— Роман Григорьевич! — обрадовался тот и вскочил с дивана, поприветствовать начальство.
— Ах, да лежите ради бога! — велели его высокоблагородие. — Как вы, помирать, я надеюсь, ещё не надумали, нет?
— Никак нет! — испугался Удальцев. — Напротив, мне стало много легче, завтра буду совсем здоров.
— Отрадно. А то мой денщик Захар уже собрался вас хоронить.
— Захар? Тот мужик, что приводил лекаря? Знаете, Роман Григорьевич, он такой странный! Караулит меня весь день, и стоит только выпустить из рук книгу — тут же её крадёт, прячет и уверяет, что не может найти, представляете?
— Очень хорошо представляю! Захар не с вами одним так обращается, я тоже натерпелся в своё время. Но не судите строго, это он из лучших побуждений. И пока он нас не видит, отложите-ка вашего Петрония…,[32] — тут бедный юноша смущённо покраснел, — ознакомьтесь вот с этим, — Ивенский протянул Удальцеву «Руководство» (брать домой дневник он не стал — неприятно было). — Любопытное чтение, но честно предупреждаю, очень утомительное. Так что если вы…
— Нет-нет! — Тит Ардалионович живо ухватился за книгу. — Я вполне бодр, и хочу это видеть!
— Ну, читайте, а я вас пока оставлю, надо распорядиться насчёт ужина. Папенька что-то запаздывает на службе.
Вот в этом младший Ивенский глубоко ошибался: не на службе задерживался Григорий Романович, совсем в другом месте!
Домой он вернулся около восьми часов, вид имел рассеянный, и вроде бы даже виноватый. За столом всё больше молчал или отвечал невпопад, а после ужина пришёл в комнату к сыну, и уселся подле него на диване, сокрушённо вздыхая и разглядывая лепной плафон с таким интересом, будто видел его впервые.
Первым затянувшегося молчания не вынес Роман Григорьевич, уже порядком встревоженный необычным поведением родителя.
— Папенька, вы сегодня выглядите подавленным. Здоровы ли вы, всё ли у вас в порядке на службе?
— Да-да, — рассеяно кивнул Григорий Романович, похлопав сына по ноге. Хотел по плечу, но подвернулась нога, по ней и похлопал. — Всё хорошо, мальчик мой, я здоров и весел, и служба идёт благополучно… Но я должен сказать тебе одну вещь… Давно должен был сказать, но всё откладывал… А теперь откладывать уж нельзя… — он медлил, мялся, тревожа Романа Григорьевича всё сильнее.
— Так говорите, наконец! — вскричал тот не слишком-то почтительно. — Право, папенька, вы меня пугаете!
— А, была — не была! Скажу! — решился-таки генерал Ивенский, рубанул в воздухе рукой, будто в ней была сабля. — Сын мой, не знаю, как ты воспримешь это известие, но я решил жениться!
— О-ох! — невольно вырвалось у Романа Григорьевича, он в изнеможении повалился на подушку. — Слава тебе господи! А то я уж и не знал, что думать! Ваша затянувшаяся преамбула меня совершенно деморализовала!
— Так ты не возражаешь, нет? — от удивления Григорий Романович даже обрадоваться забыл.
Ивенский сел и как в детстве уткнулся носом в папенькин бархатный рукав. От этого ответ его прозвучал немного гнусаво.
— Зачем же мне возражать? Во-первых, я очень почтительный сын, и не привык вам перечить, — от умиления Григорий Романович даже не стал иронизировать по поводу этого весьма спорного утверждения, — а во-вторых, я напротив, очень рад приращению нашего семейства! — он освободил нос из складки отцовской венгерки, и в голос его звучало искреннее оживление. — Но кто же она, моя будущая матушка? Откройте скорее, не томите!
Генерал Ивенский покраснел смущённо, как юноша.
ebooksa