— Не можете, — говорит Аннели почти свирепо, — или не хотите?
— Не могу. Я не знаю, что он сделал.
— Честно?
— Честно.
— Ох. Хорошо. — Аннели вытирает слезы. — Как хорошо иногда разочароваться. Я не знаю, почему спросила вас. Потому что ничего нет страшнее, чем неизвестность, а вы похожи на того, кто знает. Потому что мне нравится говорить с вами. Вы слишком хороши для налогового инспектора. Вы так приятно слушаете, вы знаете об этом? Вам кто-нибудь говорил?
— Не трите глаза. Вот.
— Спасибо. — И затем, без всякой связи: — Мы больше не спим с Джоном. Уже несколько месяцев. Я подозреваю, это связано с деньгами. Все остальное тоже. Вы представляете, сколько денег он мог бы потерять за то время, пока занимается любовью?
— Нет. Но я могу посчитать для вас, если хотите.
— Господи, правда? — Она смеется. — Пожалуйста, не надо.
— Что вы говорили о Натане?
— Что?
— Что вы говорили…
Свет включается так же внезапно, как погас. Ночь отступает из стеклянных комнат. Снег падает на крышу, охлаждая теплый воздух. Раздаются нерешительные аплодисменты. Наиболее самоуверенные гости подходят к Аннели, касаются шеи, плеч, шепчут на ухо. Аннели непонимающе качает головой, глядя на Анну.
— Вы говорили, он рассказывает Натану?
— Конечно, потому что Натан понимает. У них в роду математика, вы разве не знаете? Я не говорила? — таким тоном, будто:
— Как давно это происходит?
— Недавно, — рассеянно говорит Аннели, улыбаясь —
Вместо этого она вспоминает мальчика, он выходит из озера ей навстречу. Капли стекают с тела. Взгляд, грубый, пробирающий до костей. Испуганный, как ей теперь кажется. Свирепый голос, похожий не на отца, а на мать.
— Можно мне с ним поговорить?