– Ты будешь абсент? А может, лимонад?
Девушка поняла мой французский и выбрала лимонад, свидетельствуя, что она вовсе не закоренелая шлюха, а обычная школьница, которая в результате некоего ужасного стечения обстоятельств вынуждена вести такую жизнь. Еще оставалось время для того, чтобы спасти ее.
Презрительно взглянув на сирийца, который мне заговорщицки подмигнул, я заказал напитки.
– Ты меня узнала? – спросил я.
Она нахмурилась, потом быстро поднесла руку ко рту:
– О! Тот человек на остановке!
– Я потревожил тебя, и мне очень жаль. Но ты – оживший портрет моей умершей сестры. Ты можешь представить, как я был потрясен. Ты казалась призраком.
Я ее не напугал. Она снова расслабилась, любопытство вынудило ее остаться. Она склонила свою маленькую головку набок, как делала Эсме, и сочувственно спросила:
– Вы русский, мсье? Ваша сестра была… – Она не могла подыскать слово. – Большевики?
– Вот именно.
– Мне вас жаль, – мягко проговорила она.
Точно так же дрожал голос Эсме, когда она была взволнована. Даже чуть заметный жест, выдававший беспокойство и возбуждение, казался тем же самым.
– Ты понимаешь, почему я искал тебя? Тебя действительно зовут Хелена?
Она заколебалась, как будто хотела назвать мне настоящее имя. Потом осторожность взяла свое. Она наклонила голову:
– Хелена.
– Ты гречанка?
Она пожала плечами, пытаясь удержать маску, которая все еще была для нее непривычна:
– Все мы кто-то, мсье.
Я чувствовал в глубине души огромную, невероятную нежность. Она была Эсме, моей любимой розой. Я хотел протянуть руки и стряхнуть пудру с ее щек, обнажив прекрасную кожу. Я хотел воздействовать на нее добротой, как воздействовал на Эсме, любовь которой считал само собой разумеющейся, в чьей верности никогда не сомневался. Эсме поклонялась мне. Они оторвали ее от ее судьбы, точно так же они пытались поступить и со мной. Они извратили ее душу. Они сделали ее обычной: дитя революции с ужасной гримасой, на месте которой когда-то была искренняя улыбка.
– Твои родители еще живы?