— Не нравится мне все это, лейтенант. Что-то будет. Возможно, мы допрыгались. Громыхало! Следи за воздухом.
— Птицы не летают, — повторил Громыхало. — Значит, и самолеты не полетят.
— Ишь ты, философ, — сказал Домешек. — Здесь еще грузовики не ездят. И люди не ходят.
Громыхало чуть повернулся внутри шинели, которую надел внакидку, и уставился на наводчика. Остроносый, с маленькими глазками, он в своем несуразно большом обмундировании да еще при здоровенном ППШ смотрелся бы донельзя смешно, когда бы все вокруг не было так грустно.
— Я хожу, — сказал Громыхало.
Малешкин и Домешек переглянулись.
— Давно? — спросил наводчик.
— Покажи! — потребовал Саня.
Громыхало выбрался из шинели, подхватил автомат, легко боком сполз с машины и отошел на несколько шагов в сторону.
Малешкин аж поперхнулся, ему вдруг захотелось крикнуть: «Назад!» — и он едва удержал себя.
Домешек глядел на солдата во все глаза и молчал.
Саня нагнулся в машину и крикнул:
— Ребята! Сюда! Громыхало ходить может!
— Ну и пускай идет… Куда подальше, — донеслось из носового отсека. — Надоели вы мне хуже горькой редьки с вашими выкрутасами… Верно Мишка говорит: допрыгались мы! Вот как вломят нам за вчерашнее…
— Совсем ты упал духом, Щербак, — сказал Саня. — Смотри, все самое интересное пропустишь.
Наверх высунулся Бянкин. Поглядел на Громыхало и спросил:
— И чего нам с этого толку?
— Не знаю пока, — напряженно сказал Саня. — Мишка, можешь слезть?
— Не могу, — сказал Домешек, не отрывая глаз от солдата. — Боюсь.
— Вот и мне как-то… Боязно.