Опасная колея

22
18
20
22
24
26
28
30

(Тут Роман Григорьевич, конечно, покривил душой, лапы у него не разъехались, а самым постыдным образом подкосились, но пальмирцу знать об этом было необязательно.)

С этими словами дохлая зверюга вдруг ожила, неловко поднялась на ноги, потопталась на месте в безуспешной попытке оглянуться — волчья шея не желала поворачиваться как надо, и обратилась к Удальцеву с деликатной просьбой:

— Тит Ардалионович, будьте добры, посмотрите, с меня подштанники не сползли? Что-то мне неловко…

— Ага! Ага! — вскричал юноша с азартом. — Никуда они не сползли! Я вас предупреждал, что одежда будет мешать!

— Вы были правы, — честно признал волк. — Мешает. Но теперь уже нет смысла снимать… Эй, эй, Иван Агафонович, что с вами? Удальцев, держите его скорее, он куда-то валится!

— Подумаешь, какая нежная натура! — фыркнул Тит Ардалионович, наотмашь хлопая по щекам позеленевшего Листунова — уж с ним-то он церемониться не собирался.

Процедура возымела действие: будущий народный герой перестал валиться навзничь, обрёл свой природный цвет и потребовал от Тита Ардалионовича объяснений — требовать что-то от Романа Григорьевича ему было не по чину, не важно, в волчьем тот пребывал обличии, или в человечьем.

Удальцев отвечал своему недругу свысока.

— Ваша нездоровая реакция, Иван Агафонович, меня удивляет. Вы же не грохаетесь в обморок, если встречаете на улице академического мага, или знахаря какого-нибудь? Их высокоблагородие — ведьмак по природе, неудивительно, что ему захотелось немного попрактиковаться в конверсии.[44] Заурядное колдовское действие, а вы сомлели, будто барышня!

На «барышню» Листунов вспыхнул, и Роман Григорьевич стал опасаться, не дошло бы у подчинённых до дуэли. Хотел уж, было, вмешаться, но, к счастью, обошлось без крайностей. Иван Агафонович лишь пробормотал что-то невнятное о странных и неуместных затеях, но поскольку речь шла о старшем по чину, развивать идею дальше не стал, уселся на свою койку с видом глубоко оскорблённого достоинства и на какое-то время умолк. Удальцев счёл, что пора продолжить эксперимент.

— Ваше высокоблагородие, теперь давайте перекинемся обратно, в человека.

— Нет, подождите, я хочу немного пообвыкнуться, — возразил Роман Григорьевич и принялся похаживать по каюте, время от времени по-собачьи передёргивая лопатками, стиснутыми рубашкой.

Ощущений было множество, и все новые.

Оказалось, что передвигаться на четырёх конечностях вместо двух очень удобно: обретаешь особую устойчивость. Какая-то лёгкость чувствовалась в теле — хотелось вырваться на простор, в чисто-поле, промчаться так, чтобы задние лапы сверкали, потом хорошенько вываляться в снегу и кого-нибудь укусить. Да хоть того же Листунова цапнуть клыками за мясистую ляжку, чтобы жизнь мёдом не казалась!.. Но нет! Такие недостойные помыслы следовало пресекать в корне. «Роман Григорьевич, — сказал себе Ивенский очень вежливо, — стыдитесь! Кусаться — это не комильфо. Вы серый волк, а не дамская левретка». Он облизнул языком зубы — эх, вот клыки! Такими цапнешь — полноги как не бывало! А язык стал как будто тоньше, и длиннее — это оттого, что морда узкая. Очень непривычно во рту, как ещё разговаривать удаётся, с такой-то пастью? Должно быть, по привычке.

Не менее странное ощущение вызывал спрятанный в штанах хвост — казалось, будто спина тоже выросла в длину. А с шеей вышла неприятность, она перестала ворочаться: надо оглянуться — поворачивайся всем корпусом. Неудобно. Зато небывалую подвижность обрели уши: хочешь — прижмёшь их к голове, хочешь — навостришь домиком, можно развести их в разные стороны, можно дёргать двумя сразу или порознь, поворачивать под нужным углом, прясть, как лошадь…

Такое поведение начальства встревожило Тита Ардалионовича.

— Роман Григорьевич, у вас всё благополучно?

— А что? — не понял тот.

— Уж очень вы энергично дёргаете ушами. Вас что-то беспокоит?

— Это я для развлечения, — пояснил агент Ивенский, — а то когда ещё придётся… Знаете, оказывается, человечество много теряет из-за неподвижности ушей. Звуки воспринимаются плоскими, невыразительными. Волчье ухо гораздо чувствительнее к их нюансам. Я бы посоветовал всем композиторам и музыкантам научиться оборачиваться в зверей, это открыло бы перед ними множество новых возможностей.