— Очень-очень… а ты думал…
«…Я ведь здесь родилась, ну, не в самом Городе, а в губернии, западнее, где предгорья начинаются. Там и жила, как и ты, в школу ходила, только в школе меня лесбиянкой прозвали. Просто, вот тоже, как ты, почти, не могла ни с мальчиками, ни с девочками. Нет, конечно, могла, пробовала, понятное дело, но без всякого интереса. А кликухи тогда просто давали, с мальчиками не гуляешь — значит, лесба, гуляешь — значит, шлюшка. И никаких еще придумок, разве что — по фамилии обзовут.
Городишка у нас был захудалый, даром, что столица рядом, два часа на электричке, и сам городок древний, весь из себя памятник архитектуры и истории, а живут там, как в позапрошлом веке, и не только взрослые, даже и молодежь такая же. Один клуб на весь город, да и туда никто не ходит. Вечером, после одиннадцати часов, весь городок как вымирает. Тишина и покой до самого утра, до побудки на работу. А работы особенно нет, пара старых заводиков, железка и ремонтное депо. Вообщем, наверное, сам понимаешь, почему не прижилась я там. Школу не закончила, бросила все и всех и сбежала в Город. Родителей-то у меня никогда не было, тетка была, да и то неродная, просто какая-то подруга матери пожалела еще во младенчестве… Вот я и кинулась от них, от всех, в Город, за счастьем, значит, в личной жизни. А куда ж еще-то за ним бежать?
А здесь ведь как: молоденькая, не страшилище, без денег, без родни, без образования, значит — никому не нужна, значит — на панель. Только ты не подумай, от панели-то я отвертелась без проблем, чего мне там делать, если ни смысла, ни вкуса в этом деле не чувствую?
Но — зарабатывать-то как-то надо, жить где-то. Пошла для начала в официантки, в кафешку одну, память хорошая, считать умею, на морду не страшная, да и выносливая, всё кафе удивлялись, как после банкетов часов на шесть я не просто посуду со столов собирала, а еще и бегом бегала, подпрыгивая… Тогда я уже понимала почему, только считала себя… ну, уродкой, что ли, мутанткой, скрывала от всех… ну, кому какое дело, что со мной раз в два-три месяца происходит и почему мне секса хочется раз в год и не с мужиками? вот у нормальных женщин критические дни, считай, у меня тоже такие, но по-своему.
Жила я в то время с одной случайной знакомой, она-то, как раз, на панели подрабатывала часто, а так — случайными заработками перебивалась, где пошьет кому, где по хозяйству поможет. Одно хорошо, за мной она не следила и не интересовалась ничем в моей жизни… Так и жили — она придет, уйдет, проспится и опять на заработки свои…
Кафешка, где я работала, возле Академии Художеств располагалась. Всякие именитые к нам редко заглядывали, считай, что никогда, не того класса заведение было, а так — всякие ученики, студенты, самоучки, гении разные непризнанные. Да мне, честно, на это вроде бы и наплевать было, кто за столиками сидит и какую бредятину несет, если только не в мой адрес, но как-то раз один из гениев этих непризнанных, у кого иногда и деньги приличные водились, уговорил меня позировать. Я-то и согласилась только потому, что, во-первых, в одежде, а, во-вторых, мужик этот, все знали, и он не скрывал, педерастом был, на женщин — ноль внимания, все на мальчиков молоденьких охотился, значит, с этой стороны безопасно мне показалось.
С ним первый раз все нормально прошло, хоть и муторно это — часами в одной позе стоять, да еще в какой-нибудь странной, но — деньги получила, а почти следом и другие художники звать стали. Этот педераст, даром, что только мужиков любит, а меня перед знакомыми расхвалил за выносливость. А что тут выносить? Ну, стоишь или сидишь в одной позе, ни бегать, ни прыгать, ни клиентам улыбаться. Да еще и деньги платят такие — с кафешкой не сравнить. Когда втянулась после пары-другой сеансов, так для меня это совсем плевое дело оказалось. Ну, и сменила я работу. И не пожалела.
Через полгода ко мне уже очередь была. Я к тому времени все их художнические нравы изучила, не боялась и обнаженной позировать тем, от кого подлости ждать не приходилось. У них же узкий круг, все друг про друга знают, и очень любят гадости всякие рассказывать. Он, вроде как, работает, малюет там что-то на холсте или краски себе разводит, а сам болтает, болтает, болтает… ей-ей, похуже иных баб… А я позирую и слушаю, да на ус мотаю, кто чего стоит. А с обнаженкой просто оказалось: не видят они женщину, когда работают, ну, пишут картину когда. Видят модель, тело, пропорции, свет, а женщина у них из фокуса пропадает. Хуже импотентов, у тех хоть слюна капает. Да и лицо на картинах всегда чуток изменяют, у них называется — свой взгляд, что бы не как фотография была, реализм нынче не в моде, так они говорят, а если б даже и фотография, то кого мне бояться или стесняться? Я — девушка свободная, независимая…
Ну, пусть, что совсем не девушка, ты вожак, ты знаешь теперь, как меня
Значит, одному я позировала месяца четыре назад, долго, почти три недели он что-то с меня рисовал, говорил, задумка не получается, а в это время к нему и друзья заходили, и знакомцы разные, он меня и свел с одним полицейским, но не простым, как оказалось, а из какой-то секретной полиции, я и тогда и сейчас в этом не разбираюсь. Может, он и вовсе бандитом был, я же документов не спрашивала, да мне в тот момент и не важно совсем это было.
На меня мелкая шпана в квартале, где я квартирку снимать одна стала, наезжать принялась. Мол, дружить надо с нами, делиться заработками, поласковее быть, тогда никто не тронет, а даже еще и уважать будут. Знаю я это уважение через ласку. Раз-другой, а потом глядишь, он тебя уже под друзей подкладывает, клиентов ищет, сколько такое у девчонок бывало…
Вообщем, пожаловалась я тому полицейскому, что у художника встретила, мне тот полицейский и помог, даже так получилось, что и спать с ним не пришлось, вот только пришлось через него знакомиться еще с одним типчиком. То ли ученым, то ли исследователем каким-то. Мутный тип, что тут говорить. Весь из себя непонятный. Смотрел всегда на меня, как на какую-то бабочку в коллекции под стеклом. И говорил также. Пару раз просил кровь сдать для обследования. Я-то тогда подумала — брезгливый и осторожный, после анализов в постель потащит, а он — нет. Просто еще внимательнее ко мне приглядываться стал.
Виделись мы всегда у кого-нибудь из художников. Как он узнавал, кому я в это время позирую — черт не поймет, но всегда заявлялся с кем-нибудь из приятелей того художника, вроде бы, как не специально ко мне, а — с вином, с закусками, в гости, мол, зашел, на огонек. Ну, художники, конечно, пировать, любят они это дело даже больше, чем кисточками орудовать, стол накрывают, вино по стаканам, разговоры всякие про собственную гениальность и непонятость, мне тоже хорошо, часики тикают — раз, можно на халяву поесть и выпить — два, да и разговоры иной раз интересные получались у них, не только про свои краски и кисточки.
А тип этот, его всегда Мироничем звали, без имени, без отчества, без кликухи, подсаживался ко мне и расспрашивал. О детстве, о школе, о том, что в Городе делала, как приехала. Подробности пытал, но не про интим, его это мало интересовало, а все больше про то, как вижу, слышу, что чувствую…
Я даже как-то привыкла к нему, ну, к тому, что он есть и частенько поблизости. Ну, привыкают же люди к тараканам в доме, и ничего…А вчера он ко мне на квартиру приперся. Впервые, не предупреждая. Я ему никогда не говорила, где живу, но видать, что знал от того друга из полиции, что мне помогал против бандитов местных. Я себе вчера выходной устроила, дела тут эти мои, сам понимаешь, да и просто так захотелось, решила в доме прибраться, телек посмотреть. Прибраться-то успела, а потом он заявился, притащил бутылочку винца хорошего, видел, что с художниками я выпить не брезгую и не напиваюсь никогда, поболтал так — ни о чем вроде, о погоде, о новом фильме, что на неделе в киношках появиться должен, а потом попросил вот тебя встретить и сказать одну всего фразу, ну, мол, отдай, что взял. А меня при этом и к месту встречи довезут, и обратно с шиком на авто доставят…
Мне это не понравилось, пристала к нему: зачем? почему сам сказать не может или кто другой? причем тут я? Ведь сразу подстава чувствуется. Он долго так отбрыкивался, все отшучиваться пытался, вертелся, как уж под вилами, да только натужено, как на горшке, сидел-пыхтел, а потом…
Достал он удостоверение, красные корки такие, с золотым гербом, с фотографией, и мне его: начальник Департамента исследований, корпорация „Биотех“. Пояснил, мол, про меня знает только он один, и если я хочу, что бы так и было, что б никто ко мне не приставал, не исследовал, не мучил, в секретных лабораториях не запирал, то придется мне его просьбу выполнить.
Да никакой он из себя, понимаешь? Тощенький, невысокий, в очечках с тонкой оправой всегда ходит. Был, наверное, в детстве шатеном, сейчас уже лысо-седой какой-то. Но — не старый, я возраст чувствую. Да, руки у него нервные такие, пальцы постоянно двигаются, будто ловит он ими кого-то.
А что такое „Биотех“, кто ж в Городе не знает? Их небоскреб, как достопримечательность, показывают приезжим. И болтают про них люди разное, в основном нехорошее, мол, ведут там всякие эксперименты секретные на живых людях по заданию не только нашего правительства, но и многих других. Мол, если вот диссиденты пропадают, бомжи или беспризорники с промзоны, то искать их в „Биотехе“ надо.
ebooksa