Двинулись земли низы. Том 1. Двадцатые

Добрый или злой? Хитрый или простодушный? Смелый или трусоватый? Любил ли он выпить, или был трезвенником?

Ты начинаешь изучать биографию, узнаешь различные факты из его жизни, получаешь информацию, как он поступал в тех или иных обстоятельствах – и постепенно у тебя начинает формироваться образ. Безликий персонаж обретает плоть и кровь, оживает, становится человеком.

Это завораживающий процесс, но ему нельзя поддаваться. Необходимо отдавать себе отчет, что это – не реальный человек, живший когда-то на этой грешной Земле.

Этот образ сформирован тобой, на основе имеющейся у тебя информации. А информация эта наверняка не полна, ты мог не докопаться до важных деталей или просто пропустить мимо ушей что-то определяющее. Поэтому сложившийся образ может быть далек от реальности.

Поэтому еще раз: персонажи, действующие в этой книге – будь то писатель Фадеев, нарком Тевосян или давно забытый горный инженер Селиховкин – по большому счету плод моего ума, и в этом смысле мало отличаются от выдуманных литературных героев вроде князя Болконского или Волшебника Изумрудного Города.

Но есть одно важное отличие – я не придумывал своих героев. Я их восстанавливал на основе поступков, которые они совершали, и при этом честно старался следовать главной задаче историка – сложить на основе имеющихся данных внутренне непротиворечивую картину.

Не скрою, это было непросто – XX век был одним из сложнейших периодов нашей истории. Это была эпоха крайностей, время глобальных идей и поражающих воображение поступков, предельно светлых мечтаний и невероятных трагедий. Нам, из нашего тихого и безопасного сегодня, некоторые вещи понять очень трудно, если не невозможно – вот мы никак и не можем определиться с отношением к этому периоду, кидаясь из крайности в крайность.

Могу сказать одно - я честно старался нарисовать своих героев (а через них - век и страну) такими, какими я их увидел. Без ретуши и вранья, не подсуживая и не подыгрывая никому.

Не уверен, что моих способностей хватило на то, чтобы адекватно понять наблюдаемое мною в документах, но картина, которую я там увидел, оказалась настолько завораживающей, что я решил поделиться ею.

При этом я прекрасно понимал, что первая половина двадцатого века – истертое от постоянного употребления время.

Время, заюзанное в лохмотья.

О нем столько сказано, написано, снято; излито, исповедано, наврано и приврано, что еще и мне залезать на табуреточку и призывать: «Граждане, послушайте меня!» - как минимум очень самонадеянно.

Но тут вот какое дело – чем больше я копался в истории создания рядового, в общем-то, технического вуза, тем больше находил ответов на вопросы, которые мучали меня много лет.

Поэтому я решил не писать ни трактатов, ни романов – а просто рассказать вам о людях, которые встретились мне на этом пути. Самых разных – известных всему миру и забытых даже родственниками, великих и незначительных, героях и подлецах, библиотекаршах и министрах.

Написать, так сказать, "роман-мозаику в лицах".

Я до сих пор не знаю, получилось ли у меня сложить из этих пазлов человеческих судеб единую картину о людях в прекрасном и яростном мире, или не удалось.

Судить вам.

Я же, уходя с авансцены перед началом спектакля, могу только повторить за Бенедиктом Спинозой: «Я добросовестно старался не смеяться над поступками людей, не оплакивать их и не ненавидеть; я пытался понять их».