– Вымылся, штаны постирал, рубаху. Там, в бане, его и зарубили. Всю ночь пролежал, пока не нашли.
– А-а-а-а! – закричала Манька.
Председатель обвел взглядом стол, потом унылые лица подружек. Снял кепку и почесал в голове.
– Ты, вот что… – сказал он Маньке, – чтоб ничего не пропало. За Кусту пойдешь. Сегодня. – Он снова посмотрел на еду. – Жрать нечего…
– За Кусту я не пойду! Он слюнявый, у него рот открыт…
Манькина мать закричала:
– Пойдешь! Я тебя в бочке солить не буду! Ты мне здесь не нужна!
Председатель надел кепку и вышел из хаты. Манька выскочила на улицу, вцепилась в телегу и взревела во весь голос. Председатель ругнулся и вытянул ее хлыстом вдоль спины. Она отцепилась, упала на землю. Из хаты выбежала подружка и стала тащить ее за руки.
– Вставай, Манька, в хату идем.
– Ой лишенько мне, Вера, – плакала невеста. – Ой, лишенько… Грешница я – понесла…
Вера отпустила ее руки, и Манька распласталась в пыли.
– Митенькин?
– Нет, не его.
– А Митенька знал, от кого?
– Знал.
– Теперь ты молчи!
Петрушу Кустова на свадьбу привезли немытым, в потной рубахе, в портянках и пыльных лаптях. Рубаха, как и штаны, у него была одна. В ней работал, в ней спал, в ней приехал жениться. Никто в деревне его не любил, никто не хотел.
Кусту усадили рядом с невестой. Выпили самогонки и скоро крикнули:
– Горько!
Манька заплакала: