Третья сторона

Достал из кармана домашних штанов серебряный портсигар, оттуда – две чёрные сигареты.

– Только не говори, что не куришь в спальне.

– Но я правда здесь не курю, – запротестовала Маржана. Откуда только силы взялись.

– Я знаю, – усмехнулся Гест. – Но сейчас я тут разведу такую вонищу, что лучше уж закурить.

Чиркнул зажигалкой, прикурил обе сигареты, одну сунул Маржане, а потом поджёг подол кукольного платья. И раздался такой страшный визг, что Маржана сперва заткнула уши и только потом поняла, что визжит она сама.

– Не кричи, пожалуйста, Марусечка, – ласково, как ребёнку, сказал ей Гест. – Я знаю, что трудно, но если очень захочешь, сможешь замолчать. Ты справишься. Тебе на самом деле не больно. И даже не страшно. Это не ты горишь, а она.

Правду говорил. Больно Марусе не было. И страшно ей тоже не было. Наоборот, даже весело. И вообще как-то удивительно хорошо, как будто только что выздоровела после тяжёлой болезни – ещё слаба, но уже ясно, что это ненадолго. Завтра можно будет идти гулять. А смотреть на залившее комнату солнце можно уже сегодня. И будет можно всегда.

– Эта красотка богато жила, – приговаривал Гест, переворачивая куклу так, чтобы пламя охватило её целиком. – Сладко ела чужое горе, мягко спала на твоей груди, прирастала чужими жизнями – скольких твоих квартирантов свела в могилу? Ладно, дело прошлое, можешь не считать. Сам виноват, поздно я вас нашёл. Не кричала бы так громко девочка Илзе, когда умирала, ещё бы долго искал. Спасла она этих троих и тебя, Марусечка, в придачу. Думаешь, долго бы с такой подружкой жила? Ошибаешься, людям трудно носить в себе чудовище, человеческое тело не для того. Когда ты её пустила, помнишь? Можешь не отвечать, вижу, что помнишь. Не плачь, чего теперь плакать, так часто бывает. Когда обиженный всеми ребёнок мечтает о власти – хоть над кем-нибудь, на любых условиях, легко вляпаться в такую прекрасную тайную дружбу… Извини, я хотел сказать, в дерьмо. Ничего, уже догорает – видишь? Сгорела. Не осталось от неё ничего. А от тебя – целая Марусечка. Неплохой результат. Всё-таки я мастер, золотые руки, вся сотня, включая те семнадцать, которые ещё в бинтах.

– Как же ужасно воняет, – пробормотала Маруся. – Можно открыть окно?

– Лежи пока, не вставай, сам открою. И, пожалуй, пойду. Дело сделано. Тебе надо поспать. А завтра всё будет иначе. По крайней мере, без чужого горя и страха ты теперь вполне можешь прожить, хотя поначалу будет непривычно – столько лет Маржаной жила. Ничего, справишься, куда ты денешься. Ты у меня молодец.

Поцеловал её в лоб, встал, распахнул окно настежь и не то вылез в него прямо на улицу Сметонос, не то просто смешался с ярким солнечным светом, поди разбери.

Маруся долго не встречала нового квартиранта, дней десять, если не больше, хотя по вечерам часто видела свет в его окне. Тамбурина, с которой случайно столкнулась в пекарне возле дома, подтвердила: сидит, работает, даже принёс и поставил в комнате капсульную кофе-машину, чтобы на кухню пореже ходить, говорит, с такими соседями много не наработаешь, сразу хочется сесть за стол и поболтать.

Но наконец встретились на улице у подъезда. Гест просиял:

– Пани Маруся! Сто лет вас не видел! Как дела?

– Так долго не виделись, что вы мне даже приснились, – зачем-то сказала Маруся. Почувствовала, что краснеет. Мамочки, чего это я? Поспешно добавила, чтобы не смущать ни в чём не повинного человека: – На самом деле, я пошутила. И шутка вышла дурацкая.

– Ничего, – утешил её квартирант, – со мной то и дело гораздо хуже бывает. Хочу сказать человеку что-то приятное, а вместо этого вдруг как ляпну: «Вы похожи на моего любимого школьного друга, который утонул в позапрошлом году в Тунисе, тело так и не нашли, наверное, его съели акулы», – и стою потом как дурак, мычу извинения, не знаю, чем загладить такую бестактность. А просто «вы мне приснились» – это совсем не беда.