Талантливый мистер Рипли

AnnotationТом Рипли, молодой человек без определенных занятий, встречает богатого предпринимателя Герберта Гринлифа, который нанимает его для деликатного дела: нужно вернуть его сына Дикки из Италии, где тот пребывает уже достаточно долго, плененный средиземноморским климатом и прелестями своей спутницы. Не без некоторых колебаний Том соглашается. Однако это поручение неожиданно оказывается довольно сложным, потому что Тому тоже очень нравится в Италии. Более того, ему очень нравится тот образ жизни, который ведет Дикки. Все глубже внедряясь в мир Дикки, Том обнаруживает в себе вкус к богатой и изысканной жизни и понимает, что любой ценой должен стать Дикки Гринлифом… «Талантливый мистер Рипли» – первый роман из серии психологических детективов о Томе Рипли. В 1999 году он был блестяще экранизирован режиссером Энтони Мингеллой, в главных ролях – Мэтт Дэймон, Джуд Лоу, Гвинет Пэлтроу.* * *Патриция Хайсмит123456789101112131415161718192021222324252627282930notes123456789101112131415161718192021222324252627282930313233343536373839404142434445464748495051525354555657585960616263646566676869707172737475767778798081828384858687888990919293949596979899100101102103104105106107* * *Патриция ХайсмитТалантливый мистер РиплиPatricia HighsmithTHE TALENTED MR. RIPLEYFirst published in 1955Copyright © 1993 by Diogenes Verlag AG ZurichAll rights reserved© И. Богданов (наследники), перевод, 2016© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016Издательство АЗБУКА®* * *Патриция Хайсмит (1921–1995) – признанная королева психологического детектива, вторая после Агаты Кристи, кто оказал колоссальное влияние на становление и развитие жанра. Хайсмит написала более 20 романов и несколько сборников рассказов. Ее произведения отмечены Гран-при французской детективной литературы и Серебряным кинжалом ассоциации детективных писателей Великобритании.Патриция Хайсмит – рекордсмен по количеству экранизаций. Ее дебютный роман «Незнакомцы в поезде» был экранизирован Альфредом Хичкоком. В Голливуде готовится ремейк фильма: режиссером выступит Дэвид Финчер, а сценаристом – Гиллиан Флинн (автор романа «Исчезнувшая»). Не менее известные романы Хайсмит о мистере Рипли («Талантливый мистер Рипли» и «Игра Рипли») также экранизированы, главные роли в них исполнили звезды мировой величины Мэтт Деймон и Джон Малкович.Книги Патриции Хайсмит послужили источником вдохновения для целой плеяды талантливых актеров и режиссеров и проложили дорогу таким известным писательницам в жанре детектива, как Гиллиан Флинн и Пола Хокинс.Еще никто из писателей в жанре детектива не создавал столь отталкивающего главного героя, как Том Рипли.Newsday1Том оглянулся и увидел мужчину, который вышел из заведения под названием «Зеленая клетка» и направился в его сторону. Том ускорил шаг. Не было никаких сомнений, что мужчина идет за ним. Том обратил на него внимание пять минут назад. Мужчина сидел за столиком и внимательно разглядывал его, будто был не совсем уверен, тот ли он человек, что ему нужен. Потом быстро выпил, расплатился и вышел – Том был убежден, что так оно и было.На углу Том остановился, затем быстрым шагом перешел Пятую авеню. Он оказался перед входом в другое заведение – «У Рауля». Может, рискнуть – зайти и выпить еще? Бросить, так сказать, вызов судьбе. Или лучше рвануть в сторону Парк-авеню, где можно спрятаться на какой-нибудь темной лестнице?Он зашел к «Раулю».Направляясь к свободному месту у стойки бара, он автоматически огляделся – нет ли кого из знакомых. За одним из столиков сидел крупный рыжеволосый мужчина с блондинкой; Том всякий раз забывал, как его зовут. Рыжий махнул ему рукой, и Том вяло его поприветствовал. Он уселся боком на табурет, свесив одну ногу, и с вызывающей небрежностью уставился на входную дверь.– Джин с тоником, пожалуйста, – сказал он бармену.Так, значит, вот кого за ним послали. Ни на полицейского, ни на частного сыщика этот человек не похож. Скорее, сотрудник какой-нибудь фирмы, отец семейства, прилично одет, вид сытый, седеющие виски, но в движениях какая-то неуверенность. Наверное, таким и поручают эти дела. Сначала заведет с тобой в баре разговор, а потом – бах! – одна рука на твоем плече, в другой – полицейский жетон. «Том Рипли, вы арестованы!» Том не спускал глаз с двери.Вот он вошел. Огляделся, увидел Тома и тотчас отвернулся. Снял соломенную шляпу, сел за стойкой бара, там, где она закругляется.Черт возьми, что ему нужно? На извращенца он никак не похож, подумал Том. Он мучительно подыскивал это слово и наконец с радостью ухватился за него, будто оно могло чем-то помочь, – уж лучше, чтобы этот человек был извращенцем, чем полицейским. Извращенцу он мог бы просто сказать: «Нет, благодарю вас» – и с улыбкой удалиться. Том взял себя в руки и поудобнее устроился на табурете.Том увидел, как мужчина дал бармену жестом понять, что ему ничего не нужно, и направился прямо в его сторону. Ну вот! Не двигаясь, Том смотрел на него. Больше десяти лет не дадут, подумал он. Может, и пятнадцать, но при хорошем поведении… В ту минуту, когда мужчин заговорил, Том был на грани срыва.– Простите, вы Том Рипли?– Да.– Меня зовут Герберт Гринлиф. Я отец Ричарда Гринлифа.Выражение его лица удивило Тома ничуть не меньше, чем если бы мужчина наставил на него пистолет. Лицо было приветливым, мужчина улыбался, и это внушало надежду.– Вы, кажется, приятель Ричарда?В голове у Тома начало что-то проясняться. Дикки Гринлиф. Высокий блондин. Том вспомнил этого парня, у которого всегда водились деньжата.– Дикки Гринлиф, ну конечно!– Чарльза и Марту Шривер вы тоже должны знать. Это они рассказали мне про вас, о том, что вы могли бы… Может, присядем за столик?– Хорошо, – с готовностью отозвался Том и взял свой стакан.Следом за мужчиной он направился к свободному столику в углу небольшого помещения. Приговор отменен, подумал он. Свободен! Никто и не думает его арестовывать. Тут что-то другое. Но что бы там ни было, речь не идет о краже, подделке документов или о чем-то подобном. Возможно, Ричард влип в какую-то историю, и мистеру Гринлифу понадобилась помощь или совет. Том знал, как разговаривать с такими людьми.– Я не совсем был уверен, что вы и есть Том Рипли, – сказал мистер Гринлиф. – Кажется, я видел вас всего один раз. Вы ведь были вместе с Ричардом у нас дома?– Вроде был.– Да и Шриверы рассказали мне, как вы выглядите. Мы все искали вас, потому что Шриверы хотели, чтобы мы встретились у них дома. Кто-то сказал им, что время от времени вы бываете в «Зеленой клетке». Сегодня я впервые попробовал разыскать вас, и, можно сказать, мне повезло.Он улыбнулся.– На прошлой неделе я отослал вам письмо, но вы, кажется, его не получили.– Нет.Марк не отдает чужие письма, подумал Том. Вот мерзавец. Должно быть, и перевод от тетушки Дотти у него.– Неделю назад я переехал, – прибавил он.– Ясно. В том письме я сообщил далеко не все, что собирался. Только то, что хочу с вами встретиться и переговорить. Шриверы убеждены, что вы хорошо знали Ричарда.– Да, я помню его.– Но вы ему больше не пишете?Похоже, он был разочарован.– Нет. Я уже года два не видел Дикки.– Он два года как в Европе. Шриверы очень высокого мнения о вас. Они думают, что вы могли бы как-то повлиять на Ричарда, если бы ему написали. Я хочу, чтобы он вернулся домой. У него тут важные дела, а он нас с матерью совершенно не слушается.Том с удивлением посмотрел на собеседника.– И что же говорили Шриверы?– Они говорили – возможно, и преувеличивали немного, – что вы с Ричардом очень близкие друзья. Кажется, они уверены, что вы все это время ему писали. Видите ли, теперь я из друзей Ричарда мало кого знаю…Он взглянул на стакан Тома с таким видом, будто хотел предложить ему еще выпить, но стакан был почти полон.Том вспомнил, как они вместе с Дикки ходили к Шриверам на вечеринку. Возможно, Гринлифы знали Шриверов лучше, чем Том, он видел их раза три-четыре, не больше. В последний раз, припомнил Том, он помог Чарли Шриверу рассчитать подоходный налог. Чарли был директором телекомпании, и у него была куча проблем с внештатными бухгалтерами. Чарли решил, что Том гений, раз он смог указать доходы меньше тех, что рассчитал Чарли, притом все было чисто, по закону. Наверное, потому Чарли и рекомендовал его мистеру Гринлифу. Вспомнил тот вечер и, скорее всего, рассказал мистеру Гринлифу, какой Том умница, какая у него светлая голова, какой он щепетильно-честный и что он просто рвется оказывать услуги. Все это было не совсем так.– Возможно, вы знаете кого-то из знакомых Ричарда, кто мог бы на него повлиять? – жалобным тоном спросил мистер Гринлиф.Есть еще Бадди Ланкно, подумал Том, но зачем его сюда впутывать?– Боюсь, что никого, – сказал Том, покачав головой. – А почему Ричард не хочет возвращаться домой?– Говорит, там ему лучше. А его мать совсем больна… ладно, все это семейные проблемы. Простите, что пристаю к вам со всем этим. – Он нервно провел рукой по своим редким, гладко причесанным седым волосам. – Говорит, занимается живописью. Ничего плохого в этом не вижу, но у него нет таланта художника. А вот проектировать яхты он бы мог, если бы только относился к этому делу серьезно.Подошедшему официанту он сказал:– Виски с содовой. Вы как?– Мне не нужно, спасибо.Мистер Гринлиф смущенно смотрел на Тома.– Вы – первый из друзей Ричарда, кто согласился хотя бы выслушать меня. Все другие считают, что я пытаюсь вмешиваться в его жизнь.Том и без того уже сообразил, что так оно и было.– Очень хотел бы помочь вам, – вежливо сказал он.Теперь он вспомнил, что деньги Дикки заработал в судостроительной компании, где строили небольшие яхты. Отец, конечно же, хотел, чтобы сын вернулся домой и взял в свои руки семейную фирму. Том улыбнулся, глядя на мистера Гринлифа, – так, без всякой задней мысли, – и допил свой стакан. Он уже собрался было встать и уйти, но огорчение, исходившее от его собеседника, было ощутимо почти физически.– А где он живет в Европе? – спросил Том, хотя это было ему все равно.– В Монджибелло, к югу от Неаполя. Говорит, там даже библиотеки нет. Плавает под парусом и рисует, больше ничего не делает. Купил дом. У Ричарда собственный доход – не бог весть какой, но в Италии жить можно. Каждому свое, но лично мне там бы не понравилось. – Мистер Гринлиф широко улыбнулся. – Может, выпьете чего-нибудь, мистер Рипли? – спросил он, когда официант принес ему виски с содовой.То́му хотелось уйти, но ему было жаль оставить этого человека одного.– Пожалуй, выпью, – сказал он и протянул официанту стакан.– Чарли Шривер говорил мне, что вы имеете отношение к страховому бизнесу, – дружелюбно заговорил мистер Гринлиф.– Было когда-то. Я… – Меньше всего ему хотелось говорить, что теперь он работает в налоговом ведомстве, по крайней мере не сейчас. – В настоящее время я служу в бухгалтерии рекламного агентства.– Вот как?С минуту оба молчали. Мистер Гринлиф выжидающе рассматривал его. О чем еще можно говорить? Том пожалел, что остался.– А сколько, кстати, Дикки сейчас лет? – спросил он.– Двадцать пять.Как и мне, подумал Том. Хорошо ему, наверное, в Италии. Деньги, дом, яхта. Какой смысл возвращаться? Черты лица Дикки все отчетливее всплывали в его памяти: широкая улыбка, светлые вьющиеся волосы, беззаботное лицо. Дикки везло в жизни. Ему тоже двадцать пять, а чем он занимается? Живет от зарплаты до зарплаты, счета в банке нет. Старается избегать встреч с полицейскими. Когда-то у него было призвание к математике. Почему он так и не заработал на этом? Том почувствовал, как напряглись его мышцы, и он принялся нервно разминать пальцы. Как все это надоело, до чертиков! Лучше бы сидел один за стойкой бара.Том сделал большой глоток.– Я с удовольствием напишу Дикки, если вы дадите его адрес, – быстро проговорил он. – Надеюсь, он меня не забыл. Помню, как-то мы провели с ним уик-энд на Лонг-Айленде. Насобирали мидий, и все ели их на завтрак. – Том улыбнулся. – Кого-то стошнило, да и вечеринка не удалась. Как раз тогда Дикки сказал, что собирается в Европу. Кажется, вскоре он и уехал…– Точно! – воскликнул мистер Гринлиф. – Это было как раз перед его отъездом. Да-да, Ричард что-то насчет мидий рассказывал. – Он громко рассмеялся.– Я несколько раз был у вас, – подхватил Том. – Дикки показывал мне модели яхт, которые стояли в его комнате на столе.– Это детские поделки! – заулыбался мистер Гринлиф. – А эскизы свои он не показывал? Или чертежи?Нет, этого не было, но Том радостно согласился:– Конечно показывал. Нарисованы пером, некоторые просто класс!Том никогда их не видел, но теперь он хорошо представлял то, о чем шла речь, – подробные чертежи, где помечена каждая гайка, каждый болт. Он ясно видел, как Дикки с улыбкой показывает ему чертежи. Том мог бы несколько минут, на радость мистеру Гринлифу, описывать чертежи в подробностях, но сдержался.– У него талант, – с довольным видом произнес мистер Гринлиф.– Точно, – согласился Том.Ему стало совсем тоскливо. Ему было знакомо это состояние. Иногда он чувствовал себя так на вечеринках, но чаще – когда обедал с тем, с кем обедать и не собирался, а обед все затягивался. Будь это очень нужно, он и сейчас мог бы, наверное, с час распинаться о том о сем, но он знал, что потом что-то взорвется у него внутри и он сорвется из-за стола.– К сожалению, я не совсем сейчас свободен, а то бы с радостью поехал к Ричарду и попытался уговорить его. Может, что-нибудь и вышло бы, – сказал он лишь потому, что мистер Гринлиф ждал от него каких-то слов.– Если вы и правда так думаете… но вы ведь не собирались в Европу?– Нет.– Ричард всегда прислушивался к мнению своих друзей. Если бы вы или кто-то другой из его знакомых могли взять отпуск, я бы организовал вам поездку. По-моему, в этом гораздо больше толку, чем если бы к нему поехал я. А вам никак не удастся взять отпуск со службы, а?У Тома екнуло сердце. Он сделал вид, будто погрузился в раздумье. Тут что-то есть. Он интуитивно это чувствовал. Работы у него никакой нет. Да и из города нужно уезжать. Он сам собирался покинуть Нью-Йорк.– Надо попробовать, – осторожно произнес он, при этом на лице его сохранялось задумчивое выражение, будто он размышлял о том, как обойти все препятствия.– Если бы вы согласились поехать, я бы с радостью оплатил ваши расходы, об этом нечего и говорить. Вы и правда могли бы съездить? Скажем, осенью?Была уже середина сентября. На мизинце мистера Гринлифа поблескивала золотая печатка с полустершимся гербом. Том не сводил с нее глаз.– Пожалуй, мог бы. Был бы рад снова повидаться с Ричардом – тем более если вы считаете, что от меня будет какая-то польза.– Я действительно так считаю! Он наверняка вас послушает. И к тому же вы не знакомы с ним очень близко… Если вы прямо выскажете ему, почему он должен вернуться домой, он будет знать, что вы не преследуете при этом никаких личных целей.Мистер Гринлиф откинулся на стуле, с одобрением глядя на Тома.– Самое смешное, что Джим Бурк с женой – Джим мой партнер – был в прошлом году в круизе и побывал в Монджибелло. Ричард обещал вернуться домой к началу зимы. Прошлой зимы. Джим махнул на него рукой. Разве станет молодой человек двадцати пяти лет слушать шестидесятилетнего старика? Может, вам удастся сделать то, что не удалось нам.– Надеюсь, так и будет, – скромно сказал Том.– Выпьете еще? Как насчет хорошего коньяку?2Было уже за полночь, когда Том пошел домой. Мистер Гринлиф предложил подбросить его на такси, но Тому не хотелось, чтобы тот видел, что он живет в обшарпанном доме из бурого песчаника между Третьей и Второй улицами, а на нем вывешено объявление: «Сдаются комнаты». Последние две с половиной недели Том квартировал вместе с Бобом Деланси, молодым человеком, которого почти не знал, но Боб был единственным из его друзей и знакомых, кто вызвался найти Тому жилье, когда приютиться ему было негде. Том никогда не приглашал своих приятелей к Бобу и даже не говорил никому, где живет. Жить у Боба было хорошо главным образом потому, что там свободно можно было получать почту на имя Джорджа Макалпина и никто об этом не знал. Но этот вонючий сортир в коридоре, который не закрывался, эта грязная комната, выглядевшая так, будто в ней жила тысяча разных людей, оставивших кучу мусора и не потрудившихся за собой прибрать, эти готовые вот-вот рухнуть стопки журналов «Вог» и «Харперз базар», эти вазы из дымчатого стекла, полные каких-то спутанных веревочек, карандашей, окурков и огрызков! Боб занимался оформлением витрин универсамов, да и то от случая к случаю, а в последнее время его приглашали в антикварные магазины на Третьей авеню, и антиквары вместо денег расплачивались с ним вазами из дымчатого стекла. Тома поначалу шокировала вся эта мерзость, шокировала еще и потому, что он знал: многие его знакомые так живут, но он знал еще и то, что сам здесь долго жить не будет. И тут появился мистер Гринлиф. Раньше или позже всегда кто-нибудь появится. В этом заключалась философия Тома.Прежде чем подняться на свой этаж, Том остановился и внимательно посмотрел в обе стороны. Пожилая женщина выгуливала собаку, от Третьей авеню, пошатываясь, брел старик. Том терпеть не мог, когда за ним кто-то шел, не важно кто. В последнее время его не покидало ощущение, будто кто-то его преследует. Он взбежал по ступенькам.Теперь вся эта грязь особенно омерзительна, подумал он, войдя в комнату. Получив паспорт, он отплывет в Европу – быть может, даже в каюте первого класса. Нажмешь на кнопку – и официант принесет чего захочешь. Он будет переодеваться к ужину, небрежно заходить в ресторан и как джентльмен вести разговоры с соседями по столу. С сегодняшним вечером можно себя поздравить, подумал Том. Правильно он себя вел. Мистеру Гринлифу и в голову не пришло, что Том хитростью заполучил приглашение в Европу. Как раз наоборот. Но мистера Гринлифа он не подведет. Сделает все возможное, чтобы разобраться с Дикки. Мистер Гринлиф человек порядочный и не сомневается, что и все другие такие же. Том уже почти забыл, что такие люди есть на свете.Он медленно снял пиджак и развязал галстук, словно со стороны наблюдая за движениями какого-то чужого человека. Удивительно, как у него распрямились плечи, да и взгляд как-то изменился. Том редко бывал доволен собой. Открыв забитый до отказа шкаф Боба, он с силой принялся раздвигать вешалки, чтобы освободить место для своего костюма. Потом отправился в ванную. Одна струя из проржавевшего душа ударила в занавеску, другая полилась такой замысловатой спиралью, что он с трудом сумел подставить под нее свое тело, но все же это было лучше, чем сидеть в грязной ванне.Проснувшись на следующее утро, он не увидел Боба. Взглянув на его кровать, Том понял, что Боб вообще не приходил ночевать. Он вскочил с постели, подошел к плитке с двумя горелками, на одну из них поставил кофе. Пожалуй, и хорошо, что Боба в это утро дома не было. Он вовсе не хотел рассказывать ему о своей поездке в Европу. Этот бездельник увидит только одно – поездка-то дармовая. И Эд Мартин, наверное, тоже, и Берт Виссер, да и все другие его приятели. Никому из них ничего не надо рассказывать, никто не будет его провожать. Том принялся насвистывать. Вечером он приглашен на ужин к Гринлифам на Парк-авеню.Спустя пятнадцать минут, приняв душ, побрившись и облачившись в костюм, повязав полосатый галстук, в котором, как ему казалось, он будет неплохо выглядеть на фотографии в паспорте, Том расхаживал взад-вперед по комнате с чашкой черного кофе в руке и поджидал утреннюю почту. После того как принесут почту, он пойдет в Рейдио-Сити и займется оформлением паспорта. А что потом? Сходит на какую-нибудь выставку, чтобы было о чем поболтать вечером с Гринлифами? Ознакомится с деятельностью компании «Бурк – Гринлиф Уотеркрафт инкорпорейтед», чтобы дать мистеру Гринлифу понять, что он интересуется его работой?За окном еле слышно стукнула крышка почтового ящика, и Том спустился вниз. Он подождал, пока почтальон спустится с крыльца и исчезнет из виду, после чего достал из ящика письмо на имя Джорджа Макалпина и вскрыл конверт. Из него выпал чек на сто девятнадцать долларов и пятьдесят четыре цента, который подлежал оплате сборщику налогов. Молодец миссис Эдит У. Суперо! Заплатила без хныканья, даже не позвонила. Добрый знак. Он снова поднялся наверх, разорвал конверт на части и выбросил его в корзину для мусора.Чек он положил в конверт, который лежал во внутреннем кармане его пиджака в шкафу. Он прикинул в уме, что общая сумма всех чеков составила одну тысячу восемьсот шестьдесят три доллара и четырнадцать центов. Жаль, что их не обналичить. Жаль, что не нашелся еще ни один идиот, который заплатил бы наличными. Жаль, что никто до сих пор не выписал чек на имя Джорджа Макалпина. Том где-то нашел удостоверение банковского курьера с просроченной датой, которую надо было бы исправить. Он, однако, боялся, что с этим удостоверением чек не обналичишь, даже если и приложить к нему поддельную доверенность на любую сумму. Поэтому вся эта затея была просто шуткой, не более. Своего рода развлечением. Денег он ни у кого не крал. «Прежде чем отправиться в Европу, все чеки уничтожу», – решил он.В его списке было еще семь клиентов. Может, в оставшиеся до отъезда десять дней прощупать еще одного? Накануне, возвращаясь домой после встречи с мистером Гринлифом, он думал о том, что успокоится только после того, как расплатятся миссис Суперо и Карлос де Севилья. Мистер де Севилья до сих пор не заплатил – надо бы строго поговорить с ним по телефону, припугнуть его, подумал Том. С миссис Суперо вышло очень легко, так почему бы не расшевелить еще одного клиента?Из своего чемодана в шкафу он достал почтовый набор розовато-лилового цвета. В папке лежала почтовая бумага, под ней – бланки налогового ведомства, где он несколько недель назад служил, а на дне – тщательно отобранный им список клиентов. Все они жили в Бронксе и Бруклине и меньше всего на свете хотели бы лично являться в нью-йоркскую контору. Это были художники, писатели, люди свободных профессий, которые не платили подоходного налога, собираемого путем вычетов из зарплаты, а зарабатывали они от семи до двенадцати тысяч в год. По мысли Тома, такого рода люди не нанимают специалиста для подсчета своих налогов, а денег они зарабатывают достаточно для того, чтобы можно было обвинить их в том, что они ошиблись на двести-триста долларов. В список входили Уильям Дж. Слэттерер, журналист; Филип Робилард, музыкант; Фрида Хен, художник-оформитель; Джозеф Дж. Дженнари, фотограф; Фредерик Реддингтон, художник; Фрэнсис Карнегис… Том решил остановиться на Реддингтоне. Тот рисовал комиксы и наверняка знать не знал, как обстоят его дела.Том взял два бланка «Извещения об ошибке в расчете налогов», положил между ними копирку и быстро переписал из своего списка данные, приведенные ниже фамилии Реддингтон. Доход: 11 250 долларов. Освобождения от налогообложения: …Удержания: 600 долларов. Кредиты: нет. Денежные переводы: нет. Процент (он задумался на минуту): 2,16 доллара. Баланс: 233,76 доллара. Потом достал из почтового набора лист бумаги с шапкой ведомства, где был указан адрес: Лексингтон-авеню. Том зачеркнул адрес одной косой линией и напечатал ниже на машинке:«Уважаемый сэр!Ввиду большого наплыва корреспонденции, поступающей в наш офис на Лексингтон-авеню, просим Вас писать ответ по адресу:Филиал налогового ведомства.Для Джорджа Макалпина.187 Е, 51-я улица. Нью-Йорк 22. Нью-Йорк.Благодарю Вас.Ральф Ф. Фишер, директор филиала».Внизу Том поставил заковыристую неразборчивую подпись. Он спрятал остальные бланки на тот случай, если в комнату вдруг зайдет Боб, и снял трубку. Для начала он решил прощупать мистера Реддингтона. Узнав его телефон в справочной службе, он набрал номер. Мистер Реддингтон был дома. Том кратко объяснил суть дела и выразил удивление по поводу того, что мистер Реддингтон еще не получил уведомление из филиала.– Оно было отправлено несколько дней назад, – сказал Том. – Завтра вы его точно получите. У нас тут дел по горло.– Но я заплатил все налоги, – раздался встревоженный голос на другом конце провода. – Мне…– Всякое бывает, особенно когда зарабатывают, не ходя на службу и не платя подоходный налог с зарплаты. Мы очень тщательно проверили ваши заработки, мистер Реддингтон. Ошибки быть не должно. И нам бы не хотелось применять удержание имущества до уплаты долга – того ли, на кого вы работаете, вашего ли агента или кого другого… – Тут он хихикнул. Дружеский смешок обычно творит чудеса. – Но мы вынуждены будем это сделать, если вы не заплатите долг в течение сорока восьми часов. Мне жаль, что вы еще не получили уведомление. Как я уже говорил, мы довольно…– А могу я с кем-нибудь поговорить, если сам к вам приду? – раздраженно спросил мистер Реддингтон. – Это же большие деньги!– Разумеется. – В подобных ситуациях Том обычно переходил на дружелюбный тон. Он заговорил как добродушный старик лет шестидесяти с гаком, который готов терпеливо выслушать мистера Реддингтона, если тот к нему явится, но и цента не уступит, что бы ни говорил мистер Реддингтон и что бы ни доказывал. Между прочим, Джордж Макалпин представляет налоговое ведомство Соединенных Штатов Америки. – Со мной и поговорите, с кем же еще, – с манерной медлительностью проговорил Том, – но ошибки быть никак не может, мистер Реддингтон. Я просто хотел сберечь ваше время. Заходите, если хотите, все бумаги на вас у меня.Молчание. Про бумаги мистер Реддингтон спрашивать не собирался – наверное, потому, что не знал, с чего начать расспросы. На тот случай, если бы мистер Реддингтон решился спросить у него, в чем дело, Том мог бы порассказать ему о чистой прибыли в сравнении с нарастающим доходом, о дебетовом сальдо по сравнению со сметой, о процентном доходе по ставке в шесть процентов годовых, накапливающемся от даты налогового начисления до его оплаты по любому балансу, в котором отражен налог на исходную выручку. И все это он мог бы внушать медленно, и остановить его было бы не легче, чем танк «шерман». До сих пор никто еще не настаивал на том, чтобы явиться в офис и выслушать лекцию на ту же тему. Мистер Реддингтон тоже пошел на попятную. Том догадался об этом по наступившему молчанию.– Ладно, – сказал мистер Реддингтон голосом, в котором прозвучало отчаяние. – Ознакомлюсь завтра с вашим уведомлением, когда получу его.– Хорошо, мистер Реддингтон, – сказал Том и повесил трубку.С минуту он сидел и посмеивался про себя, стиснув худые ладони между коленями. Потом вскочил, убрал пишущую машинку Боба, аккуратно причесал перед зеркалом свои светлые волосы и отправился в Рейдио-Сити.3– Привет, Том, дружище! – произнес мистер Гринлиф голосом, предвещавшим несколько бокалов мартини, отличный ужин и ночлег на тот случай, если гость притомится настолько, что не сможет идти домой. – Эмили, это Том Рипли!– Рада вас видеть! – тепло сказала Эмили.– Добрый вечер, миссис Гринлиф.Она почти оправдала его ожидания – довольно высокая, стройная блондинка, державшаяся весьма строго и вместе с тем такая же непосредственная и доброжелательная, как и мистер Гринлиф. Да, он раньше бывал здесь с Дикки.– Мистер Рипли занимается страховым бизнесом, – объявил мистер Гринлиф, и Том подумал, что хозяин либо уже выпил, либо очень нервничает. Накануне вечером Том довольно подробно рассказал ему о рекламном агентстве, в котором служит.– Работа не очень-то интересная, – скромно сказал он миссис Гринлиф.В комнату вошла служанка с подносом мартини и закусками.– Мистер Рипли уже бывал здесь, – сказал мистер Гринлиф. – Он заходил сюда с Ричардом.– Вот как? Мне кажется, мы раньше не встречались, – улыбнулась она. – Вы из Нью-Йорка?– Нет, из Бостона, – ответил Том. Это была правда.Спустя полчаса – как раз вовремя, отметил про себя Том, потому что Гринлифы все подливали и подливали ему мартини, – они перешли из гостиной в столовую, где был накрыт стол на троих со свечами, громадными темно-синими салфетками и заливным из целой курицы. Но сначала подали céleri rémoulade.[1] Тому это блюдо очень понравилось. Он так и сказал.– И Ричарду оно нравится! – сказала миссис Гринлиф. – Ему всегда нравилось, как его готовит наша кухарка. Жаль, вы не сможете отвезти ему немного.– Может, в носки положить? – улыбнувшись, сказал Том, и миссис Гринлиф рассмеялась.Она уже успела попросить его передать Ричарду черные шерстяные носки от «Братьев Брукс» – Ричард носил только такие.Беседа была скучная, но ужин роскошный. Отвечая на вопрос миссис Гринлиф, Том рассказал ей, что служит в рекламной фирме, которая называется «Ротенберг, Флеминг и Бартер». Когда речь снова зашла об этой фирме, он умышленно назвал ее «Реддингтон, Флеминг и Паркер». Миссис Гринлиф, кажется, не заметила разницы. Оказавшись после обеда наедине с мистером Гринлифом в гостиной, Том еще раз повторил это название.– Вы учились в школе в Бостоне? – спросил мистер Гринлиф.– Нет, сэр. Какое-то время я учился в Принстоне, потом перебрался к другой тетушке в Денвер и посещал там колледж.Том помолчал, ожидая, что мистер Гринлиф спросит его что-нибудь насчет Принстона, но тот не спросил. Том мог бы поговорить о методике преподавания истории, об университетских ограничениях, о том, какая обстановка царит на танцах во время уик-эндов, о политических симпатиях студенчества, о чем угодно. Прошлым летом Том дружил со студентом предпоследнего курса из Принстона, а тот только о Принстоне и говорил. Тому ничего не оставалось, как выкачивать из него все новые и новые сведения. Он словно предвидел, что когда-нибудь ему все это пригодится. Том рассказал Гринлифам, что воспитывался у тетушки Дотти в Бостоне. Когда ему исполнилось шестнадцать, она отвезла его в Денвер, где он и закончил школу, а у тетушки Би в Денвере снимал комнату молодой человек, студент университета штата Колорадо, которого звали Дон Мизелл. Тому казалось, что он и про этот университет все знает.– Специализировались в чем-то конкретно? – спросил мистер Гринлиф.– Разрывался между бухгалтерией и сочинениями по литературе, – с улыбкой ответил Том, зная, что ответ такой скучный, что вряд ли кому-то придет в голову продолжать эту тему.Миссис Гринлиф принесла альбом, Том подсел к ней на диван и стал рассматривать фотографии. Вот Ричард сделал первый шаг, вот он на отвратительной цветной фотографии во всю страницу в одежде и позе «Голубого мальчика»,[2] с длинными светлыми кудряшками. Тому фотографии были неинтересны, пока Ричарду не исполнилось лет шестнадцать и он не стал длинноногим стройным юношей с почти прямыми волосами. На взгляд Тома, между шестнадцатью годами и двадцатью тремя или четырьмя, когда были сделаны последние фотографии, Ричард почти не изменился. Том с удивлением отметил, что и его светлая, простодушная улыбка осталась прежней. На фотографиях Ричард не выглядел слишком умным, или же ему казалось, что лучше всего он выглядит, когда у него рот до ушей, что опять же не говорило о большом уме.– А эти я еще не успела приклеить, – сказала миссис Гринлиф, протягивая ему пачку фотографий. – Сняты в Европе.Эти фотографии были поинтереснее: Дикки в Париже, в помещении, похожем на кафе, Дикки на пляже. На некоторых снимках он хмурился.– А это, кстати, Монджибелло, – сказала миссис Гринлиф, показывая фотографию, где Дикки тащил по песку лодку с веслами. На заднем плане возвышались скалистые горы, вдоль берега выстроились белые домики. – А девушка – единственная там американка.– Мардж Шервуд, – сказал мистер Гринлиф. Он расположился напротив, но, вытянув шею, внимательно следил за показом фотографий.Девушка в купальнике сидела на пляже, обхватив руками колени. Цветущий вид, невинный взгляд, короткие светлые волосы взъерошены – просто милашка. В пачке была удачная фотография Ричарда, сидевшего на парапете террасы. Он улыбался, но это была уже не та улыбка. На европейских снимках Ричард выглядел более уверенным.Том заметил, что миссис Гринлиф не поднимает глаз от ковра, лежавшего перед ней на полу. Он вспомнил, как за столом она сказала: «Лучше бы я не слышала про эту Европу!» – а мистер Гринлиф при этом встревоженно на нее взглянул, после чего она улыбнулась ему, будто такие сцены уже происходили раньше. Том увидел в ее глазах слезы. Мистер Гринлиф поднялся и подошел к ней.– Миссис Гринлиф, – ласково произнес Том, – хочу, чтобы вы знали: я сделаю все, что смогу, чтобы Дикки вернулся домой.– Помоги вам Господь, Том. – Она сжала его руку.– А тебе не пора спать, Эмили? – спросил мистер Гринлиф, склонившись над ней.Миссис Гринлиф поднялась, то же самое сделал и Том.– Надеюсь, до отъезда вы нас еще навестите, Том, – сказала она. – После того как Ричард уехал, у нас редко бывают молодые люди. А мне их так не хватает.– С удовольствием приду, – отвечал Том.Мистер Гринлиф вышел вместе с ней из комнаты. Том остался стоять, опустив руки по швам и подняв подбородок. Он увидел себя в большом зеркале на стене: все тот же самоуверенный молодой человек, – и быстро отвернулся. Он все правильно делает и ведет себя правильно. И все же что-то не давало ему покоя. Когда он только что сказал миссис Гринлиф: «Я сделаю все, что смогу»… да, он от души это сказал. И обманывать никого не собирался.Он почувствовал, что покрывается потом, и постарался расслабиться. Что его так беспокоит? Он ведь отлично себя чувствовал весь вечер! Когда он рассказывал о тетушке Дотти…Том посмотрел на дверь, но дверь не открывалась. Впервые за вечер он почувствовал себя не в своей тарелке. Ему стало не по себе, будто он солгал, а ведь на самом деле только это и было правдой из всего, что он сказал: «Мои родители умерли, когда я был совсем маленьким. Меня воспитала тетушка в Бостоне».В комнату вошел мистер Гринлиф. Казалось, он был взволнован. Том сощурился, внезапно почувствовав, что боится его. У него появилось желание первым перейти в нападение, прежде чем нападут на него.– А не отведать ли нам коньяку? – спросил мистер Гринлиф, открывая шкафчик возле камина.«Как в кино», – подумал Том. Через минуту мистер Гринлиф или кто-то другой воскликнет: «Отлично, снято!» – и он снова очутится «У Рауля» с джином и тоником. Нет, в «Зеленой клетке».– Думаете, хватит? – спросил мистер Гринлиф. – Как душе угодно.Том едва заметно кивнул. Мистер Гринлиф с минуту раздумывал, потом налил обоим коньяку.Тома охватил холодный страх. Он вспомнил о происшествии, приключившемся в аптеке на прошлой неделе. Хотя все уже давно кончилось и он, в общем-то, ничуть не боится, по крайней мере сейчас… На Второй авеню есть аптека; номер ее телефона он давал людям, которые во что бы то ни стало хотели ему перезвонить по поводу своих подоходных налогов. Он говорил, что это телефон филиала и застать его там можно с половины четвертого до четырех по средам и пятницам. В это время Том держался поближе к телефонной будке, установленной в аптеке, и ждал, когда раздастся звонок. Когда он крутился вокруг будки во второй раз, кто-то из продавцов подозрительно посмотрел на него. Том сказал, что ждет звонка от подружки. В прошлую пятницу он снял трубку, и мужской голос произнес: «По-моему, тебе должно быть ясно, что к чему. Мы знаем, где ты живешь, и если ты очень хочешь, чтобы мы к тебе пришли… У тебя есть что-то для нас, но и мы для тебя кое-что припасли». Голос настойчивый и вместе с тем неуловимый. Том подумал даже, что это шутка, и не нашелся, что ответить. Потом прозвучало: «Слушай-ка, да мы прямо сейчас к тебе явимся. Домой».Том вышел из будки: ноги казались ватными. Продавец смотрел на него, широко раскрыв глаза; в них застыл ужас. Ситуация тотчас разъяснилась: в аптеке приторговывали наркотиками и продавец решил, что Том – полицейский и пришел изымать у него товар. Том, нервно посмеиваясь, вышел из аптеки и побрел пошатываясь, потому что ноги от страха его не слушались.– Думаете о Европе? – услышал он голос мистера Гринлифа.Том взял протянутый ему бокал.– Да, – ответил он.– Уверен, что поездка вам понравится. Дай бог, и на Ричарда вы повлияете. Кстати, Эмили вы пришлись по душе. Она мне сама только что это сказала, я ее не спрашивал. – Мистер Гринлиф стиснул бокал двумя руками. – У моей жены лейкемия, Том.– Это ведь очень серьезно?– Да. Вряд ли она проживет больше года.– Мне очень жаль, – сказал Том.Мистер Гринлиф достал из кармана лист бумаги.– Вот пароходное расписание. Быстрее всего добираться обычным маршрутом на Шербур, да так и интереснее. Оттуда доедете до Парижа поездом, согласованным с пароходным расписанием, а там пересядете на ночной поезд, который доставит вас через Альпы в Рим и Неаполь.– Я так и сделаю.Том ощутил легкое возбуждение.– Из Неаполя доберетесь на автобусе до деревни, где живет Ричард. Я напишу ему про вас, но не скажу, что вы мой посланник, – улыбнувшись, прибавил он. – Сообщу только, что мы встречались. Ричард должен вас где-нибудь разместить, но если это почему-либо ему не удастся, там есть гостиницы. Надеюсь, вы с ним поладите. Что касается денег… – Мистер Гринлиф улыбнулся по-отцовски. – Я дам вам шестьсот долларов чеками, не считая расходов на дорогу. Вас это устроит? Шестьсот долларов вам хватит, чтобы прожить два месяца, а если вам понадобится еще, телеграфируйте мне, мой мальчик. По-моему, вы не из тех молодых людей, которые швыряют деньги на ветер.– Этого вполне достаточно, сэр.От коньяка мистер Гринлиф заметно ожил и повеселел, а Том все больше замыкался в себе и мрачнел. Ему хотелось быстрее покинуть эту квартиру, но еще больше – съездить в Европу и заслужить одобрение мистера Гринлифа. Когда он сидел на диване, им овладела такая же тоска, как и тогда в баре; оттого что атмосферу бара он сменил на домашнюю обстановку, перемены в его настроении не произошло. Том несколько раз поднимался с бокалом в руке, подходил к камину и возвращался обратно. Глядя на свое отражение в зеркале, он видел, что губы его плотно сжаты.Мистер Гринлиф между тем рассказывал о том, как они с Ричардом ездили в Париж, когда Ричарду было десять лет. Ничего интересного Том не услышал. Если в ближайшие десять дней будут неприятности с полицией, думал он, мистер Гринлиф сможет приютить его. Он скажет, что пришлось срочно сдать квартиру или что-нибудь в этом роде, и спрячется здесь. Том чувствовал, что ему просто физически нехорошо.– Мне, пожалуй, пора, мистер Гринлиф.– Уже? Но я еще не показал вам… ну да ладно. В другой раз.Тому, конечно же, надо было спросить: «Не показали чего?» – и набраться терпения, пока ему будут что-то там показывать, но он не смог задать этот вопрос.– Разумеется, мне бы хотелось, чтобы вы побывали на верфи, – бодрым голосом проговорил мистер Гринлиф. – Когда бы вы могли выбраться? Только в обед, наверное? По-моему, вам нужно обязательно там побывать, чтобы рассказать Ричарду, какая у нас нынче верфь.– Да… в обед я, пожалуй бы, смог.– Позвоните мне в любой день, Том. У вас есть моя карточка с номером домашнего телефона. Если позвоните за полчаса, я пришлю за вами человека на машине. На ходу что-нибудь перекусим, а потом он отвезет вас назад.– Я позвоню, – сказал Том.Он боялся, что его стошнит, если он пробудет еще минуту в этом тускло освещенном помещении. Мистер Гринлиф беззаботно переключился на другую тему и спросил у Тома, читал ли он такую-то книгу Генри Джеймса.– Мне жаль, сэр, но не читал, эту точно нет, – ответил Том.– Ладно, это не важно, – улыбнулся мистер Гринлиф.Они пожали друг другу руки – рукопожатие мистера Гринлифа было долгим и крепким, – и наконец все было кончено. Но и спускаясь в лифте, Том видел на своем отраженном в зеркале лице страдание и страх. Он в изнеможении забился в угол кабины, он знал только одно: как только лифт доберется до первого этажа, он выскочит на улицу и побежит не останавливаясь домой.4День проходил за днем, атмосфера в городе становилась все более странной. Казалось, что-то ушло из Нью-Йорка – то ли его реальность, то ли смысл – и город, будто специально для Тома, устраивал шоу, грандиозное шоу с автобусами, такси, торопливо шагающими по тротуарам прохожими, телевизионными представлениями во всех барах на Третьей авеню, светящимися среди бела дня рекламами кинофильмов и звуковыми эффектами, создаваемыми тысячами автомобильных гудков и бессмысленных голосов людей. Наверное, когда пароход отчалит от пирса в субботу, Нью-Йорк мигом рухнет, как декорации на сцене.А может, он просто боится. Он ненавидел воду. До сих пор Том почти не путешествовал морем, если не считать того раза, когда плыл из Нью-Йорка в Новый Орлеан и обратно, но тогда он работал на судне, перевозящем бананы, и почти не выходил на палубу, так что и не успел толком почувствовать, что плыл по воде. На палубу он выходил всего несколько раз. Увидев воду, он испугался, потом его чуть не стошнило, и он старался больше не покидать трюм, где ему было лучше, хотя все считали иначе. Его родители утонули в Бостонской бухте, и Тому казалось, что здесь есть какая-то связь, потому что, сколько он себя помнил, он всегда боялся воды, а плавать так и не научился. Ему становилось не по себе при мысли о том, что не пройдет и недели, как под ним будет вода глубиною в несколько миль, и бо́льшую часть времени ему придется смотреть на нее, поскольку пассажиры на океанских лайнерах в основном проводят время на палубе. Том понимал, что когда тебя тошнит – это не очень-то культурно. Он никогда не страдал морской болезнью, но в последние дни несколько раз был близок к тому, что его чуть не стошнило при одной лишь мысли о плавании в Шербур.Бобу Деланси он сказал, что через неделю переезжает, но не сказал куда. Да Бобу это и неинтересно. В доме на Пятьдесят первой улице они виделись нечасто. Том сходил к Марку Прайминджеру на Сорок пятой улице – ключи от дома у него еще были, – чтобы забрать кое-какие вещи, и отправился туда в такой час, когда Марка не должно было быть дома, а тут Марк явился со своим новым соседом, Джоулом, тощим некрасивым парнем, работавшим в каком-то издательстве, и Марк выдал в своем стиле, чтобы покрасоваться перед Джоулом: «Разумеется, делай что хочешь», а ведь не будь там Джоула, Марк набросился бы на него со словами, к которым даже португальские матросы не часто прибегают. Марк (при рождении – подумать только! – его назвали Марселлусом) был препротивным типом. У него водились деньжата, и его хобби было вызволять молодых людей из временных финансовых затруднений. Разыгрывая роль покровителя, он позволял им жить в своем двухэтажном доме с тремя спальнями и развлекался тем, что говорил им, что там можно делать, а чего нельзя, советовал, как жить, где работать, – да от таких советов просто тошнит. Том жил там три месяца, причем половину этого времени Марк находился во Флориде, и он был предоставлен самому себе, но, вернувшись, Марк поднял жуткий скандал из-за того, что разбилось несколько стекляшек, – он снова вошел в роль покровителя, этакого строгого отца. Том разозлился и, решив постоять за себя, отвечал ему в том же тоне. После чего Марк вышвырнул его, взяв шестьдесят три доллара за разбитые стекляшки. Старый жмот! Быть бы ему старой девой, думал Том, и заправлять в женском лицее. Том горько жалел, что Марк Прайминджер вообще ему на глаза попался, и чем быстрее он забудет глупые свинячьи глазки Марка, его квадратный подбородок, безобразные руки с нанизанными на пальцы безвкусными кольцами (требуя от окружавших то того, то другого, он имел обыкновение размахивать руками), тем лучше.Из всех своих приятелей он одной только Клио хотел рассказать о поездке в Европу. В четверг, накануне отплытия, Том к ней и отправился. Клио Добелл была стройной темноволосой девушкой, которой можно было дать от двадцати трех до тридцати лет, – Том так толком и не знал, сколько ей. Она жила с родителями на Грейси-сквер и немножко рисовала – ну очень немножко, покрывая рисунками кусочки слоновой кости размером с почтовую марку, так что рассматривать нарисованное приходилось с помощью увеличительного стекла. Клио и сама пользовалась увеличительным стеклом, когда рисовала. «Ты только подумай, как это удобно: все мои картины можно носить в коробке для сигар! Другим художникам, чтобы развесить свои холсты, сколько нужно стен!» – говорила Клио. У нее была комната с маленькой ванной и кухней в дальнем конце родительской квартиры, там было довольно темно, потому что окна выходили в небольшой двор, где рос заслонявший свет китайский ясень. У Клио в комнате были включены светильники, горевшие тускло: в какое время дня ни придешь, там царил полуночный мрак. На Клио всегда, кроме того вечера, когда он с ней познакомился, были облегающие слаксы разных цветов и веселенькие полосатые шелковые рубашки. Они понравились друг другу с первой встречи, и уже назавтра Клио пригласила его к себе домой на ужин. Клио то и дело приглашала его домой, и как-то само собой подразумевалось, что сам он не будет приглашать ее ни на ужин, ни в театр и не станет делать с ней ничего такого, что обыкновенно ожидают от молодых людей. Приходя к ней на ужин или на коктейль, он не приносил ей ни цветов, ни книг, ни сладостей – этого от него и не ждали, – но иногда дарил ей какой-нибудь маленький подарок, потому что ей это очень нравилось. Клио была единственным человеком, которому он мог рассказать, что едет в Европу и почему туда едет. И он рассказал.Клио пришла в восхищение. Том этого ожидал. На ее продолговатом бледном лице раздвинулись накрашенные губы, она хлопнула себя по затянутым в вельвет бедрам и воскликнула:– Томми! Как это… как это замечательно! Как в пьесе Шекспира!Том и сам так думал. Он ждал, что именно это кто-то ему и скажет.Клио суетилась вокруг него весь вечер, спрашивая, все ли у него есть для поездки, взял ли он бумажные носовые платки, таблетки от простуды, шерстяные носки – ведь в Европе осенью начинаются дожди, – сделал ли прививки. Том ответил, что к путешествию готов.– Только не приходи меня провожать, Клио. Не хочу, чтобы меня провожали.– Конечно нет! – сказала Клио. Она прекрасно его понимала. – Ах, Томми, это так здорово! Напишешь мне, как там у тебя с Дикки? Ты единственный из моих знакомых, который едет в Европу по делам.Том рассказал ей о своем посещении верфи мистера Гринлифа на Лонг-Айленде. На мили тянулись столы с оборудованием, на которых изготавливали сверкающие металлические части, полировали и покрывали лаком деревянные панели, в сухих доках находились лодочные каркасы всех размеров. Он поразил ее знанием терминов, заимствованных у мистера Гринлифа, – комингс, бархоут, кильсон, острая скула. Рассказал о том, как ужинал у мистера Гринлифа во второй раз и как ему подарили наручные часы. Он показал Клио часы – не то чтобы безумно дорогие, но именно такие Том и сам бы себе купил: обыкновенный белый циферблат с тонкими черными римскими цифрами, в простом золотом футляре, с ремешком из крокодиловой кожи.– А все потому, что несколько дней назад я обмолвился, что у меня нет часов, – сказал Том. – Он относится ко мне как к сыну.Об этом он тоже мог сказать только Клио.Клио вздохнула.– Везет вам, мужчинам! С девушками такого никогда не случается. Мужчины такие свободные!Том улыбнулся. Ему-то казалось, что все как раз наоборот.– Не у тебя ли там отбивные подгорели?Клио вскрикнула и выбежала из комнаты.После ужина она показала ему пять-шесть своих последних работ – два романтических портрета молодого человека в белой рубашке с расстегнутым воротом, которого оба они знали, три воображаемых пейзажа, похожих на джунгли, хотя на самом деле это был вид из окна на китайский ясень. Том подумал, что шерсть обезьянок выписана просто удивительно. У Клио было несколько кисточек всего с одним волоском, причем бывали волоски довольно грубые, а бывали тончайшие. Они выпили почти две бутылки медока[3] из родительских запасов, и Тому так захотелось спать, что он готов был всю ночь провести на полу, – они часто лежали рядом на двух больших медвежьих шкурах перед камином. Помимо всего прочего, ему нравилось в Клио то, что она не позволяла приставать к ней, да он и не приставал. Без четверти двенадцать Том заставил себя подняться.– Я тебя больше не увижу? – печально спросила она у дверей.– Вернусь месяца через полтора, – ответил Том, хотя сам так вовсе не думал. Неожиданно он наклонился к ней и запечатлел крепкий братский поцелуй на ее щеке цвета слоновой кости. – Я буду скучать по тебе, Клио.Она стиснула ему плечо; еще ни разу, сколько он помнил, она не прикасалась к нему.– Я тоже, – сказала она.На следующий день по поручению миссис Гринлиф он отправился к «Братьям Брукс», чтобы купить дюжину черных шерстяных носков и халат. Насчет цвета халата миссис Гринлиф ничего не сказала, положившись на его вкус. Том выбрал фланелевый халат каштанового цвета с темно-синим поясом и лацканами. По мнению Тома, в наличии имелись халаты и получше, но ему показалось, что именно такой выбрал бы Ричард и что Ричард будет им доволен. Он попросил выписать Гринлифам счет за носки и халат. То́му очень понравилась льняная спортивная рубашка с деревянными пуговицами; ее тоже можно было вписать в счет Гринлифов, но он не стал этого делать, а купил за свои деньги.5Утром, в день отплытия – он с таким нетерпением ждал этого утра! – случилось нечто кошмарное. Том шел вслед за стюардом к своей каюте, поздравляя себя с тем, что был прав, проявив твердость и высказав Бобу нежелание видеть его среди провожающих, но не успел войти в каюту, как его оглушил грохот голосов:– А где же шампанское, Том? Мы ждем шампанское!– Ну и вонючая же у тебя каюта! Тебе придется попросить что-нибудь поприличнее.Они все оказались тут, все самые мерзкие приятели Боба, – лежали на койке Тома, на полу – всюду. Боб разузнал, что он уплывает, но Том и представить себе не мог, что тот способен на такое. Тому стоило больших усилий не произнести ледяным тоном: «Шампанского не будет». Он сделал вид, что рад всех видеть, попытался улыбнуться и, однако же, едва не расплакался, как ребенок. Он смерил Боба долгим уничтожающим взглядом, но тому было все равно – он уже успел что-то принять. «Я терпеливый человек, – думал в свое оправдание Том, – но когда неожиданно устраивают вот такой базар, это просто ужасно». Он уже радовался, что все эти подонки, мерзавцы, разгильдяи остались где-то далеко позади, по ту сторону сходни, а они гадят тут в каюте, в которой ему предстоит провести ближайшие пять дней!Том подошел к Полу Хаббарду, единственному из присутствующих, которого он уважал, и уселся рядом с ним на встроенном диванчике.– Привет, Пол, – тихо произнес он. – Сожалею, что так вышло.– Да ладно тебе, – усмехнулся Пол. – Сколько времени тебя не будет? Да что с тобой, Том? Тебя тошнит?Это было ужасно. Шумное веселье продолжалось, смех не унимался, девушки проверяли, как застелена койка, заглядывали в гальюн. Слава богу, что Гринлифы не пришли его провожать! Мистеру Гринлифу пришлось отправиться по делам в Новый Орлеан, а миссис Гринлиф, когда Том позвонил ей утром, чтобы попрощаться, сказала, что не очень хорошо себя чувствует и проводить его не сможет.Наконец то ли Боб, то ли кто-то другой достал бутылку виски. В ванной нашли два стакана и принялись по очереди из них пить, а потом стюард принес на подносе еще несколько стаканов. Том пить отказался. Он так сильно вспотел, что снял пиджак, чтобы его не испортить. Боб подошел к нему и заставил взять стакан. Том видел, что Боб не шутит, и знал почему – потому что он целый месяц пользовался гостеприимством Боба и мог бы изобразить на лице что-нибудь более подобающее, нежели каменное выражение. Даже если все они его ненавидят, то что, собственно, он от этого потерял?– Можно, я здесь останусь, Томми? – спросила одна из девушек, решительно настраиваясь на то, чтобы отправиться вместе с ним. Она втиснулась в шкафчик размером с чулан, в которых обычно хранят швабры.– Хотел бы я видеть, как Тома застукают в каюте с девчонкой! – рассмеялся Эд Мартин.Том с ненавистью посмотрел на него.– Пойдем подышим свежим воздухом, – пробормотал он Полу.Все так шумели, никто и внимания не обратил на то, что они уходят. Они вышли на корму и облокотились о перила. Небо было покрыто облаками. Город, лежавший справа, казался растворившимся в дымке – будто смотришь на него издалека, из океанских просторов, а взглянуть на него из каюты он еще не успел, потому что ее занимали эти мерзавцы.– Где ты был все это время? – спросил Пол. – Эд позвонил мне и сказал, что ты уезжаешь. Я тебя несколько недель не видел.Пол, как и многие, думал, что Том работает в Ассошиэйтед Пресс. Том сочинил красивую историю о том, что его посылают в командировку, возможно на Ближний Восток. В подробности он не вдавался.– В последнее время я много работал по ночам, – ответил Том, – потому и не показывался. Спасибо, что пришел меня проводить.– У меня сегодня нет занятий. – Пол вынул трубку изо рта и улыбнулся. – Это вовсе не значит, что в противном случае я бы не пришел. Уважительную причину найти нетрудно.Том улыбнулся. Пол подрабатывал учителем музыки в нью-йоркском женском лицее, а все остальное время занимался сочинительством. Том не помнил, как познакомился с ним, но помнил, как однажды ходил с кем-то на обед в его квартиру на Риверсайд-драйв и Пол играл тогда на рояле свои вещи, которые Тому очень понравились.– Может, выпьешь чего-нибудь? – спросил Том. – Давай поищем, где тут бар.Но в эту минуту стюард ударил в гонг и прокричал:– Провожающие – на берег! Все провожающие – на берег!– Это относится ко мне, – сказал Пол.Они обменялись рукопожатием, похлопали друг друга по плечу и дали обещание посылать друг другу открытки, после чего Пол ушел.Шайка Боба останется до последней минуты, думал Том. Наверное, придется их выгонять. Неожиданно он развернулся и, увидев узкую лестницу, взбежал по ней. Наверху путь ему преградила висевшая на цепочке табличка: «Каюты второго класса», но он перешагнул через нее и ступил на палубу. Не станут же они препятствовать пассажиру первого класса, решившему прогуляться по палубе, где размещаются каюты второго класса, подумал он. Шайку Боба он видеть не мог. Он заплатил Бобу за квартиру за полмесяца и подарил ему на прощание рубашку и галстук. Что ему еще нужно?Пароход уже отчалил, когда Том спустился наконец в каюту. Он осторожно вошел. Пусто. Койка аккуратно застелена голубым покрывалом. Пепельницы чистые. Казалось, тут вообще никого не было. Том расслабился и улыбнулся. Вот это обслуживание! Старые английские морские традиции, изысканный уровень компании «Кьюнард лайн»! Том увидел на полу возле койки большую корзину с фруктами, схватил лежавший на ней белый конверт и с нетерпением распечатал его. На листке бумаги было написано:«Том, счастливого путешествия, и да хранит Вас Господь!С наилучшими пожеланиями,Эмили и Герберт Гринлиф».Корзина с длинной ручкой была завернута в желтый целлофан. В ней лежали яблоки, груши, виноград, две плитки шоколада и несколько шкаликов с ликером. Том никогда в жизни не получал в дорогу такой корзины. Раньше он видел их в витринах магазинов. Они стоили огромных денег, и ему было смешно, когда он смотрел на них. Теперь же он почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы. Том закрыл лицо руками и неожиданно разрыдался.6Том чувствовал себя покойно и умиротворенно, но к общению не стремился. Ему хотелось поразмышлять, и он вовсе не собирался знакомиться с кем-либо из пассажиров, вообще ни с кем, хотя, встречаясь со своими соседями по обеденному столу, вежливо с ними здоровался и улыбался. У него на пароходе уже появилась своя роль – серьезный молодой человек, направляющийся на выполнение серьезной задачи. Он был учтив, уравновешен, воспитан и погружен в себя.Ему вдруг захотелось иметь кепку, и он купил себе в пароходном магазинчике голубовато-серую кепку из мягкой английской шерсти. Подремывая в шезлонге на палубе или делая вид, что дремлет, он надвигал козырек так, что тот закрывал ему почти все лицо. Кепка – самый универсальный головной убор, думал он. Непонятно, почему у него раньше не было кепки? В ней можно сойти за провинциального джентльмена, разбойника, англичанина, француза, а то и за чудака-американца – все зависит от того, как ее надеть. Том развлекался, примеряя ее так и этак перед зеркалом в каюте. Ему всегда казалось, что более унылого лица, чем у него, на свете не бывает. Такие лица легко и навсегда забываются. На нем было выражение покорности, чего Том не мог понять, и едва заметного испуга, не покидавшего его, несмотря на все усилия. Лицо настоящего конформиста, думал он. Кепка все изменила. Он сделался похожим на провинциала из Гринвича, штат Коннектикут. Теперь он стал молодым человеком, зарабатывающим самостоятельно, недавно окончившим, скажем, Принстон. К кепке идет трубка. Он купил и трубку.Том начинал новую жизнь. Прощайте, второсортные людишки, с которыми он раньше имел дело и которым в последние три года в Нью-Йорке позволял иметь дело с собой. Он чувствовал себя так, как, по его мнению, чувствуют себя иммигранты, которые бросают на родине все – друзей, связи, неудачи – и отправляются в Америку. Все начинается сначала! Чем бы ни закончилась история с Дикки, он выполнит то, что обещал, и мистер Гринлиф будет уважать Тома. Когда деньги мистера Гринлифа кончатся, он, возможно, и не вернется в Америку. Найдет интересную работу в гостинице, где потребуется сообразительный и общительный человек, говорящий по-английски. Или станет представителем какой-нибудь европейской фирмы и будет ездить по всему миру. Или кому-то понадобится молодой человек вроде него, умеющий водить машину, в ладах с цифрами, способный занять старую бабушку и пригласить на танец чью-то дочь. Он все умеет, а мир такой огромный! Он дал себе слово, что не упустит работу, если она ему подвернется. Терпение и настойчивость! Вперед, и только вперед!– У вас есть «Послы» Генри Джеймса? – спросил Том в библиотеке, обслуживавшей пассажиров первого класса. На полке он эту книгу не нашел.– К сожалению, нет, – ответил дежурный стюард.Том был разочарован. Именно про эту книгу мистер Гринлиф спрашивал, читал ли он ее. Том решил ее прочесть. Он отправился в библиотеку для пассажиров второго класса и нашел нужную книгу на полке, но когда стал записываться и назвал номер каюты, стюард сказал ему: «Извините, пассажирам первого класса не разрешается брать книги из библиотеки второго класса». Этого Том и боялся. Он послушно поставил книгу на место, хотя вполне мог взять ее с полки и засунуть себе под пиджак.По утрам Том делал несколько кругов по палубе, но шел очень медленно, так что те, кто совершал утренний променад, обгоняли его два, а то и три раза, прежде чем он успевал сделать один круг. Потом усаживался в шезлонг, пил бульон и вновь размышлял о собственной судьбе. После завтрака он слонялся по каюте, наслаждаясь одиночеством и комфортом, и совершенно ничего не делал. Иногда он сидел в каюте, отведенной для писания писем, и тщательно обдумывал послания Марку Прайминджеру, Клио, Гринлифам. Письмо Гринлифам начиналось с вежливого приветствия и признательности за корзину в дорогу, затем он благодарил их за удобную каюту, после чего прибавил написанный как бы позднее рассказ о том, как он нашел Дикки, как живет в его доме в Монджибелло, как медленно, но верно уговаривает Дикки вернуться домой, как они купаются, ловят рыбу, ходят в кафе. Он так увлекся, что исписал страниц восемь или десять. Он знал, что не отправит это письмо, поэтому написал и о том, что Дикки не испытывает по отношению к Мардж романтических чувств (он подробно описал характер Мардж), так что его удерживает вовсе не Мардж, как думала миссис Гринлиф, и так далее и тому подобное. Он писал до тех пор, пока не завалил весь стол листами бумаги и пока не прозвенел гонг к обеду.В другой раз он написал вежливое письмо тетушке Дотти:«Дорогая тетушка, – (иногда он называл ее так в письме, но при встречах – никогда), – как видишь, я пишу тебе на бланке пароходной компании, из чего ты можешь заключить, что я далеко в море. Мне неожиданно поступило деловое предложение, о котором сейчас распространяться не буду. Пришлось срочно отбыть, поэтому в Бостоне я побывать не успел, о чем очень жалею, потому что вернусь назад только через несколько месяцев, а то и лет.Прошу тебя, не волнуйся и не присылай мне больше переводов. Большое спасибо за последний перевод, который я получил около месяца назад. Надеюсь, с того времени ты мне больше ничего не посылала. Я здоров и очень счастлив.С любовью,Том».Нет смысла желать ей здоровья. Она здорова как бык.Потом он приписал:«P. S. He знаю, какой у меня будет адрес, поэтому пока не даю никакого».Теперь ему стало лучше: он отрезал ее от себя. Да и нужно ли сообщать ей, где он? Больше не будет фальшивых издевательских писем, не будет лицемерных сравнений с отцом, не будет пустячных переводов на странные суммы вроде шести долларов сорока восьми центов и двенадцати долларов девяноста пяти центов, как будто у нее осталась сдача после оплаты счетов или она швыряла деньги как подачку. Если подумать, сколько тетя Дотти, с ее-то доходом, могла бы ему высылать, то эти переводы – просто оскорбление. По словам тети Дотти, на воспитание Тома ушло больше, чем его отец оставил по страховке. Возможно, и так, но зачем же без конца тыкать этим в лицо? Разве это гуманно? Куча тетушек и даже посторонних людей воспитывают ребенка просто так и почитают это за счастье.Написав письмо тете Дотти, Том поднялся и прошелся по палубе, чтобы только что пережитое выветрилось. Он сердился каждый раз, когда писал ей. На любезности с его стороны она могла не рассчитывать. Однако до сих пор он сообщал ей, где находится, потому что нуждался в ее пустячных переводах. Ему пришлось написать тете Дотти дюжину писем, в которых он извещал ее о перемене своего адреса. Но больше ее деньги ему не нужны. Он навсегда избавился от их зависимости.Неожиданно Том вспомнил летний день, когда ему было лет двенадцать. Вместе с тетей Дотти и ее приятельницей они ехали куда-то на автомобиле и попали в пробку. Стоял жаркий летний день, и тетя Дотти послала его с термосом на заправочную станцию, чтобы взять там льда, как вдруг машины поехали. Том вспомнил, как бежал между огромными, медленно двигавшимися автомобилями, готовый вот-вот схватиться за ручку дверцы машины, в которой сидела тетя Дотти, и не в силах был это сделать, потому что машина двигалась с такой же скоростью, с какой он бежал, а тетя не собиралась ждать и минуты. Она кричала из окна: «Ну же, копуша, ну!» Когда он наконец уцепился за дверцу и со слезами отчаяния и обиды забрался в машину, она весело сказала приятельнице: «Какой неженка! Такого воспитали. Весь в отца!» Удивительно, как он вообще выжил после такого обращения. И почему, кстати, тетя Дотти считает его отца неженкой? Есть ли у нее хотя бы одно доказательство того, что он был неженкой? Конечно нет.Лежа в шезлонге и ощущая умиротворение от окружавшей его роскошной обстановки и великолепной еды, Том попытался объективно разобраться в своей жизни. Последние четыре года по большей части прошли впустую, тут возразить нечего. Несколько случайных работ, долгие неприятные периоды вообще без работы, с сопутствующей депрессией из-за отсутствия денег, а потом – знакомство с глупыми, бестолковыми людьми, затевавшееся лишь для того, чтобы избежать одиночества, или же потому, что они, как Марк Прайминджер, могли временно чем-то ему помочь. Таким прошлым гордиться невозможно, особенно учитывая то, что в Нью-Йорк он прибыл с самыми честолюбивыми намерениями. Когда-то он хотел стать актером, хотя в двадцать лет не имел ни малейшего представления о поджидающих человека на этом пути трудностях, о том, что необходима специальная подготовка, не говоря уже о таланте. Ему казалось, что как раз талант-то у него есть и нужно лишь сыграть продюсеру несколько скетчей для одного актера – например, про миссис Рузвельт, описывающую в своей колонке[4] день, проведенный в клинике для незамужних матерей, – но первые три отказа лишили его и смелости, и всякой надежды. Денег у него не было, поэтому он устроился на судно; работа была хороша тем, что он, по крайней мере, мог покинуть Нью-Йорк. Том боялся, что, разыскивая его в Нью-Йорке, тетя Дотти звонила в полицию, хотя ничего плохого он в Бостоне не сделал – просто сбежал, чтобы начать самостоятельную жизнь, как делали до него миллионы молодых людей.Главная ошибка Тома состояла в том, что он никогда не держался за работу, например за место бухгалтера в универсаме. Из этого могло бы выйти что-нибудь путное, если бы черепашьи темпы, с какими работники универсама получали повышение по службе, окончательно не вывели его из себя. Наверное, в какой-то степени и тетя Дотти виновата в том, что ему недоставало упорства. Когда он был моложе, она никогда не хвалила его за успехи – например, за отосланное в тринадцатилетнем возрасте сочинение в газету. Газета наградила его серебряной медалью за «учтивость, трудолюбие и надежность». Вспоминая то время, он как будто видел не себя, а кого-то другого – сопливый мальчишка, кожа да кости; у него постоянно текло из носа, но медаль за учтивость, трудолюбие и надежность он все-таки получил. Тетя Дотти терпеть не могла, когда у него текло из носа; она немедленно доставала платок и вытирала сопли, чуть не выворачивая ему при этом нос.Тома передернуло при этом воспоминании; он переменил позу, но постарался сделать это так, чтобы на брюках не появилось лишних складок.Он вспомнил, как в восьмилетнем возрасте дал клятву сбежать от тети Дотти; в его воображении возникали жуткие сцены: тетя Дотти пытается удержать его в доме, он бьет ее кулаками; она падает на пол, он принимается ее душить; он срывает с ее платья брошь и миллион раз пронзает ей горло булавкой. Сбежал он в семнадцать лет, но был пойман; в двадцать он повторил попытку, на этот раз удачно. Удивительно – да и жаль, – каким он был наивным, как мало знал об окружающем его мире. Похоже, он так сильно ненавидел тетю Дотти и столько раздумывал о том, как бы сбежать от нее, что у него не оставалось времени на то, чтобы расти и набираться знаний. Он вспомнил, каково ему было в тот раз, когда в первый месяц пребывания в Нью-Йорке его уволили со склада. Он и двух недель не проработал, потому что у него не было сил по восемь часов в день таскать ящики с апельсинами, и тем не менее он держался за эту работу и делал все, что мог, пока не надорвался. Когда его уволили, он думал о том, как это несправедливо. Тогда он решил, что в мире полным-полно Саймонов Легри[5] и что нужно быть сильным, как горилла, вроде его напарников по складу, иначе умрешь с голоду. Он вспомнил, как вскоре украл в булочной буханку хлеба и дома съел ее целиком, думая о том, что мир задолжал ему не только эту буханку, но и много чего еще.– Мистер Рипли? – Над ним склонилась англичанка, с которой он накануне сидел на диване в гостиной и пил чай. – Не желаете ли сыграть с нами в бридж? Мы начнем минут через пятнадцать.Том приподнялся и вежливо ответил:– Весьма вам благодарен, но я бы хотел побыть на свежем воздухе. К тому же я не очень хорошо играю в бридж.– Мы тоже! Ну да ладно, в другой раз. – Англичанка улыбнулась и удалилась.Том снова откинулся в шезлонге, надвинул кепку на глаза и сложил руки на животе. Он понимал, что пассажиры не могли не судачить насчет того, что он все время держится в стороне. Он так и не танцевал ни с одной из этих глупых девиц, которые с надеждой смотрели на него и хихикали на ежевечерних танцах после ужина. Наверняка про него говорили: «Американец? Кажется, да, хотя ведет он себя совсем не по-американски. Американцы такие шумные. А он невероятно спокойный, да и больше двадцати трех ему не дашь. У него, надо полагать, на уме что-то серьезное».Да, серьезное. Настоящее и будущее Тома Рипли – это серьезно.7Париж он видел только из подсвеченного рекламой окна кафе железнодорожной станции; с тента над входом в кафе сбегали струйки дождя; вместе с вынесенными на улицу столиками и живой изгородью все это напоминало иллюстрацию к туристскому путеводителю; потом были длинные платформы, по которым он шел следом за невысокими, кряжистыми носильщиками в синей форме, переносившими его багаж; наконец он оказался в спальном вагоне поезда, который направлялся в Рим. В Париж он еще вернется, подумал Том. Сейчас главное – добраться до Монджибелло.Проснувшись на следующее утро, он уже был в Италии. Утром произошло нечто весьма приятное. Том любовался пейзажем за окном, когда услышал в разговоре итальянцев, стоявших в коридоре напротив его купе, слово «Пиза». Город проплывал с другой стороны поезда. Том вышел в коридор, чтобы лучше разглядеть его, и принялся машинально искать Пизанскую башню, хотя не был уверен, что этот город – Пиза и что эту башню можно увидеть из окна поезда, и, однако же, он ее увидел! Толстая белая башня возвышалась над низкими, словно мелом выкрашенными домиками, из которых и состоял город, и она падала, притом падала под углом, показавшимся ему невероятным! Угол падения Пизанской башни всегда казался ему преувеличенным. Он увидел в этом благоприятный знак: в Италии все будет так, как он хочет, все будет хорошо и у него, и у Дикки.Во второй половине дня он прибыл в Неаполь. Автобус в Монджибелло отправлялся только на следующий день, в одиннадцать утра. Юноша лет шестнадцати, в грязной рубашке, замызганных штанах и солдатских ботинках, привязался к нему на железнодорожной станции, когда он менял деньги, и принялся что-то ему предлагать – то ли девушек, то ли наркотики. Не обращая внимания на возражения Тома, он уселся вместе с ним в такси и, сказав водителю, куда ехать, продолжал тараторить на своем языке. Время от времени он поднимал кверху палец, будто давая понять: все будет устроено в лучшем виде, сами увидите. Том сдался. Он с мрачным видом забился в угол, сложив руки на груди. Наконец такси остановилось перед большой гостиницей с видом на залив. Том не решился бы остановиться в таком шикарном отеле, если бы мистер Гринлиф не оплачивал его счета.– «Санта Лючия»! – восторженно воскликнул юноша, указывая в сторону моря.Том кивнул. В конце концов, юноша не хотел ничего плохого. Том расплатился с шофером и дал юноше купюру в сто лир, что, по его расчетам, составляло шестнадцать центов – приличные чаевые для Италии, если верить газетной статье, которую он читал на пароходе. Юноша выказал явное неудовольствие, и Том добавил еще сотню, а поскольку тот по-прежнему был недоволен, отмахнулся от него и направился в гостиницу вслед за подхватившими его багаж носильщиками.Вечером Том ужинал в ресторане на воде под названием «Тетушка Тереза», который порекомендовал ему администратор гостиницы, говоривший по-английски. Трудности начались с меню. На первое ему принесли крошечных осьминогов, таких фиолетовых, что стало страшно: казалось, их приготовили в чернилах, которыми было написано меню. Он попробовал кончик одного щупальца; тот оказался до отвращения жестким, словно хрящ. Выбор второго блюда также оказался ошибкой. Ему принесли жареную рыбу нескольких сортов на деревянной тарелке. Том ожидал, что на третье будет десерт, но ему подали пару красноватых рыбок. Ах, Неаполь! Ну да ладно, еда – не самое главное. Вино настроило его на благодушный лад. Слева от него, высоко в небе, над неровным горбом Везувия плыл полумесяц. Том безмятежно взирал на гору, будто видел ее уже тысячу раз. Где-то там, за Везувием, находилась деревня Ричарда.На следующее утро он сел на одиннадцатичасовой автобус. Дорога шла вдоль берега и проходила через несколько городков, где автобус делал короткие остановки: Торре-дель-Греко, Торре-Аннунчиата, Кастелламаре, Сорренто. Всякий раз, когда водитель выкрикивал название городка, Том напрягал слух. От Сорренто тянулась узкая дорога через скалистые горы, которые Том видел на фотографиях у Гринлифов. Внизу мелькали деревушки, раскинувшиеся вдоль моря, дома были похожи на крошки пшеничного хлеба, а головы людей, купавшихся возле берега, казались точками. Посреди дороги лежал валун, скатившийся, очевидно, с горы. Шофер небрежно его объехал.– Монджибелло!Том вскочил и принялся стаскивать с полки свой чемодан. На крыше был еще один чемодан, который ему достал мальчик, сопровождавший автобус в качестве помощника. Автобус отъехал, а он остался один у обочины с чемоданами. Повсюду были беспорядочно разбросаны дома – и на склоне горы, уходившем вверх, и на склоне, спускавшемся от дороги вниз; Том видел их черепичные крыши на фоне синего моря. Не спуская глаз с чемоданов, Том вошел в небольшой дом на той стороне дороги с вывеской «Posta».[6] Том спросил у мужчины, сидевшего за стеклянной стойкой, где дом Ричарда Гринлифа. Он невольно задал вопрос по-английски, но мужчина, кажется, понял его, потому что вышел за дверь, показал в ту сторону дороги, откуда Том приехал на автобусе и, полагая, что это поможет, добавил по-итальянски, как туда добраться:– Sempre seenestra, seenestra![7]Том поблагодарил его и спросил, нельзя ли оставить на какое-то время на почте два чемодана. Мужчина, похоже, и это понял и помог Тому внести чемоданы.По дороге он еще дважды спросил, где дом Ричарда Гринлифа. Видимо, этот дом знали все: третий человек указал на большое двухэтажное строение с железными воротами со стороны дороги и террасой, выступавшей над обрывом. Том позвонил в металлический колокольчик. Из дома, вытирая руки о фартук, вышла итальянка.– Мистер Гринлиф? – с надеждой спросил Том.Женщина, улыбаясь, долго отвечала ему по-итальянски. Указав в сторону моря, она несколько раз повторила одно и то же слово.Том кивнул.– Grazie.[8]Как лучше – пойти на пляж в чем есть или оставить одежду и надеть шорты? А может, подождать до вечера, когда здесь пьют чай или коктейль? Или сначала позвонить Ричарду? Шорты он с собой не захватил, придется купить здесь. Том зашел в лавку возле почты, где в одном из крошечных окошков продавались рубашки и шорты и, перемерив несколько пар шорт, которые ему не подходили или, лучше сказать, не подходили в качестве принадлежности для купания, приобрел черно-желтые плавки, размером чуть больше набедренной повязки. Он аккуратно завернул свою одежду в плащ и босиком вышел было за дверь, но тут же попятился назад. Булыжники оказались горячими, как угли.– Башмаки? Сандалии? – спросил Том у продавца.Обувь здесь не продавали.Том снова надел ботинки и пошел к почте, чтобы оставить там одежду и чемоданы, но дверь оказалась заперта. Он слышал, что такое в Европе бывает: магазины и разные заведения закрываются в полдень до четырех с чем-то. Тогда он пошел обратно по каменистой тропинке, которая, судя по всему, вела к пляжу. Том сошел по дюжине крутых каменных ступеней, спустился мимо лавок и домов еще по одному каменистому склону, опять сошел по ступенькам и наконец оказался на широкой площадке, чуть возвышавшейся над пляжем; на ней была пара кафе и ресторан со столиками под открытым небом. Бронзовые от загара юноши-итальянцы, сидевшие на деревянных скамьях, проводили его внимательными взглядами. Ему было неловко оттого, что на нем тяжелые коричневые ботинки, а кожа белая как бумага. Этим летом он еще ни разу не был на пляже. Он ненавидел пляжи. На песке были устроены деревянные мостки; Том знал, что и по ним черта с два пройдешь, такие они горячие, – загорающие лежали на полотенцах, кто на чем, – но он все же снял ботинки и какое-то время постоял на горячей доске, рассматривая лежащих рядом людей. Никто из них не был похож на Ричарда, тех же, что находились подальше, он не мог толком разглядеть из-за марева, волнами расходившегося в воздухе. Том дотронулся ногой до песка и тотчас ее отдернул. Потом набрал полную грудь воздуха и побежал – сначала по мосткам, потом по песку и, когда его ноги погрузились в холодную воду, испытал блаженство. Дальше он побрел вдоль берега по воде.Том увидел его издалека – Дикки, какие могут быть сомнения: коричневый от загара, а вьющиеся светлые волосы стали еще светлее, чем тогда, когда Том видел его в последний раз. Рядом с ним была Мардж.– Дикки Гринлиф? – улыбаясь, спросил Том.Дикки посмотрел на него:– Кто вы?– Меня зовут Том Рипли. Мы несколько лет назад встречались в Штатах. Помнишь?У Дикки было озадаченное выражение лица.– Твой отец должен был написать обо мне.– Ах да! – стукнул себя по лбу Дикки, словно вспомнив что-то. Он поднялся. – Как, ты сказал, твоя фамилия?– Рипли.– Это Мардж Шервуд, – сказал Дикки. – Мардж, это Том Рипли.– Здравствуйте, – сказал Том.– Здравствуйте.– На сколько ты сюда приехал? – спросил Дикки.– Еще не знаю, – ответил Том. – Только что прибыл. Надо бы осмотреться.Дикки внимательно разглядывал его – не очень-то одобрительно, отметил Том. Дикки сложил руки на груди, его худые, коричневые от загара ноги ушли в песок, что, похоже, ничуть его не беспокоило. Том успел снова надеть ботинки.– Собираешься снять дом? – спросил Дикки.– Не знаю, – нерешительно ответил Том, будто уже задумывался об этом.– Сейчас самое время выбирать, если хочешь остаться на зиму, – сказала девушка. – Летние туристы почти все разъехались. Нам бы здесь зимой не помешали несколько американцев по соседству.Дикки промолчал. Он уселся на большое полотенце рядом с девушкой, и Тому показалось, что он только того и ждет, чтобы Том попрощался и шел дальше по своим делам. У Тома было такое чувство, будто он гол, как новорожденный. Он терпеть не мог появляться на людях в плавках, тем более в таких, как эти. Том достал пачку сигарет из кармана завернутого в плащ пиджака. Дикки взял предложенную ему сигарету, девушка отказалась. Том дал ему прикурить от своей зажигалки.– Кажется, ты не помнишь меня по Нью-Йорку, – сказал Том.– Сказать правду, нет, – ответил Дикки. – Где мы могли встречаться?– Возможно, у Бадди Ланкно. – Это было не так, но он знал, что Дикки знаком с Бадди Ланкно, а Бадди вполне достойный человек.– Ну да, – неуверенно поддакнул Дикки. – Извини. Я начинаю забывать Америку.– Это точно, – пришла ему на помощь Мардж. – С памятью у него все хуже и хуже. А когда ты сюда приехал, Том?– Всего час назад. Успел только забросить чемоданы на почту. – Он рассмеялся.– Может, присядешь? Вот еще одно полотенце. – Мардж расстелила на песке рядом с собой белое полотенце поменьше.Том с благодарностью принял ее приглашение.– Пойду освежусь, – поднимаясь, сказал Дикки.– Я тоже! – сказала Мардж. – А ты, Том?Том пошел за ними. Дикки и девушка заплыли довольно далеко – оба были великолепными пловцами, – а Том поплескался возле берега и вышел из воды гораздо раньше их. Когда Дикки и девушка вернулись к полотенцам, Дикки сказал, будто по подсказке девушки:– Мы уходим. Не заглянешь ли к нам, заодно и позавтракаем?– Да-да, большое спасибо.Он помог им собрать полотенца, очки от солнца и итальянские газеты.Тому казалось, что они никогда не доберутся до места. Он шел следом за Дикки и Мардж, медленно, но упрямо преодолевая бесчисленные каменные ступени, иногда по две сразу. Солнце лишило Тома сил. Ноги у него дрожали. Плечи порозовели, и он прикрыл их рубашкой. Солнечные лучи жгли затылок, голова кружилась, его подташнивало.– Нелегко? – спросила Мардж. Дыхание у нее было абсолютно ровное. – Ничего, поживешь здесь – ко всему привыкнешь. Знал бы ты, каково тут в июле, в самое пекло.У Тома не нашлось сил что-либо ответить.Через пятнадцать минут ему стало лучше. Он принял холодный душ и устроился на террасе Дикки на плетеном стуле с бокалом мартини в руке. По предложению Мардж он снова надел плавки, но накинул на плечи рубашку. Пока он принимал душ, стол накрыли на троих. Мардж была на кухне, где разговаривала по-итальянски с прислугой. Интересно, Мардж тоже здесь живет? – подумал Том. Дом довольно большой. Мебели немного. Том отметил приятное сочетание итальянского античного стиля и американской богемы. В холле висели два подлинных рисунка Пикассо.Мардж вышла на террасу с бокалом мартини.– Вон там мой дом, – показала она. – Видишь? Белое квадратное здание. Крыша красная, немного потемнее, чем у соседних домов.Отличить ее дом от других Том не смог, но сделал вид, будто увидел его.– Ты давно здесь?– Год. С прошлой зимы. Вот это была зима! За три месяца всего один день не шел дождь.– Правда?– Угу. – Мардж отпила мартини и с довольным видом окинула взглядом деревушку. Она снова надела свой красный купальник, а поверх него набросила полосатую рубашку. Недурна, подумал Том, и фигура, в общем, ничего – для тех, кто любит поплотнее. Ему такие фигуры не нравились.– Кажется, у Дикки есть яхта? – спросил Том.– Да, «Пипи». От слова «pipistrello».[9] Хочешь взглянуть?Она указала на что-то трудно различимое на небольшом пирсе, который был виден с края террасы. Все лодки напоминали одна другую, но яхта Мардж и Дикки выделялась своим размером, и у нее было две мачты.Появился Дикки. Он налил себе коктейль из стоявшего на столе кувшина. На нем были плохо выглаженные парусиновые брюки и терракотовая льняная рубашка цвета его кожи.– Извини, придется пить безо льда. У меня нет холодильника.Том улыбнулся:– Я привез тебе халат. Твоя мать сказала, что он тебе понадобится. И носки.– Ты знаком с моей матерью?– Перед отъездом из Нью-Йорка я познакомился с твоим отцом, и он пригласил меня отобедать.– И как мама?– Без конца хлопотала в тот вечер. По-моему, она быстро устает.Дикки кивнул.– Я получил письмо на этой неделе, из которого понял, что ей лучше. Резкого ухудшения ведь нет, как, по-твоему?– Вроде нет. Несколько недель назад твой отец беспокоился больше. – Поколебавшись, Том добавил: – Он беспокоится также по поводу того, что ты не возвращаешься.– Герберта всегда что-то беспокоит, – сказал Дикки.Из кухни вышла Мардж с прислугой. Они несли дымящееся блюдо со спагетти, большую миску с салатом и тарелку с хлебом. Дикки заговорил с Мардж о расширении какого-то ресторана на пляже. Его владелец собирался увеличить размеры террасы, чтобы больше людей могло танцевать. Они обсуждали эту тему подробно, неторопливо, как это делают жители небольшого городка, которых интересует буквально все, что происходит по соседству. Присоединиться к разговору Том никак не мог.От нечего делать он стал рассматривать кольца Дикки. Оба ему понравились: большой прямоугольный зеленый камень, оправленный в золото, на безымянном пальце правой руки и печатка на мизинце левой. Печатка была побольше и поизысканнее, чем у мистера Гринлифа. У Дикки были длинные худые пальцы. «Прямо как у меня», – подумал Том.– Между прочим, твой отец показал мне верфь Бурка – Гринлифа, – сказал Том. – Он говорил, что по сравнению с тем, что ты видел в последний раз, там много нового. На меня верфь произвела впечатление.– Он тебе, наверное, и работу предлагал. Ему нужны многообещающие молодые люди. – Дикки накрутил на вилку аккуратный пучок спагетти и отправил в рот.– Нет, не предлагал.Том почувствовал, что разговор принял плохой оборот. Уж не дал ли мистер Гринлиф Дикки знать, что Том приедет читать ему наставления о возвращении домой? Или Дикки просто в дурном настроении? Он явно изменился с той поры, когда они виделись в последний раз.Дикки принес сверкающую кофеварку высотой в два фута и включил ее. Спустя несколько минут появились четыре маленькие чашки кофе, одну из которых Мардж отнесла на кухню прислуге.– В какой гостинице ты остановился? – спросила Мардж у Тома.Том улыбнулся.– Пока ни в какой. А какую бы ты посоветовала?– Лучше всех – «Мирамаре». Это ближе отсюда, чем «Джорджо». «Джорджо» – тоже здешняя гостиница, но…– Говорят, у «Джорджо» в постелях водятся pulci, – прервал ее Дикки.– По-итальянски это «блохи», – серьезно продолжала Мардж, – но обслуживание там…– Никакое, – бросил Дикки.– У тебя сегодня, кажется, отличное настроение? – сказала Мардж, обращаясь к Дикки, и бросила в него маленький кусочек горгонзолы.[10]– В таком случае остановлюсь в «Мирамаре», – поднимаясь, сказал Том. – Мне пора.Ни Дикки, ни Мардж не стали его отговаривать. Дикки проводил Тома до ворот. Мардж осталась в доме. Похоже, подумал Том, что они состоят в той faute de mieux[11] связи, которую со стороны и не видно, потому что у партнеров пропал интерес друг к другу. Тому показалось, что Мардж влюблена в Дикки, но Дикки относится к ней не лучше, чем к пятидесятилетней прислуге-итальянке.– Я бы хотел когда-нибудь взглянуть на твои картины, – сказал Том Дикки.– Конечно. Надеюсь, мы еще увидимся, если ты здесь останешься. – Тому показалось, что Дикки прибавил это только потому, что вспомнил про привезенный ему халат и носки.– Я отлично позавтракал. До свиданья, Дикки.– До свиданья.Железная калитка с лязгом захлопнулась.8Том снял номер в «Мирамаре». Было четыре часа, когда он забрал на почте чемоданы. У него уже не было сил, чтобы повесить свой лучший костюм на вешалку, и он повалился на кровать. Голоса болтавших под окном итальянских мальчишек звучали настолько отчетливо, будто они находились в комнате, а нахальные смешки одного из них, перемежаемые скороговоркой, выводили Тома из себя. Он подумал было, уж не обсуждают ли они его поход к синьору Гринлифу и не высказывают ли нелестные предположения насчет того, как дальше развернутся события.Что он будет здесь делать? Друзей у него нет, по-итальянски он не говорит. А что, если он заболеет? Кто будет за ним ухаживать?Том встал, чувствуя, что его сейчас стошнит, но по комнате пошел медленно, потому что точно знал, когда тошнота подступит к горлу, и был уверен, что успеет добраться до ванны. В ванной остался весь завтрак, а заодно, как ему показалось, и рыба из Неаполя. Он снова лег на кровать и тотчас заснул.Проснувшись, Том ощутил невероятную слабость и упадок сил. По-прежнему светило солнце. Его новые часы показывали половину шестого. Он подошел к окну и выглянул из него, машинально высматривая большой дом Дикки и выступающую террасу среди розовых и белых домов, которые точками усеивали склон перед ним. Он увидел массивную балюстраду красноватого цвета. Интересно, Мардж все еще там? Может, они о нем говорят? Он услышал, как среди уличного шума раздался чей-то громкий смех, а потом донеслась фраза, произнесенная на английском языке. И тут же он заметил Дикки и Мардж, показавшихся между двумя домами на главной дороге. Они свернули за угол, и Том перешел к другому окну, чтобы их увидеть. Со стороны гостиницы была небольшая улочка, прямо под его окном, по ней и пошли Дикки и Мардж. На нем были белые брюки и рубашка терракотового цвета, она была в юбке и блузке. Наверное, домой заходила, решил Том. А может, ей было во что переодеться у Дикки. Возле деревянного пирса Дикки перебросился несколькими словами с итальянцем, дал ему денег, после чего итальянец приложился к кепке и отвязал от пирса яхту. Том наблюдал за тем, как Дикки и Мардж садятся на яхту, как поднимают белый парус. Слева, позади них, в воду опускалось оранжевое солнце. Том слышал, как смеется Мардж, а Дикки что-то кричит в сторону пирса по-итальянски. Том понял, что это их обычный день – сиеста после позднего обеда, прогулка на яхте Дикки перед заходом солнца, аперитив в одном из пляжных кафе. Самый обычный день, а Тома будто и не существовало. Зачем Дикки возвращаться к подземкам, такси, накрахмаленным воротничкам и работе с девяти до пяти? Или даже к лимузину с шофером и отпуску во Флориде или в штате Мэн? Не лучше ли плавать под парусом в поношенной одежде и не давать никому отчета о том, как проводишь время; не лучше ли иметь свой дом, вышколенную прислугу, которая, надо полагать, избавляла его от всех хлопот? И на путешествия у него деньги были. Том позавидовал ему, а себя ему стало жалко.Том подумал, что отец Дикки, наверное, сообщил в своем письме нечто такое, что настроило Дикки против него. Было бы гораздо лучше, если бы он просто познакомился с Дикки в одном из кафе на пляже. Тогда он сумел бы в конце концов уговорить Дикки вернуться домой, теперь же браться за это дело было бессмысленно. Том проклинал себя за то, что оказался в этот день таким тупоголовым и несообразительным. И вообще, стоит ему взяться за что-то с серьезными намерениями – и у него ничего из этого не выходит.Ладно, пусть пройдет несколько дней, думал он. Прежде всего нужно понравиться Дикки. Этого он хотел больше всего на свете.9Том выждал три дня. На четвертый день около полудня он отправился на пляж. Дикки был один, на том же месте, где Том встретил его в первый раз, рядом с серыми скалами, тянувшимися вдоль пляжа.– Доброе утро! – крикнул Том. – А где Мардж?– Доброе утро. Наверное, еще работает. Скоро придет.– Работает?– Она писательница.– Да ну?В уголке рта Дикки дымилась итальянская сигарета.– Где ты был все это время? Я уж подумал, что ты уехал.– Приболел, – небрежно произнес Том и бросил свое свернутое полотенце на песок, но поодаль от полотенца Дикки.– С животом проблемы?– Метался между жизнью и ванной, – улыбнувшись, ответил Том. – Но теперь все в порядке.Вообще-то, он был настолько слаб, что с трудом вышел из гостиницы. Все эти дни он ползал по полу своей комнаты вслед за проникавшими в окно лучами солнца, и все для того, чтобы не быть таким бледным, когда в следующий раз придет на пляж. А остатки сил отдал штудированию разговорника итальянского языка, который купил в вестибюле гостиницы.Том пошел искупаться. Он уверенно вошел в воду до пояса, остановился и обрызгал плечи. Потом присел, пока вода не достигла подбородка, поплавал немного и медленно вышел.– Могу я пригласить тебя в гостиницу выпить чего-нибудь, прежде чем ты пойдешь домой? – спросил Том. – И Мардж, разумеется, если она придет. Я бы хотел отдать тебе халат и носки.– Да-да, большое спасибо. С удовольствием выпью. – Он снова углубился в итальянскую газету.Том вытянулся на полотенце. Вскоре он услышал, как часы где-то в деревне бьют час.– Пожалуй, Мардж не придет, – сказал Дикки. – Думаю, нам можно идти.Том поднялся, и они пошли к «Мирамаре». По дороге они почти не разговаривали. Том предложил Дикки вместе позавтракать, но Дикки отказался: как он сказал, прислуга приготовила ему завтрак дома. Они поднялись в комнату Тома. Дикки примерил халат и прикинул носки на голые ноги. И халат, и носки были его размера, и, как и ожидал Том, Дикки остался чрезвычайно доволен халатом.– Вот еще кое-что, – сказал Том, вынимая из ящика квадратный пакетик, завернутый в бумагу, в какую в аптеке заворачивают лекарства. – Твоя мать прислала капли в нос.Дикки улыбнулся.– Они мне больше не нужны. У меня было воспаление лобных пазух. Но я все равно их возьму.Ну вот, он отдал Дикки все, а от предложения выпить Дикки наверняка откажется, думал Том. Он проводил гостя до двери.– Твой отец очень переживает по поводу того, что ты не возвращаешься домой. Он просил меня попытаться уговорить тебя. Делать я этого, конечно, не стану, но что-то ведь надо будет сказать. Я пообещал ему написать.Дикки повернулся, держась за дверную ручку.– Не знаю, чем, он думает, я тут занимаюсь – спиваюсь или еще что-нибудь в этом духе. Возможно, я и слетаю этой зимой домой на несколько дней, но оставаться там не собираюсь. Здесь мне лучше. Если я вернусь, отец заставит меня работать на верфи и заниматься живописью я уже не смогу. А я люблю это дело и предпочитаю жить так, как хочу.– Понимаю. Но он сказал, что, когда ты вернешься, он не будет заставлять тебя работать в его фирме, если ты сам не захочешь работать в проектном отделе, а это, как он говорил, как раз то, что тебе нравится.– Ну… мы с отцом обо всем этом уже говорили. Спасибо, Том, за то, что привез известия и одежду. Очень любезно с твоей стороны. – Дикки протянул руку.Том не смог пожать протянутую ему руку. Это означало бы неудачу – неудачу с поручением мистера Гринлифа и неудачу с Дикки.– Я должен еще кое-что тебе сообщить, – с улыбкой проговорил он. – Твой отец специально послал меня сюда, чтобы уговорить тебя вернуться домой.– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурился Дикки. – Он что, оплатил тебе дорогу?– Да. – Это был последний шанс либо заинтересовать Дикки, либо оттолкнуть его, либо заставить рассмеяться, либо вынудить его с отвращением хлопнуть дверью. Но на лице Дикки вдруг появилась улыбка, уголки рта стали подниматься – Том вспомнил, что раньше Дикки улыбался именно так.– Оплатил дорогу? Ну и ну! С ума он там, что ли, сошел?Дикки закрыл дверь.– Мы познакомились в баре в Нью-Йорке, – сказал Том. – Я объяснил ему, что у нас с тобой шапочное знакомство, но он почему-то решил, что, приехав сюда, я смогу помочь. Я согласился.– Как он нашел тебя?– Через Шриверов. Я этих Шриверов почти не знаю, но какое это имеет значение? Тебя-то я знаю, а значит, могу тебе помочь.Они рассмеялись.– Не хочу, чтобы ты подумал, будто я использовал твоего отца, – сказал Том. – Надеюсь скоро найти где-нибудь в Европе работу и вернуть ему деньги. Он оплатил мне билет в оба конца.– А, не бери в голову! За билет заплатит фирма «Бурк—Гринлиф». Интересно, как это папа подошел к тебе в баре? Где это было?– «У Рауля». Вообще-то, он шел за мной от «Зеленой клетки».Том думал, что Дикки знает о «Зеленой клетке», очень популярном баре, но выражение его лица оставалось равнодушным.Они выпили в гостиничном баре за Герберта Ричарда Гринлифа.– Мне только что пришло в голову, что сегодня воскресенье, – сказал Дикки. – Мардж сегодня в церкви. Приходи к нам, вместе пообедаем. По воскресеньям у нас всегда курица. Старый американский обычай – курица по воскресеньям.По дороге Дикки решил заглянуть к Мардж, не дома ли она. Они свернули с главной улицы, поднялись по склону вдоль каменной стены, прошли чей-то сад и снова поднялись по ступенькам. Мардж жила в довольно неприглядном одноэтажном строении с неухоженным садом перед ним. Возле входа валялись пара ведер и шланг, а о том, что здесь живет женщина, напоминал красный купальник, сушившийся на подоконнике. Заглянув в открытое окно, Том увидел на заваленном бумагами столе пишущую машинку.– Привет! – сказала Мардж, открывая дверь. – Здравствуй, Том! Где ты был все это время?Она предложила им выпить, но в бутылке джина оказалось совсем на донышке.– Ладно, все равно идем ко мне, – сказал Дикки.Он прошелся по ее гостиной, служившей заодно и спальней, с видом завсегдатая, будто и сам здесь иногда жил. Наклонившись над горшком, в котором произрастало какое-то крошечное растение, он нежно дотронулся до него указательным пальцем.– Том может рассказать тебе кое-что смешное, – сказал он. – Расскажи-ка, Том.Том стал рассказывать. Рассказ получился очень смешным. Мардж смеялась так, будто ей уже давно не было так весело.– Когда я увидел, что он идет за мной к «Раулю», я хотел смыться через заднюю дверь!Казалось, его язык говорил независимо от сознания, а сознание в этот момент было занято тем, что оценивало, насколько его акции растут в глазах Дикки и Мардж. То, что акции росли, было очевидно по выражению их лиц.Взбираться по склону к дому Дикки было на этот раз вдвое легче. На террасе вкусно пахло жареной курицей. Дикки приготовил мартини. Том принял душ, потом то же самое сделал Дикки, после чего налил себе, как и в первый раз, выпить, но сейчас атмосфера была совершенно другая.Дикки сел в плетеное кресло и перекинул ногу через подлокотник.– Скажи, Том, – улыбаясь, спросил он, – чем ты занимаешься? Ты говорил, что хотел бы устроиться на работу.– Зачем тебе это? Можешь что-то мне предложить?– Вроде бы нет.– Ладно, скажу. Я много чего умею: могу быть швейцаром, присматривать за детьми, работать бухгалтером. К несчастью, у меня талант на цифры. Как бы я ни был пьян, официанту меня ни за что не обсчитать. Могу подделывать подписи, управлять вертолетом, играть в кости, изображать других людей – практически кого угодно, могу стряпать. Могу заменить в ночном клубе заболевшего артиста. Продолжать?Подавшись вперед, Том загибал пальцы, перечисляя свои способности. Он и вправду мог бы продолжить перечисление.– А что значит – заменить артиста? – спросил Дикки.– Ну… – Том вскочил на ноги. – Да вот, например. – Он выставил вперед ногу, а руку положил на бедро. – Английская леди знакомится с американской подземкой. Она и в лондонской-то никогда не была, но хочет увезти из Америки хоть какие-то впечатления.Том изобразил эту леди – как она ищет монету, пытается опустить ее в автомат, но монета не влезает в щель, тогда она покупает жетон, задумывается, по какой лестнице лучше спускаться, выражает недовольство тем, что в метро так шумно, долго едет в вагоне, а потом пытается выбраться наверх, – тут Мардж непонимающе взглянула на Дикки, и он сказал ей, что это англичанка в подземке, но Мардж по-прежнему ничего не понимала и лишь переспросила: «Что?» – затем леди ткнулась в дверь, за которой оказался мужской туалет, и едва она это, к своему ужасу, осознала, как упала в обморок.– Замечательно! – аплодируя, воскликнул Дикки.Мардж не смеялась. Она выглядела немного растерянной. Растолковывать ей, в чем дело, никому из них не хотелось. Но она не производит впечатления человека, у которого не все в порядке с чувством юмора, подумал Том.Том залпом выпил свой мартини, ужасно довольный собой.– Как-нибудь я покажу тебе другую сценку, – сказал он Мардж, и сделал это главным образом затем, чтобы Дикки знал, что в запасе у него есть еще кое-что.– Обед готов? – спросил Дикки. – Умираю с голоду.– Жду, когда будут готовы артишоки. Ты же знаешь эту плиту. Ждешь не дождешься, пока на ней что-то закипит. – Она с улыбкой посмотрела на Тома. – Дикки очень старомоден, Том, особенно в отношении того, с чем ему не приходится иметь дела. Плиту мы топим дровами, и он ни за что не хочет покупать холодильник.– Это одна из причин, по которой я убежал из Америки, – сказал Дикки. – Все эти штуки – выброшенные деньги в стране, где прислуги пруд пруди. Чем бы Эрмелинда занималась, если бы готовила обед за полчаса? – Он поднялся. – Пойдем, Том, я покажу тебе мои картины.Дикки повел его в большую комнату, в которую Том мельком заглядывал по дороге в душ. Возле окна в этой комнате стояла длинная кушетка, посередине – большой мольберт.– Очередной портрет Мардж, над которым я сейчас работаю, – указал он на мольберт.– Ага, – с интересом проговорил Том.На его взгляд – да, наверно, и любому бы так показалось, – портрет не удался. Куда-то исчезла ее восторженная улыбка. Кожа красная, как у индианки. Если бы Мардж не была единственной в Монджибелло блондинкой, он вообще бы не увидел никакого сходства.– А это пейзажи, у меня их много, – весело проговорил Дикки, но в его тоне угадывалась просьба о снисхождении. Ему явно хотелось, чтобы Том похвалил его работы, потому что сам он ими определенно гордился.Пейзажи были на удивление похожи один на другой – мазки размашистые, торопливые. Почти на каждом полотне цвет электрик сочетался с терракотовым – терракотовые крыши и горы и яркие моря цвета электрик. Он и глаза Мардж сделал голубыми.– Мои пробы в сюрреалистической манере, – сказал Дикки, ставя на колено еще одно полотно.Том содрогнулся, точно ему сделалось неловко за себя. На картине снова была Мардж, на этот раз с длинными змеевидными волосами, и, что еще хуже, в одном ее глазу был изображен миниатюрный пейзаж Монджибелло с домиками и горами, в другом – пляж с множеством красных человечков и линией горизонта.– Вот это мне нравится, – сказал Том.Мистер Гринлиф был прав. И все же у Дикки было хоть какое-то занятие, удерживавшее его от праздного времяпрепровождения, думал Том, но какое-то занятие было и у тысяч бездарных художников-любителей по всей Америке. Жаль, что и Дикки попал в этот разряд художников, а ему хотелось, чтобы он был лучше.– Как художник я, конечно, не прославлюсь на весь мир, – сказал Дикки, – но мне ужасно нравится рисовать.– Да-да. – Тому хотелось забыть и о картинах, и о том, что Дикки рисует. – Можно посмотреть дом?– Конечно! Ты ведь еще не видел гостиную?Дикки открыл дверь, ведущую в очень большую комнату с камином, диванами, книжными полками и тремя видами – на террасу, другую сторону дома и сад. Дикки сказал, что летом он не пользуется этой комнатой, ему нравится держать ее про запас на зиму ради разнообразия. Это скорее книгохранилище, чем гостиная, подумал Том, что очень его удивило. До сих пор он принимал Дикки за не очень-то мозговитого молодого человека, бо́льшую часть времени проводившего в праздности. Кажется, он был не прав. Но в одном он не ошибался: Дикки сейчас не очень-то весело и нужно, чтобы кто-то его развлекал.– А наверху что? – спросил Том.Наверху его ждало разочарование: спальня Дикки в углу дома, над террасой, была почти пуста – кровать, комод и одинокое кресло-качалка, которое казалось здесь лишним. В трех других комнатах на втором этаже мебели и вовсе не было или, лучше сказать, почти не было. В одной лежали дрова для камина и обрывки холста. Признаков обитания Мардж нигде не наблюдалось, и меньше всего – в спальне Дикки.– Не хочешь ли как-нибудь съездить со мной в Неаполь? – спросил Том. – По пути сюда я не успел как следует его осмотреть.– Можно, – ответил Дикки. – Мы с Мардж как раз собираемся туда в субботу. Почти каждую субботу мы ужинаем в Неаполе, а на обратном пути позволяем себе прокатиться в такси или в carroza.[12] Поедем.– Я-то имел в виду – днем или в будний день, чтобы я смог побольше увидеть, – сказал Том, никак не рассчитывавший, что к экскурсии присоединится и Мардж. – Или вы целыми днями рисуете?– Нет. По понедельникам, средам и пятницам ходит двенадцатичасовой автобус. Хочешь, можем поехать завтра.– Согласен, – сказал Том, хотя и не был уверен, что Мардж не поедет вместе с ними. – А Мардж католичка?– Еще какая! Была обращена в католическую веру полгода назад одним итальянцем, в которого влюбилась по уши. Вот был мастер поболтать! Он катался на лыжах и повредил ногу, после чего провел тут несколько месяцев. Потеряв Эдуардо, Мардж утешает себя тем, что исповедует его религию.– Мне казалось, она любит тебя.– Меня? Что за глупости!Когда они вышли на террасу, обед был готов. На столе были даже горячие хлебцы, которые Мардж намазала маслом.– Ты знаешь Вика Симмонса из Нью-Йорка? – спросил Том у Дикки.У Вика был салон, где собирались нью-йоркские художники, писатели и танцоры, но Дикки о нем не слышал. Том еще о ком-то спросил, но Дикки и их не знал.Том думал, что Мардж выпьет кофе и уйдет, но она не уходила. Когда она на минуту покинула террасу, Том спросил:– Могу я сегодня пригласить тебя на ужин в гостиницу?– Спасибо. В котором часу?– В половине восьмого устроит? Успеем выпить по коктейлю. В конце концов, это деньги твоего отца, – добавил Том с улыбкой.Дикки рассмеялся:– Отлично! Сначала коктейли, а потом разопьем бутылочку вина. Мардж!Мардж как раз вернулась на террасу.– Мы сегодня ужинаем в «Мирамаре» на деньги Гринлифа-отца.Значит, и Мардж там будет, делать нечего. В конце концов, это деньги отца Дикки.Ужин в тот вечер проходил в приятной обстановке, но присутствие Мардж не позволяло Тому говорить о тех предметах, о которых он собирался поговорить, лезть же из кожи вон и казаться остроумным только потому, что рядом была Мардж, ему не хотелось. Мардж знала кое-кого из тех, кто сидел в ресторане. После обеда, извинившись, она взяла чашку кофе и пересела за один из столиков.– Сколько ты здесь пробудешь? – спросил Дикки.– Не меньше недели, – отвечал Том.– И все ради того, чтобы… – От выпитого кьянти лицо Дикки раскраснелось, вино привело его в хорошее настроение. – Если останешься дольше, почему бы тебе не перебраться ко мне? Какой смысл жить в гостинице, неужели тебе там нравится?– Большое спасибо, – сказал Том.– В комнате прислуги есть кровать, ты ее не видел. Эрмелинда на ней не спит. Если хочешь, можно принести еще кое-что из мебели – она разбросана по всему дому.– Это было бы неплохо. Между прочим, твой отец дал мне шестьсот долларов на расходы, и у меня осталось около пятисот. Мы могли бы на них вместе повеселиться.– Пятьсот долларов! – воскликнул Дикки, как будто ему никогда в жизни не приходилось иметь дело с такими деньгами. – Да мы можем купить машину!Идея с машиной Тому не очень понравилась, и он не стал ее развивать. Он бы предпочел развлекаться по-другому, например слетать в Париж. Тут он увидел, что Мардж возвращается к их столику.На следующее утро он перебрался к Дикки.Вместе с Эрмелиндой Дикки перенес в одну из верхних комнат шкаф и пару стульев, а к стенам прикрепил несколько репродукций мозаичных портретов из собора Святого Марка. Том помог Дикки перенести из комнаты прислуги узкую железную кровать. К полудню они закончили, чувствуя легкое головокружение от фраскати, к которому то и дело прикладывались, когда носили мебель.– Так мы едем в Неаполь? – спросил Том.– Конечно.Дикки посмотрел на часы.– Еще без четверти. Успеем на двенадцатичасовой автобус.Они захватили с собой только пиджаки и чековую книжку Тома. Автобус приближался к остановке, когда они подошли к почте. Они стояли у дверей, пропуская выходящих из автобуса пассажиров, как вдруг Дикки лицом к лицу столкнулся с молодым рыжеволосым американцем в яркой спортивной рубашке.– Дикки!– Фредди! – воскликнул Дикки. – Как ты здесь оказался?– Приехал тебя проведать! А заодно и Чекки. Они согласились приютить меня на несколько дней.– Ch’elegante![13] А я еду в Неаполь со знакомым. Том!Дикки дал знак Тому подойти поближе и познакомил их.Американца звали Фредди Майлз. Тому он страшно не понравился. Том терпеть не мог рыжих, особенно тех, у кого морковно-красные волосы, белая кожа и веснушки. У Фредди были большие карие глаза. Казалось, они болтаются у него в голове то ли потому, что он косой, то ли потому, что он не смотрел на того, с кем разговаривал. К тому же он был толстоват. Том отвернулся и стал ждать, когда Дикки закончит разговор. Том заметил, что они задерживают автобус. Разговор шел о лыжах, и они договаривались встретиться в декабре в городе, о котором Том никогда не слышал.– Ко второму числу нас в Кортине соберется человек пятнадцать, – говорил Фредди. – Отличная компания, как в прошлом году. Останемся на три недели, если денег хватит!– Если нас самих хватит! – сказал Дикки. – До вечера, Фредди.Том вошел в автобус вслед за Дикки. Свободных мест не было, и они протиснулись между костлявым мужчиной, от которого пахло потом, и парой старых деревенских женщин, от которых пахло еще хуже. Когда они выезжали из деревни, Дикки вдруг вспомнил, что Мардж, по обыкновению, придет к обеду, потому что накануне они решили, что из-за переезда Тома посещение Неаполя придется отложить. Дикки крикнул водителю, чтобы тот остановился. Автобус заскрипел тормозами и замер. Пассажиры, потеряв равновесие, повалились друг на друга. Дикки высунулся в окно и закричал: «Джино! Джино!»Маленький мальчик, стоявший на дороге, бросился к автобусу и выхватил из рук Дикки купюру в сто лир. Дикки что-то сказал ему на итальянском, мальчик ответил: «Subito, signor!»[14] – и побежал по дороге. Дикки поблагодарил водителя, и автобус тронулся дальше.– Я попросил его сказать Мардж, что мы вернемся сегодня, но, наверное, поздно, – пояснил Дикки.– Хорошо.Они выбрались из автобуса на большой, оживленной площади Неаполя. Их тотчас окружили торговцы с ручными тележками, полными винограда, инжира, сластей, арбузов. Юноши наперебой предлагали авторучки и механические игрушки. Дикки решительно двинулся вперед.– Я знаю одно приятное местечко, где можно пообедать, – сказал он. – Настоящая неаполитанская пиццерия. Ты любишь пиццу?– Да.Пиццерия находилась на улочке настолько узкой и крутой, что машины по ней не ездили. В проеме двери висела гирлянда бус, на каждом столе – всего их было шесть – стоял кувшин с вином. В подобных заведениях сидят часами и неторопливо потягивают вино. Они просидели до пяти часов, когда Дикки сказал, что пора идти в галерею. Он извинился, что не ведет Тома в музей, где хранятся подлинные картины да Винчи и Эль Греко, но сказал, что они увидят их в следующий раз. Почти весь день Дикки говорил о Фредди Майлзе, но Тому его рассказ показался таким же неинтересным, как и лицо Фредди. Отец Фредди владел сетью гостиниц, а сам он был драматургом – мнимым, решил Том, ибо Фредди написал всего две пьесы и ни одна из них так и не увидела Бродвея. У Фредди был дом в Кань-сюр-Мер. До приезда в Италию Дикки жил там несколько недель.– Я очень люблю, – поделился Дикки с Томом, когда они ходили по галерее, – сидеть за столиком и смотреть на проходящих мимо людей. После этого и на жизнь смотришь как-то по-другому. Англосаксы совершают большую ошибку, когда сидят за столиком и не обращают внимания на прохожих.Том кивнул. Такое ему уже приходилось слышать. Он ждал, что Дикки скажет что-то глубокое и оригинальное. Дикки был красивым молодым человеком с необычной внешностью. У него было длинное лицо с четко очерченными чертами, умные глаза, и держался он всегда уверенно, независимо от того, во что был одет. На этот раз на нем были поношенные сандалии и довольно замызганные белые брюки, но он сидел с таким видом, будто был владельцем галереи. Когда официант принес кофе, он поболтал с ним по-итальянски.– Чао! – крикнул он проходившему мимо юноше.– Чао, Дикки!– По субботам он меняет дорожные чеки Мардж, – пояснил Дикки Тому.Хорошо одетый итальянец приветствовал Дикки горячим рукопожатием и подсел к ним за столик. Том прислушался к их разговору на итальянском языке, но разобрал только отдельные слова. Наконец Том почувствовал, что его одолевает усталость.– Хочешь поехать в Рим? – неожиданно спросил Дикки.– Конечно, – ответил Том. – Сейчас?Он поднялся, чтобы достать деньги и расплатиться по счету, который официант подсунул под чашку.У итальянца был длинный серый «кадиллак» с жалюзи на окнах, гудком на четыре тона и включенным на всю громкость радио. Дикки и Том сделали вид, что перекрикивать его доставляет им удовольствие. До предместья Рима они доехали часа за два. Когда они оказались на Аппиевой дороге,[15] Том принялся смотреть по сторонам. Итальянец сказал, что выбрал этот путь ради него, потому что раньше Том здесь не бывал. Местами дорога была очень тряской. Итальянец объяснил, что кое-где специально оставили участки дороги, на которых видны булыжники, уложенные древними римлянами. Поля справа и слева казались Тому безлюдными и были похожи в сумерках на древние кладбища с несколькими могилами и обломками памятников. Итальянец высадил их посреди какой-то улицы в Риме и попрощался.– Ему некогда, – сказал Дикки. – Должен встретиться с подружкой и успеть смыться до одиннадцати, пока муж не пришел. Вон мюзик-холл, он-то нам и нужен. Пошли.Они купили билеты на вечернее представление. До начала оставался еще час, и они отправились на Виа Венето, сели за столик возле одного из кафе и заказали коктейли «американос». Том обратил внимание на то, что Дикки никого не знал в Риме или, во всяком случае, никого из тех, кто прошел мимо, а мимо их столика прошли сотни итальянцев и американцев. Тома представление не увлекло, хотя он изо всех сил старался сосредоточить на нем свое внимание. Дикки предложил уйти, пока оно не кончилось. Они наняли экипаж и поехали по городу, мимо фонтанов, через Форум, вокруг Колизея. Взошла луна. Тома клонило ко сну, но впечатления от пребывания в первый раз в Риме настраивали его на благодушный лад, и, несмотря на сонливое состояние, он старался ничего не выпустить из виду. Том положил ногу, обутую в сандалию, себе на колено и, взглянув на Дикки, увидел – точно отражение в зеркале, – что и Дикки устроился точно так же. Они были одного роста, примерно одного веса – Дикки, пожалуй, чуть потяжелее, – носили халаты, носки и рубашки одного размера.– Благодарю вас, мистер Гринлиф, – почему-то сказал Дикки, когда Том расплатился за поездку в экипаже, и Тому стало немного не по себе.К часу ночи, выпив на двоих полторы бутылки вина за ужином, они пришли в чудесное расположение духа. Обняв друг друга за плечи, они громко распевали песни и, повернув за угол какого-то дома, наткнулись в темноте на девушку и случайно сбили ее с ног. Они с извинениями помогли ей подняться, после чего предложили проводить ее домой. Она была против, они, обступив ее с двух сторон, настаивали. Девушка говорила, что ей нужно успеть на какой-то трамвай. Дикки и слушать об этом не хотел. Он остановил такси. Дикки с Томом устроились на откидных сиденьях, обхватив друг друга за плечи, как это делают лакеи, сопровождающие повозку. Дикки вовсю развлекал девушку. Том понимал почти все, что говорил Дикки. Они помогли ей выйти на улочке, которая была очень похожа на неаполитанскую, она сказала: «Grazie tante!»[16] – и попрощалась с каждым за руку, после чего исчезла в темном дверном проеме.– Ты слышал? – спросил Дикки. – Она сказала, что мы самые замечательные американцы, которых она встречала в жизни!– А знаешь, что бы с ней сделал в подобной ситуации какой-нибудь американский негодяй? Изнасиловал бы ее, – сказал Том.– Интересно, куда мы попали? – осмотревшись, спросил Дикки.Ни тот ни другой не имели ни малейшего представления о том, где они оказались. Они прошли несколько кварталов, но не увидели ни какой-либо достопримечательности, ни знакомой улицы. Помочившись возле темной стены, они побрели дальше.– Рассветет – узнаем, где мы, – бодро проговорил Дикки. Он посмотрел на часы. – Часа два у нас еще есть.– Вот и хорошо.– Вообще-то, приятно провожать девчонку домой, а? – спросил Дикки, покачиваясь.– Ну да. Мне девчонки нравятся, – сказал Том и прибавил: – А наверно, хорошо, что Мардж сегодня нет. Будь Мардж с нами, мы бы эту красотку проводить не смогли.– Ну не знаю, – задумчиво проговорил Дикки. Он посмотрел на свои ноги, нетвердо стоявшие на земле. – Мардж не…– Я только хотел сказать, что, если бы Мардж была здесь, нам пришлось бы искать на ночь гостиницу. Так бы и проторчали в гостинице, и ночной Рим не увидели бы!– Ты прав! – Дикки положил ему руку на плечо.* * *Дикки грубо потряс его за плечо.С криком «Дикки!» Том попытался высвободиться и схватить его за руку. Открыв глаза, Том увидел перед собой полицейского.Том приподнялся. Он был в парке. Наступил рассвет. Дикки сидел рядом с ним на траве и преспокойно беседовал с полицейским на итальянском. Том нащупал прямоугольную пачку дорожных чеков. Они были при нем.– Passporti! – набросился на них полицейский, и Дикки снова пустился в спокойные объяснения.Том понял, что говорил Дикки. Он говорил, что они американцы и паспортов у них с собой нет, потому что они вышли на небольшую прогулку, чтобы полюбоваться на звезды. Тому стало смешно. Он встал и, покачиваясь, принялся отряхиваться. Дикки тоже встал, и они пошли прочь, хотя полицейский продолжал кричать на них. Дикки обернулся и что-то вежливо ему ответил. Полицейский за ними не пошел, и это уже было хорошо.– А ведь мы и впрямь не внушаем доверия, – сказал Дикки.Том кивнул. Его брюки были разорваны на колене, – наверное, он упал и порвал их. На них была мятая одежда, грязная от травы и пота, они дрожали от холода. Они зашли в первое попавшееся кафе, выпили caffe latte[17] со сладкими булочками и несколько рюмок итальянского бренди. Оно было отвратительно на вкус, но согрело их. Они пили бренди и смеялись, потому что опять опьянели.В одиннадцать часов они уже были в Неаполе и успели на автобус, отправлявшийся в Монджибелло. Приятно было думать о том, что когда-то можно вернуться в Рим в более приличном виде и осмотреть все музеи, в которые им не удалось попасть, а еще приятно было думать о том, что днем можно поваляться на пляже в Монджибелло и позагорать. Но до пляжа они так и не добрались. Они приняли душ у Дикки в доме и, рухнув на кровати, проспали до тех пор, пока Мардж не разбудила их около четырех часов дня. Мардж была недовольна, потому что Дикки не прислал ей телеграмму, что останется на ночь в Риме.– Я вовсе не против того, что ты остался там на ночь, но я думала, что ты в Неаполе, а в Неаполе всякое может случиться.– Угу, – протянул Дикки, бросив взгляд в сторону Тома. Он подумал, что без «Кровавой Мэри» никому из них сейчас не обойтись, и принялся смешивать напитки.Том молчал. Он решил сохранить в тайне то, что они делали накануне, и не собирался ничего рассказывать Мардж. Пусть думает что угодно. Дикки и так дал понять, что они отлично провели время. Том заметил, она недовольна, что у него похмелье, что он небрит и снова собирается выпить. Когда Мардж была серьезна, в ее глазах, несмотря на простую одежду, растрепанные волосы и внешний вид скаута, появлялось выражение умудренного опытом человека. Вот и сейчас она скорее напоминала мать или старшую сестру; женщины всегда недовольны тем, как ведут себя маленькие мальчики и взрослые мужчины, – они только тем и занимаются, что вредят себе. О-ля-ля! А может, она ревнует? Похоже, она понимала, что за последние сутки Дикки сблизился с Томом больше – просто потому, что тот тоже был мужчиной, – чем могла сблизиться с ним она, независимо от того, любил он ее или нет, а ведь он ее не любил. Спустя несколько минут она, впрочем, отошла и снова стала сама собой. Дикки оставил Тома с Мардж на террасе. Том спросил ее о книге, которую она писала. Мардж ответила, что это книга о Монджибелло, а снимки она делала сама. Мардж рассказала, что родилась в штате Огайо и показала ему фотографию семейного дома, которую всегда носила с собой в портмоне. Обыкновенный, обшитый досками дом, но все же свой, прибавила Мардж с улыбкой. Тому показалось забавным, что несколько минут назад она уже произнесла слово «доска», выговаривая Дикки: «Ты же пьян в доску!» У нее ужасная речь, подумал Том, что слова, что произношение. Он постарался быть с ней как можно более любезным, потому что мог себе это позволить. Он проводил ее до калитки, и они по-дружески распрощались, но о том, чтобы встретиться всем вместе сегодня или завтра, и слова не было сказано. Было ясно, что Мардж немного сердится на Дикки.10В следующие три-четыре дня они встречались с Мардж только на пляже, но и там она держалась с ними довольно прохладно. Она улыбалась и говорила, пожалуй, даже больше обычного, но ее холодность проявлялась в виде чрезмерной вежливости. Том заметил, что Дикки это беспокоит, хотя и не настолько, чтобы переговорить с ней наедине, а с тех пор, как Том переселился в его дом, он с ней наедине вообще не оставался. Дикки буквально не расставался с Томом.Наконец, чтобы показать, что Мардж не совсем ему безразлична, Том сказал Дикки, что, как ему кажется, она ведет себя странно.– У нее часто меняется настроение, – сказал Дикки. – Может, работа ладится. Она не любит общаться, когда у нее хорошо идет работа.Том решил, что отношения между Мардж и Дикки именно такие, какие ему показались с первого раза. Мардж гораздо сильнее тянулась к Дикки, чем он к ней.А Том между тем не давал Дикки соскучиться. Он постоянно рассказывал Дикки истории про своих нью-йоркских знакомых – то правдивые, то выдуманные. Они ежедневно катались на яхте Дикки. Об отъезде Тома речь не заходила. Дикки явно нравилось его общество. Том оставлял Дикки в покое, только когда тот рисовал, а сам был готов немедленно бросить свое занятие ради прогулки с Дикки пешком или под парусом или ради того, чтобы просто посидеть с ним и поговорить. Дикки, помимо всего прочего, нравилось и то, что Том всерьез взялся за изучение итальянского языка. Два часа в день Том проводил с учебником и разговорником.Том написал письмо мистеру Гринлифу, в котором сообщал, что остается у Дикки на несколько дней, и дал знать, что Дикки собирается зимой слетать домой, а там, возможно, ему удастся уговорить Дикки остаться подольше. Это письмо, в котором он писал, что живет в доме Дикки, было гораздо лучше первого, в котором он упоминал, что остановился в гостинице в Монджибелло. Том сообщил, что, когда у него кончатся деньги, он попробует найти работу, например в деревенской гостинице; сказано это было как бы между прочим, чтобы, во-первых, напомнить мистеру Гринлифу, что шестьсот долларов могут кончиться, а во-вторых, что он готов и хочет самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Тому хотелось, чтобы и у Дикки сложилось о нем такое же хорошее впечатление, и потому, прежде чем запечатать письмо, он дал прочесть его Дикки.Прошла еще неделя. Погода стояла идеальная, лениво тянулись дни, и самым большим физическим усилием, которое предпринимал Том, был подъем по каменным ступеням, когда они возвращались с пляжа, а самым большим умственным усилием – попытка поговорить по-итальянски с Фаусто, двадцатитрехлетним итальянским юношей, которого Дикки нашел в деревне и нанял давать Тому трижды в неделю уроки итальянского языка.Однажды они сходили на яхте Дикки на Капри. Капри находился довольно далеко от Монджибелло и с берега не был виден. Том был полон предвкушений, однако Дикки, как с ним не раз случалось, ушел в себя и не желал выражать восторга по какому-либо поводу. Он вступил в перепалку с хозяином пристани по поводу того, где лучше привязать «Пипистрелло», и даже не захотел прогуляться по какой-нибудь из прелестных улочек, отходивших во все направления от площади. Они посидели в кафе на площади и выпили пару «Ферне-Бранка»,[18] после чего Дикки захотелось, пока не стемнело, домой, хотя Том готов был заплатить за гостиницу, лишь бы Дикки согласился остаться на ночь. Том решил, что на Капри они еще побывают, поэтому постарался вычеркнуть этот день и забыть о нем.Пришло письмо от мистера Гринлифа, разминувшееся с письмом Тома. В нем мистер Гринлиф вновь повторял доводы в пользу возвращения Дикки домой, желал Тому успеха и просил как можно быстрее сообщить о результатах. Том послушно взял перо и ответил. Письмо мистера Гринлифа, как показалось Тому, было выдержано в неприятно деловом тоне, словно речь шла о поставке запчастей к яхтам, и ответить в таком же тоне ему не составило труда. Том писал письмо немного навеселе: дело было как раз после обеда, а после обеда они всегда были навеселе – чудесное состояние, которое можно быстро исправить, выпив пару чашечек кофе и прогулявшись, или продлить, выпив еще один бокал вина. После обеда они всегда потягивали вино, стараясь найти себе какое-нибудь занятие. Том ради развлечения внес в письмо слабую надежду. Писал он в манере мистера Гринлифа:«…Если я не ошибаюсь, Ричард не тверд в своем решении остаться здесь еще на одну зиму. Как я Вам и обещал, я предприму все, что в моих силах, чтобы разубедить его оставаться здесь на зиму, и в свое время – хотя это может случиться не ранее Рождества – я, вполне вероятно, смогу уговорить его остаться в Штатах, когда он туда приедет».Том с улыбкой писал эти строки, потому что в это же время они с Дикки говорили о том, что зимой хорошо бы прокатиться вокруг греческих островов, а Дикки отказался лететь домой даже на несколько дней, если только его матери не станет хуже. Они говорили еще и о том, что январь и февраль, два самых скверных месяца в Монджибелло, неплохо было бы провести на Майорке. Том был уверен, что Мардж с ними не поедет. Обсуждая будущие поездки, они с Дикки исключили Мардж из своих планов, хотя Дикки и оплошал, сообщив ей, что зимой он с Томом куда-нибудь съездит. Дикки такой открытый, черт его побери! А теперь, хотя Том и знал, что Дикки твердо решил, что едут они вдвоем, Дикки был более обычного внимателен к Мардж, вероятно, потому, что понимал: одной ей будет здесь скучно и с их стороны очень некрасиво не пригласить ее с собой. Дикки с Томом попытались смягчить ее огорчение, представив дело так, что вокруг Греции они будут путешествовать наихудшим, самым дешевым способом, в судах, перевозящих скот, спать будут вместе с крестьянами на палубе и всякое такое, – в общем, путешествие не для девушки. Но Мардж все равно расстроилась, и Дикки постарался почаще приглашать ее к себе на обед и ужин. Иногда, когда они, возвращаясь с пляжа, поднимались в гору, Дикки брал Мардж за руку, хотя Мардж не всегда позволяла ему это делать. Подчас она вырывала руку сразу же, притом делала это так, что Дикки казалось, что ей до смерти хочется, чтобы он снова взял ее за руку.А когда они предложили ей поехать вместе с ними в Геркуланум, она отказалась.– Я лучше останусь дома. А вы, мальчики, развлекитесь, – сказала она и попыталась весело улыбнуться.– Ну не хочет, и не надо – сказал Том Дикки и тактично удалился к себе, чтобы они, если им этого захочется, могли побеседовать с Мардж на террасе.Том сидел на широком подоконнике мастерской Дикки и, сложив на груди загорелые руки, смотрел на море. Ему нравилось смотреть на голубое Средиземное море и думать о том, как они с Дикки плывут под парусом куда глаза глядят. Танжер, София, Каир, Севастополь… К тому времени, когда у него кончатся деньги, думал Том, Дикки так к нему привяжется, что сочтет само собой разумеющимся, если они и дальше будут жить вместе. Они с Дикки вполне могли бы жить на те пятьсот долларов, которые Дикки получал ежемесячно. Он услышал, как Дикки что-то говорит на террасе умоляющим тоном, а Мардж односложно ему отвечает. Потом стукнула калитка. Мардж ушла. А ведь она собиралась остаться на обед. Том слез с подоконника и пошел к Дикки на террасу.– На что-то обиделась? – спросил Том.– Да нет. Просто ей кажется, будто мы решили обойтись без нее.– Но ведь мы предлагали ей поехать с нами.– Дело не только в этом. – Дикки медленно ходил по террасе взад-вперед. – Теперь она заявляет, что и в Кортину не хочет со мной ехать.– Ну, насчет Кортины она до декабря передумает.– Сомневаюсь.Том догадывался, что все это из-за того, что и он собрался в Кортину. На прошлой неделе Дикки предложил ему поехать с ними. Когда они вернулись из Рима, Фредди Майлза уже не было: как сказала им Мардж, ему вдруг понадобилось уехать в Лондон. Но Дикки собирался написать Фредди о том, что приедет с приятелем.– Может, мне лучше уехать, Дикки? – спросил Том, совершенно уверенный в том, что Дикки этого не хочется. – Мне кажется, я вторгся в вашу жизнь.– Вот еще! Ни во что ты не вторгся.– А ты попробуй взглянуть с ее стороны.– И не подумаю. Дело в том, что я должен ей кое-что. А в последнее время был с ней не очень-то любезен. То есть мы оба были с ней не очень-то любезны.Том понимал: под этим подразумевалось, что они с Мардж, будучи единственными американцами в деревне, вместе коротали долгую, скучную зиму и Дикки не должен пренебрегать ее обществом теперь, когда появился кто-то еще.– Может, мне поговорить с ней насчет поездки в Кортину? – предложил Том.– Тогда она точно не поедет, – коротко ответил Дикки и пошел на кухню.Том слышал, как Дикки говорит Эрмелинде, чтобы та не торопилась с обедом, потому что он еще не хочет есть. Хотя сказано это было на итальянском, Том разобрал слова «он еще не хочет есть», произнесенные властным тоном. Дикки вышел на террасу и, заслонившись от ветра, попытался закурить. У Дикки была замечательная серебряная зажигалка, но даже на самом слабом ветру она не работала. Том достал свою некрасивую и безвкусную зажигалку – некрасивую, но безотказную, как боевое оружие, – и дал ему прикурить. От предложения выпить Том воздержался – он не у себя дома, хотя, между прочим, это он купил три бутылки «Джилбиза»,[19] которые стояли на кухне.– Уже третий час, – сказал Том. – Может, прогуляемся, а заодно заглянем на почту?Иногда Луиджи открывал почту в половине третьего, иногда она была закрыта и до четырех – поди разберись.Они молча спустились по склону. «Интересно, что Мардж про меня наговорила?» – думал Том. Неожиданно его пронзило такое чувство вины, что даже пот на лбу выступил; определить природу этого чувства он не мог, но оно было очень сильным, как если бы Мардж пожаловалась Дикки, что Том что-то украл или сделал что-то постыдное. Но Дикки вряд ли стал бы себя так вести только потому, что Мардж что-то про него сказала, подумал Том. Дикки спускался вниз ссутулившись, выставляя вперед свои костлявые колени; Том невольно перенял у него эту походку. На сей раз Дикки шел, низко опустив подбородок и засунув руки в карманы шортов. Молчание он нарушил только тогда, когда поздоровался с Луиджи и поблагодарил его за письмо. Для Тома писем не было. Дикки получил извещение из неаполитанского банка, на бланке которого Том разглядел напечатанную на машинке сумму: пятьсот долларов. Дикки небрежно засунул бумагу в карман, а конверт выбросил в корзину. Том предположил, что это было ежемесячное уведомление, что деньги Дикки поступили в Неаполь. Дикки и раньше говорил, что его доверенная фирма пересылала деньги в один из неаполитанских банков. Они снова стали спускаться по склону, и Том решил, что таким образом они выйдут на главную дорогу в том месте, где она огибает утес и выходит с другой стороны деревни, – они так уже не раз ходили, – но Дикки остановился возле ступенек, которые вели к дому Мардж.– Я, пожалуй, поднимусь к Мардж, – сказал Дикки. – Я не задержусь, но ты меня лучше не жди.– Хорошо, – ответил Том.И вдруг почувствовал себя лишним. Он проследил за тем, как Дикки поднимается по крутым ступенькам, выдолбленным прямо в стене, потом резко развернулся и зашагал к дому.На полпути он остановился, решил выпить у Джорджо (хотя мартини у Джорджо было хуже некуда), но тут же подумал: а не подняться ли к Мардж, якобы затем, чтобы извиниться перед ней, а на самом деле для того, чтобы застигнуть их врасплох, вызвать недовольство и дать выход своему гневу. Он вдруг ясно представил, как Дикки в эту минуту обнимает ее или, возможно, просто прикасается к ней, и ему захотелось увидеть воочию, как это происходит, и одновременно сама мысль о том, что он это увидит, вызвала у него отвращение. Он повернулся и направился к дому Мардж. Осторожно прикрыв за собой калитку, хотя дом находился далеко и она ничего не могла услышать, он взбежал, перепрыгивая через две ступени, наверх. Когда оставалось несколько ступенек, он замедлил шаг. Он собрался сказать: «Послушай, Мардж. Извини, если из-за меня тут возникло столько проблем. Мы сегодня приглашали тебя поехать вместе с нами, и мы действительно этого хотим. Я этого хочу».Том остановился под окном Мардж и увидел, что Дикки ее обнимает. Он покрывал ее лицо легкими поцелуями и улыбался. Оба находились в каких-то пятнадцати футах от Тома. День был солнечный, но ему пришлось напрячь зрение, чтобы разглядеть, что происходит в полутемной комнате. Мардж откинула голову, будто испытывала блаженство от прикосновений Дикки, но именно это у Тома и вызывало отвращение, потому что он был уверен, что Дикки делает все не всерьез, что он прибегает к столь очевидным, дешевым, простым приемам единственно для того, чтобы сохранить ее дружбу. Отвращение вызывало у него и то, что под рукой Дикки, обнимавшей Мардж за талию, выпячивался ее зад, прикрытый деревенской юбкой. И это Дикки! Том никак не мог поверить, что Дикки на такое способен!Том повернулся и побежал вниз по ступеням. Ему хотелось кричать. Он захлопнул за собой калитку. Не останавливаясь, помчался к дому, а прибежав, прислонился к перилам террасы, с трудом переводя дух. Потом несколько минут посидел на диване в мастерской Дикки. В голове его все перемешалось. Этот поцелуй… непохоже, что он первый. Том подошел к мольберту Дикки, невольно стараясь не замечать установленной на нем ужасной картины, схватил скребок и швырнул его в окно. Он видел, как скребок, описав дугу, исчез в той стороне, где было море. Потом взял со стола несколько ластиков, наконечников, угольных карандашей и обломков пастели и разбросал все по углам, а некоторые выбросил в окно. Он испытывал странное состояние. Ему казалось, что он совершенно спокоен, что он мыслит логически, и в то же время тело ему не повиновалось. Он выбежал на террасу, намереваясь вскочить на перила и отбить на них чечетку или встать на голову, но его остановило то, что по ту сторону перил была пустота.Том поднялся в комнату Дикки и принялся расхаживать взад и вперед, не вынимая рук из карманов. Спустя какое-то время он подумал: интересно, а когда Дикки вернется? Или он собирается провести с Мардж весь день, возможно, даже в ее постели? Он распахнул дверцу шкафа Дикки и заглянул внутрь. Там лежал недавно отутюженный, выглядевший как новый, серый фланелевый костюм, который он никогда на Дикки не видел. Том достал его. Сняв шорты, которые были ему по колено, он натянул серые фланелевые брюки. Сунул ноги в башмаки Дикки. Потом выдвинул нижний ящик и достал оттуда чистую полосатую бело-голубую рубашку.Выбрав синий шелковый галстук, он тщательно его завязал. Пиджак был словно на него. Том причесался и сделал пробор, такой же, как у Дикки, и с той же стороны.– Мардж, ты должна понять – я не люблю тебя, – уставившись в зеркало, произнес Том голосом Дикки, пытаясь подражать его манере выражать свои чувства. – Прекрати, Мардж!Неожиданно Том повернулся и сделал движение, будто схватил Мардж за горло. Он стал трясти ее, душить, а она опускалась все ниже и ниже и наконец безжизненно рухнула на пол. Том тяжело дышал. Он вытер лоб, как это делал Дикки, полез в карман за носовым платком, но, не найдя его, достал платок из верхнего ящика и снова подошел к зеркалу. Он даже приоткрыл рот и оттопырил нижнюю губу – совсем как Дикки, когда тот, тяжело дыша, выходит из моря.– Ты ведь знаешь, зачем я это сделал, – все еще едва переводя дыхание, проговорил он. Обращался он к Мардж, но смотрел в зеркало. – Ты оказалась между мной и Томом… нет, не то! Но нас с ним действительно что-то связывает!Он повернулся, перешагнул через воображаемое тело и крадучись приблизился к окну. За изгибом дороги он увидел неясные очертания ступенек, которые вели к дому Мардж. Дикки не было ни на ступеньках, ни на той части дороги, что была видна. Они в постели, подумал Том с еще большим отвращением. Он представил, как все происходит – неловко, грубо, без всякого удовольствия со стороны Дикки, но Мардж в восторге. Даже если бы он мучил ее, ей бы и это нравилось! Том метнулся к шкафу и снял с верхней полки шляпу, небольшую серую тирольскую шляпу с бело-зеленым пером. Он надел ее так, как носят такие шляпы модники. Его поразило, насколько он похож в шляпе на Дикки. Вот только волосы немного темнее. Во всем же остальном – или, по крайней мере, в целом – такой же узкий подбородок, такие же брови, когда он их не…– Что это ты здесь делаешь?Том резко обернулся. В дверях стоял Дикки. Том понял, что, когда он выглядывал в окно, Дикки, должно быть, уже находился возле калитки.– Да так… развлекаюсь, – ответил Том голосом, который обыкновенно выдавал его смущение. – Извини, Дикки.Дикки приоткрыл рот, потом снова закрыл его, – казалось, гнев душил его настолько, что он не мог подобрать нужных слов. Он вошел в комнату.– Прости, Дикки, если это…Громко хлопнула дверь, и он умолк. Дикки стал сердито расстегивать рубашку, будто Тома и не было. Это ведь его комната, что в ней Тому нужно? Том оцепенел от страха.– Ну-ка снимай мою одежду! – сказал Дикки.Том начал раздеваться, но пальцы не слушались его от горького чувства обиды и неожиданности, ведь Дикки нередко предлагал ему надеть что-нибудь из своих вещей. Ничего подобного он уже никогда не скажет.Дикки взглянул на ноги Тома.– И башмаки мои? Ты что, с ума сошел?– Нет. – Том попытался взять себя в руки, вешая костюм в шкаф. – Как там у тебя с Мардж?– У меня с Мардж все в порядке, – резко ответил Дикки тоном, исключавшим дальнейшие расспросы на эту тему. – Хочу сказать еще кое-что, и скажу тебе прямо, – проговорил он, глядя на Тома. – Я не гомосексуалист. Не знаю, что ты думал про меня на этот счет.– Не гомосексуалист? – переспросил Том, едва заметно улыбнувшись. – Но я никогда и не думал, что ты гомосексуалист.Дикки хотел что-то еще добавить, но передумал. Он выпрямился, и под кожей его загорелой груди проступили ребра.– А Мардж про тебя так думает.– Почему? – Том почувствовал, как краска сошла с его лица.Он сбросил второй башмак и поставил пару в шкаф.– С чего она это взяла? Я давал какой-нибудь повод?Тому стало не по себе. Подобных вещей ему еще никто не говорил, тем более в таком тоне.– Просто ты так себя ведешь, – проворчал Дикки и вышел.Том торопливо надел свои шорты. От Дикки его заслоняла дверца шкафа, хотя Том и не раздевался догола. Он подумал, что Мардж бросила в его адрес гнусные обвинения только потому, что Дикки хорошо относился к Тому. А Дикки не сумел его защитить и отмести обвинения!Он спустился вниз. Дикки стоял возле бара на террасе и готовил себе какой-то коктейль.– Дикки, давай разберемся, – начал Том. – Я вовсе не гомосексуалист и не хочу, чтобы кто-то про меня так думал.– Ладно, – буркнул Дикки.Том вспомнил, что таким же тоном Дикки отвечал на его вопросы, когда он расспрашивал его о нью-йоркских знакомых. Некоторые из них и в самом деле были гомосексуалистами, и он порой подозревал, что Дикки не признается в знакомстве с ними, хотя в действительности их знал. Ну да ладно! Кто вообще поднял эту тему? Дикки. В голове у Тома проносились разные слова, которые он мог сказать, – резкие и примирительные, выражения благодарности и неприязни. Он вспомнил кое-кого из тех, кого знал в Нью-Йорке, знал, а теперь забыл, забыл их всех, и теперь жалел о том, что когда-то вообще был с ними знаком. Они принимали его в свою компанию, потому что он забавлял их, а вот ему от них ровно ничего не было нужно! Когда кто-то из них начал приставать к нему, он порвал с ними, но вскоре стал перед ними заискивать, приносил лед для напитков, подвозил в такси, хотя ему было не по пути, а все потому, что боялся, что его отвергнут. Какой же он был дурак! А какое унижение он испытал, когда Вик Симмонс сказал: «Томми, да заткнись ты, ради бога!» А сказал он это, когда Том то ли в третий, то ли в четвертый раз произнес в присутствии Вика: «Не могу понять, кто мне больше нравится – мужчины или женщины, лучше, по-моему, не иметь дела ни с теми, ни с другими». Том говорил, что ходит к психоаналитику, потому что все ходили к психоаналитику, и нередко развлекал собравшихся на вечеринке жутко смешными рассказами об этих посещениях, да и фраза насчет того, что лучше не иметь дела ни с мужчинами, ни с женщинами, тоже неизменно вызывала смех, особенно смешил всех тон, которым он ее произносил, а потом Вик взял и сказал, чтобы он, ради бога, заткнулся, после чего Том совсем перестал об этом говорить, да и о психоаналитике больше не упоминал. Вообще-то, в его фразе немало справедливого, подумал Том. Такого невинного человека, как он сам, с такими чистыми помыслами, он никогда не встречал. Как это объяснить Дикки?– У меня такое чувство, будто… – начал Том, но Дикки и не собирался его слушать.Сурово взглянув на Тома, он отвернулся и отошел со стаканом в угол террасы. Том направился в его сторону, но довольно нерешительно, потому что боялся, что Дикки выбросит его с террасы или повернется и скажет, чтобы он убирался к черту из его дома.Том тихо спросил:– Ты любишь Мардж, Дикки?– Нет, но мне жаль ее. Я волнуюсь за нее. Она была со мной очень добра. Иногда нам было вместе хорошо. Тебе этого не понять.– Я понимаю. Я с самого начала так о вас и думал – с твоей стороны тут что-то платоническое, а она, скорее всего, в тебя влюблена.– Кажется, так и есть. Нельзя доставлять страдания тому, кто тебя любит.– Конечно.Том снова заколебался, пытаясь подыскать нужные слова. Им по-прежнему владело дурное предчувствие, вызывавшее у него дрожь, хотя Дикки на него больше не сердился. Выгонять его Дикки явно не собирался.– Думаю, что, если бы вы оба жили в Нью-Йорке, вы бы так часто не встречались – а может, и вообще не встречались, но в этой деревне чувствуешь себя так одиноко… – сказал Том более уверенным тоном.– Вот именно. Я с ней не спал и не собираюсь, но дружбу поддерживать буду.– А я разве тебе чем-то помешал? Я уже говорил, Дикки, что лучше уеду, чем сделаю что-нибудь такое, что повредит твоей дружбе с Мардж.Дикки метнул взгляд в его сторону.– Ничего особенного ты не сделал, но ясно, что она тебе не нравится. Когда ты пытаешься сказать ей что-то приятное, дальше попытки дело не идет.– Извини, – кающимся тоном сказал Том.Он пожалел о том, что дальше попыток у него ничего не вышло, а ведь мог бы вести себя и получше.– Ладно, оставим это. У меня с Мардж все в порядке, – с вызовом сказал Дикки.Том пошел на кухню, чтобы сварить себе кофе. Он решил не брать кофеварку, потому что Дикки очень ею дорожил и очень не любил, когда кто-то ею пользовался. «Возьму кофе и пойду в свою комнату, а там позанимаюсь до прихода Фаусто итальянским», – подумал Том. Дикки не сразу успокоится – у него тоже есть гордость. Он будет молчать почти весь день, потом, часам к пяти, порисовав немного, сам к нему подойдет, и все будет так, будто происшествия с переодеванием вообще не было. В одном Том был уверен: Дикки рад, что он у него живет. Дикки наскучило жить одному, да и Мардж ему надоела. У Тома осталось еще триста долларов из тех денег, что дал ему мистер Гринлиф, и они с Дикки прокутят их в Париже. Без Мардж. Дикки удивился, когда Том сказал ему, что Париж видел только из окна вокзала.Дожидаясь, когда сварится кофе, Том убрал то, что им приготовили на ланч. Он поставил пару кастрюль в кастрюли большего размера и налил в них воды, чтобы в пищу не залезли муравьи. Эрмелинда купила на ланч тонкий кусочек свежего масла, пару яиц и четыре булочки. Приходилось ежедневно покупать понемногу, потому что холодильника не было. Дикки собирался купить холодильник на часть денег отца и уже несколько раз об этом говорил. Том надеялся, что он изменит свое мнение, потому что после покупки холодильника у них совсем не останется денег на путешествие, а пятьсот долларов, которые каждый месяц получал Дикки, расходовались им на строго определенные цели. Вообще-то, Дикки очень аккуратно тратил деньги, хотя на пристани и в барах он направо и налево раздавал огромные чаевые и мог дать банкноту в пятьсот лир любому нищему, стоило тому к нему обратиться.К пяти часам Дикки снова стал самим собой. Днем он как следует позанимался живописью – к такому выводу Том пришел потому, что последний час из мастерской Дикки доносился свист. Когда Дикки вышел на террасу, Том изучал итальянскую грамматику. Дикки сделал ему несколько замечаний.– Итальянцы не совсем отчетливо произносят «voglio»,[20] – сказал Дикки. – Они говорят: «Io vo’ presentare mia arnica Marge», per esempio.[21]И с этими словами Дикки вскинул свою длинную ладонь. Он всегда изящно жестикулировал, когда говорил по-итальянски, словно вел в оркестре легато.– Больше слушай Фаусто и меньше обращай внимания на грамматику. Я научился итальянскому на улицах.Дикки улыбнулся и пошел по садовой тропинке. В калитку как раз вошел Фаусто.Смеясь, они обменялись какими-то фразами на итальянском. Том внимательно вслушивался в каждое слово.Фаусто с улыбкой поднялся на террасу, опустился в кресло и закинул свои босые ноги на перила. Он то улыбался, то хмурился – выражение его лица менялось ежеминутно. Дикки рассказывал, что Фаусто, один из немногих в деревне, не говорил на южном диалекте. Он жил в Милане, а в Монджибелло приехал на несколько месяцев погостить у тетушки. Фаусто приходил трижды в неделю между пятью и полшестого, всегда без опозданий. Они сидели на террасе, потягивали вино или пили кофе и около часа беседовали. Том изо всех сил старался запомнить все, что Фаусто говорил о скалах, о море, о политике (Фаусто был коммунистом, имел билет члена партии и, как говорил Дикки, не упускал случая показать его американцам: его забавляло то, как они удивлялись при виде билета) и о безумных, как у кошек, любовных похождениях некоторых деревенских жителей. Не зная, о чем бы еще поговорить, Фаусто, уставившись на Тома, умолкал, а потом заливался веселым смехом. Том между тем делал большие успехи; итальянский был единственным предметом в его жизни, изучение которого ему нравилось, и он чувствовал, что язык ему дается. Том хотел знать итальянский не хуже Дикки и надеялся, что через месяц упорной работы овладеет им досконально.11Том быстрым шагом пересек террасу и вошел в мастерскую Дикки.– Хочешь съездить в Париж в гробу? – спросил он.– Что?! – Дикки оторвался от акварели.– Я разговорился с одним итальянцем у Джорджо. Выезжаем из Триеста в гробах на катафалках в сопровождении каких-то французов, и каждый из нас получает по сто тысяч лир. Думаю, тут замешаны наркотики.– Наркотики в гробах? Это что – шутка?– Мы разговаривали по-итальянски, так что я не все понял, но он говорил, что будет три гроба, в третьем будет находиться настоящий труп, а в трупе спрячут наркотики. Как бы там ни было, у нас дармовая дорога плюс впечатления. – Он вынул из карманов несколько контрабандных пачек сигарет «Лаки Страйк», которые только что купил у уличного торговца для Дикки. – Что скажешь?– По-моему, отличная идея. В Париж – в гробу!Дикки весело улыбнулся, но Тому показалось, что он лишь делает вид, что одобряет идею, а на самом деле не имеет ни малейшего желания участвовать в этой авантюре.– Я совершенно серьезно, – сказал Том. – Он и правда ищет двух молодых людей, готовых поучаствовать во всем этом. Предполагается, что в гробах – тела французов, погибших в Индокитае. Сопровождать их будут родственники одного из них, а может, и всех троих.Вообще-то, итальянец говорил ему не совсем так, но почти так. А двести тысяч лир – это, в конце концов, больше трехсот долларов, на них можно неплохо погулять в Париже. Хотя насчет Парижа Дикки по-прежнему ничего определенного не говорил.Дикки внимательно посмотрел на него, вынул изо рта смятую итальянскую сигарету и распечатал пачку «Лаки Страйк».– Ты уверен, что парень, с которым ты разговаривал, сам не был под действием наркотиков?– Ты чертовски осторожен в последнее время! – усмехнувшись, сказал Том. – Где твоя решительность? Ты, кажется, мне не веришь! Пойдем, я покажу этого человека. Он меня ждет. Его зовут Карло.Дикки не шелохнулся.– Тот, кто такое предлагает, вряд ли станет входить в подробности. Возможно, им надо переправить пару громил из Триеста в Париж, но мне все равно это непонятно.– Пойдем поговорим с ним. Если не веришь мне, то хотя бы взгляни на него.– Хорошо. – Дикки неожиданно поднялся. – Я в принципе готов пойти на это ради сотни тысяч лир.Прежде чем выйти вслед за Томом из мастерской, Дикки захлопнул сборник стихов, который лежал на диване. У Мардж было много стихотворных сборников. В последнее время Дикки часто брал их у нее.Когда они пришли к Джорджо, Карло все еще сидел за столиком в углу. Том улыбнулся ему и кивнул.– Привет, Карло, – сказал Том. – Posso sedermi?[22]– Si, si,[23] – отвечал мужчина, указывая на стулья возле столика.– Это мой друг, – произнес Том по-итальянски, тщательно подбирая слова. – Он хочет знать, все ли чисто в смысле путешествия по железной дороге.Он видел, как Карло смерил Дикки оценивающим взглядом. Тома удивило, что суровый и холодный взгляд темноглазого итальянца не выражал ничего, кроме вежливого интереса. Спустя какую-то секунду он уже, казалось, разобрался в выражении лица Дикки, на котором блуждала легкая подозрительная улыбка, в его загаре, который можно было приобрести не иначе как многомесячным лежанием на солнце, в его поношенной итальянской одежде и американских кольцах.По бледным плоским губам мужчины медленно скользнула улыбка. Он перевел взгляд на Тома.– Allora?[24] – с нетерпением спросил Том.Мужчина поднял стакан со сладким мартини и пригубил его.– Дело чистое, но твой приятель, по-моему, для него не годится.Том взглянул на Дикки. Дикки настороженно следил за мужчиной с той же неопределенной улыбкой на лице, которая вдруг показалась Тому исполненной презрения.– Вот видишь, все правда! – сказал Том, обращаясь к Дикки.– Мм, – протянул Дикки.Он не спускал глаз с мужчины, словно то был какой-то заинтересовавший его зверь, которого, стоит только захотеть, можно и убить.Дикки мог бы поговорить с мужчиной по-итальянски, но он не произнес ни слова. Еще три недели назад, подумал Том, Дикки принял бы его предложение, а теперь он сидит как провокатор или сыщик, поджидающий подкрепления, чтобы арестовать мужчину.– Ну так как, – спросил наконец Том, – ты мне веришь или нет?Дикки бросил в его сторону взгляд.– Ты насчет этого дела? Что я могу сказать?Том выжидающе посмотрел на итальянца.Итальянец пожал плечами.– Похоже, нам больше не о чем говорить, – сказал он по-итальянски.– Похоже, что так, – согласился Том.Его переполнила безумная, слепая ярость, вызвавшая дрожь. Он был зол на Дикки. Взгляд Дикки скользил по грязным ногтям мужчины, мятому воротнику, некрасивому смуглому лицу, недавно выбритому, но давно не мытому, – там, где он побрился, кожа была гораздо светлее. Итальянец смотрел на Дикки невозмутимо и дружелюбно и выдерживал его взгляд. У Тома было такое чувство, будто он задыхается. Он понимал, что для того, чтобы объясниться, его знания итальянского не хватит. А ему хотелось объясниться и с Дикки, и с мужчиной.– Niente, grazie, Berto,[25] – спокойно сказал Дикки официанту, который подошел к ним с вопросом, не нужно ли им чего-нибудь.Дикки взглянул на Тома:– Идем?Том вскочил так резко, что опрокинул стул с высокой спинкой. Поставив его на место, он попрощался с итальянцем. Ему следовало бы извиниться перед ним, однако он и попрощаться-то толком не сумел. Итальянец кивнул и улыбнулся. Том вышел из бара вслед за Дикки.На улице он сказал:– Просто я хотел, чтобы ты знал, что это правда. Надеюсь, ты в этом убедился.– Хорошо-хорошо, правда, – улыбнувшись, сказал Дикки. – Хотел бы я знать, что с тобой происходит?– А с тобой что происходит? – переспросил Том.– Это ведь мошенник. Ты хочешь, чтобы я имел с ним дело? Зачем?– А что ты вдруг так зазнался? Он тебе что-нибудь сделал?– Может, мне на колени перед ним надо было встать? Что я, мошенников не видел? Тут в деревне их полным-полно. – Дикки нахмурил свои выцветшие брови. – Но что все-таки с тобой происходит, черт возьми? Хочешь принять его безумное предложение? Давай!– Теперь уже не смогу, даже если бы захотел. Особенно после того, как ты себя вел.Дикки остановился посреди дороги и посмотрел на него. Они спорили так громко, что привлекли внимание прохожих.– Можно было бы отлично повеселиться, – сказал Том, – но ты этого не захотел. Месяц назад, когда мы ездили в Рим, подобное приключение показалось бы тебе забавным.– Вот уж нет, – покачав головой, сказал Дикки. – Я так не думаю.Чувство разочарования, неспособность сказать то, что нужно было сказать, выводили Тома из себя. А также то, что на них смотрели люди. Он неуверенно двинулся дальше и, лишь убедившись, что Дикки идет рядом, ускорил шаги. С лица Дикки не сходили недоумение и подозрительность. Том понимал, что Дикки недоумевает по поводу его реакции на произошедшее. Ему хотелось объясниться, сделать так, чтобы Дикки его понял, чтобы они, как и прежде, одинаково смотрели на вещи. Но Дикки вел себя точно так же, как месяц назад.– Все из-за тебя, – сказал Том. – Тебе не следовало так вести себя. Он нам ничего плохого не сделал.– Да это же грязный мошенник! – парировал Дикки. – Ради бога, возвращайся к нему, если он тебе так нравится. Ты вовсе не обязан делать то же, что я!Том остановился. Назад ему идти не хотелось, тем более снова встречаться с итальянцем, да и с Дикки говорить было не о чем. И тут напряжение неожиданно его оставило. Он опустил плечи, как будто сбросил с них тяжелый груз, и часто задышал открытым ртом. Ему хотелось сказать только одно: «Согласен, Дикки» – и забыть всю эту историю, сделать так, чтобы и Дикки забыл о ней. Но язык ему не повиновался. Он смотрел в голубые глаза Дикки, по-прежнему глядевшие на него неодобрительно. Солнце выбелило его брови; глаза Дикки сверкали, но взгляд был пустой – на Тома смотрели два голубоватых студенистых шарика с черными точками посредине, ничего не выражавшие и, казалось, не имевшие никакого отношения к тому Дикки, которого Том знал. Глядя в глаза, ожидаешь увидеть душу, в глазах можно разглядеть любовь, глаза выдают в человеке то, что происходит у него внутри, но в глазах Дикки Том увидел не больше, чем если бы смотрел на плоскую, безжизненную зеркальную поверхность. Том ощутил щемящую тоску в груди и закрыл лицо руками. Дикки стал ему вдруг чужим, словно они и не были друзьями и вообще не знают друг друга. Эта горькая правда поразила его, но правда была и в том, что все те, кого он знал, были далеки от него, как далеки будут и все те, кого он узнает в будущем, и в этом он будет убеждаться снова и снова, но, что всего хуже, какое-то время ему будет казаться, будто он знает человека, и будет думать, что у него с этим человеком много общего, тогда как на самом деле так и не узнает его. Осознав эту правду, он пришел в ужас. Ему сделалось дурно, он почувствовал слабость в ногах. Это уже слишком: незнакомый мир вокруг него, чужой язык, собственная несостоятельность да еще ненависть Дикки. Он чувствовал себя чужим в этом враждебном ему мире.– Что с тобой? – спросил Дикки, отрывая его руки от лица. – Может, этот парень что-то тебе дал?– Нет.– Ты уверен? А в стакан он тебе ничего не подсыпал?– Нет.На голову Тому упали первые капли дождя. Где-то далеко прогремел гром. Даже небеса настроены к нему враждебно.– Я хочу умереть, – сказал он слабым голосом.Дикки дернул его за руку. Том перешагнул через порог. Они оказались в небольшом баре напротив почты. Том слышал, как Дикки заказывает бренди, при этом он просил налить им итальянского бренди, потому что французское было ему не по нутру. Том выпил три рюмки сладковатого, как лекарство, напитка, который призван был вернуть его к тому, что, как он понимал умом, и называется реальностью: запах итальянских сигарет, которые курил Дикки, деревянная стойка бара, ощущение тяжести в животе, будто кто-то надавил кулаком на пупок, почти осязаемое предчувствие долгого крутого подъема к дому, отзывавшееся легкой болью в бедрах.– Со мной все в порядке, – сказал Том тихим, низким голосом. – Не знаю, что со мной случилось. Наверное, жара дала о себе знать.Он усмехнулся. Вот это и есть реальность – выставлять происходящее в смешном и нелепом виде, и это гораздо важнее всего того, что происходило с ним на протяжении пяти недель с того момента, когда он познакомился с Дикки…Дикки ничего не сказал, лишь сунул сигарету в рот и, достав пару банкнот в сто лир из бумажника крокодиловой кожи, положил их на стойку бара. Том обиделся, что Дикки промолчал, обиделся как ребенок, вокруг которого все хлопотали, когда он был болен, но который все же ожидал после выздоровления услышать хотя бы одно ласковое слово. Но Дикки был безучастен. Он угостил Тома несколькими рюмками бренди так же равнодушно, как если бы встретил незнакомого человека без гроша, которому было нехорошо. Неожиданно Том подумал: «Дикки не хочет, чтобы я ехал в Кортину». Эта мысль уже не первый раз приходила ему в голову. В Кортину поедет Мардж. Когда Мардж с Дикки в последний раз были в Неаполе, они купили новый огромный термос для поездки в Кортину и даже не поинтересовались у него, нравится ли этот термос ему. Они просто медленно, шаг за шагом, отстраняли его от приготовлений к поездке. Тому казалось, что Дикки ждет, чтобы он уехал, прежде чем они отправятся в Кортину. Две недели назад Дикки говорил, что покажет ему лыжные трассы вокруг Кортины, отмеченные на его карте. Как-то вечером Дикки развернул карту, но Тому не сказал ни слова.– Готов? – спросил Дикки.Послушно, как собака, Том вышел вслед за ним из бара.– Если ты сам можешь добраться до дому, то, может, я забегу ненадолго к Мардж? – спросил Дикки, когда они вышли на дорогу.– Я чувствую себя отлично, – ответил Том.– Вот и хорошо.Отойдя на какое-то расстояние, Дикки обернулся и бросил через плечо:– Не зайдешь ли на почту? А то я могу забыть.Том кивнул. Он повернул к почте. Пришло два письма: Тому от отца Дикки и Дикки из Нью-Йорка от человека, которого Том не знал. Стоя в дверях, он распечатал письмо от мистера Гринлифа и бережно развернул лист бумаги с напечатанным на пишущей машинке текстом. В верхней части письма красовалась солидная шапка компании «Бурк—Гринлиф Уотеркрафт инкорпорейтед», выдержанная в бледно-зеленых тонах, со штурвалом посередине.«10 ноября 19…Дорогой Том!Ввиду того, что ты живешь у Дикки уже больше месяца и что после твоего приезда он обнаруживает не больше желания возвратиться домой, чем раньше, я могу лишь сделать вывод, что тебе не удалось ничего сделать. Я понимаю, что ты с самыми лучшими намерениями сообщал о том, что он обдумывает возвращение, но, честно говоря, в его письме от 26 октября я не увидел на это и намека. По правде говоря, он исполнен еще большей решимости остаться там, где сейчас находится.Мне бы хотелось, чтобы ты знал, что мы с женой отдаем должное предпринятым тобою усилиям в отношении нас и его. Однако ты можешь более не считать себя связанным со мной какими-либо обязательствами. Я полагаю, что предпринятые тобой в последний месяц хлопоты не доставили тебе чрезмерных неудобств, и искренне надеюсь, что эта поездка доставила тебе хоть какое-то удовольствие, несмотря на то что главная ее цель так и не была достигнута.Прими наши благодарности.Искренне твой,Г. Р. Гринлиф».Это был последний удар. Холодным тоном – еще более холодным, чем его обычная деловая холодность, потому что это было отстранение, в которое он вставил вежливую нотку благодарности, – мистер Гринлиф попросту от него отделался. Тому не удалось ничего сделать. «Я полагаю, что предпринятые тобой хлопоты не доставили тебе чрезмерных неудобств…» И с каким сарказмом сказано! Мистер Гринлиф даже не обмолвился о том, что будет рад снова увидеться с ним по возвращении в Америку.Том машинально поднимался к дому. Он думал о том, что Дикки, наверное, рассказывает сейчас Мардж о Карло, с которым они встретились в баре, и о том, что потом случилось на дороге. Мардж, конечно же, скажет: «Дикки, почему ты от него не избавишься?» Может, ему следует вернуться и все объяснить им, заставить выслушать его? Том обернулся и посмотрел в сторону загадочного фасада дома Мардж, стоявшего на холме, на его пустые темные окна. Его джинсовая куртка намокла от дождя. Он поднял воротник и быстро зашагал вверх к дому Дикки. По крайней мере, с гордостью думал Том, он не пытался выудить у мистера Гринлифа еще денег, а ведь мог бы. Мог бы сделать это даже с помощью Дикки, если бы поговорил с ним, когда Дикки был в хорошем настроении. Да любой бы на это пошел, думал Том, любой, а он не стал этого делать, а это о чем-то говорит.Он стоял в углу террасы, глядя на неясную, размытую линию горизонта, и ни о чем не думал, чувствуя лишь потерянность и одиночество, как будто все происходило во сне. Даже Дикки и Мардж были где-то далеко, и то, о чем они говорили, было совершенно не важно. Он был один, и это главное. Он чувствовал, как по спине его бежит холодок.Услышав, как открывается калитка, он обернулся. Улыбаясь, Дикки шел по тропинке, но Тому его улыбка показалась вымученной, данью вежливости.– Что ты тут мокнешь под дождем? – спросил Дикки и юркнул в дверь, ведущую в холл.– Очень освежает, – любезно ответил Том. – Тебе письмо.Он протянул Дикки письмо, а то, что получил от мистера Гринлифа, сунул в карман.Том повесил куртку в шкаф. После того как Дикки прочитал письмо – а читая его, он громко смеялся, – Том спросил:– Как ты думаешь, Мардж хотела бы поехать с нами в Париж?Дикки удивленно посмотрел на него.– Думаю, что да.– А ты спроси у нее, – весело проговорил Том.– Не знаю, поеду ли я туда сам, – сказал Дикки. – Я бы не прочь съездить куда-нибудь на несколько дней, но в Париж… – Он закурил. – Почему бы не съездить в Сан-Ремо или в Геную. Прекрасный город!– Но Париж… Геную ведь с ним не сравнить?– Конечно нет, но она гораздо ближе.– А когда мы поедем в Париж?– Не знаю. Когда-нибудь. Париж никуда не денется.Том прислушался к этим словам, пытаясь понять, каким тоном они были сказаны. Вчера Дикки получил письмо от отца. Он прочитал вслух несколько фраз, они оба даже посмеялись над чем-то, но все письмо читать не стал, хотя раньше это делал. Том был убежден, что мистер Гринлиф написал Дикки, что сыт Томом Рипли по горло, а может, еще и добавил, что подозревает, что Том тратит деньги на собственные развлечения. Месяц назад Дикки посмеялся бы над этим, но не теперь.– Я подумал, что, раз уж у меня осталось немного денег, мы должны съездить в Париж, – настойчиво продолжал Том.– Вот и съезди. У меня нет настроения. Буду копить силы на Кортину.– Ну… может, тогда в Сан-Ремо? – спросил Том, пытаясь поддержать дружеский тон, хотя сам готов был расплакаться.– В Сан-Ремо можно.Том бросился на кухню. В углу, возвышаясь массивной глыбой, стоял огромный белый холодильник. Несколькими минутами раньше у Тома возникло желание выпить чего-нибудь со льдом, но, оказавшись на кухне, он передумал. Как-то Том вместе с Дикки и Мардж провел целый день в Неаполе. Они рассматривали холодильники, формочки для льда, сравнивали, чем один лучше другого, пока Тому все холодильники не стали казаться похожими друг на друга, однако Дикки и Мардж продолжали оценивать их с энтузиазмом новобрачных. Потом они провели несколько часов в кафе, обсуждая достоинства всех тех холодильников, которые они видели, прежде чем остановили свой выбор на одном из них. Теперь Мардж заглядывала к ним чаще, чем раньше, потому что держала в холодильнике кое-что из своих продуктов и, кроме того, часто приходила за льдом. Том вдруг понял, почему он так ненавидел этот холодильник. Да потому, что Дикки теперь прикован к дому. Появление холодильника не только положило конец их мечтам о путешествии этой зимой в Грецию, оно означало также, что Дикки, скорее всего, не переедет жить ни в Париж, ни в Рим, о чем они говорили в первые недели после приезда Тома. Это нереально при наличии холодильника, которых в деревне всего-то штуки четыре, а этот еще и с шестью формочками для льда и с таким количеством полок на дверце, что всякий раз, когда его открывали, он напоминал о поражающем разнообразием супермаркете.Том налил себе выпить, но лед в стакан класть не стал. У него тряслись руки. Не далее как вчера Дикки спросил его: «Ты поедешь на Рождество домой?» – и произнес он это как бы между прочим, когда они говорили о чем-то другом, а между тем Дикки было отлично известно, что Том никуда на Рождество не собирался. У него не было дома, и Дикки это знал. Он все рассказал Дикки о тетушке Дотти из Бостона. Как бы намекнул ему, вот и все. А вот Мардж была полна планов на Рождество. Она припасла баночку английского сливового пудинга и собиралась купить индейку у какого-нибудь contadino.[26] Том представил себе, как она будет уплетать ее, приторно сентиментальничая. И рождественскую елочку соорудит, скорее всего, из картона. Пластинку поставит – с рождественской песней. Выпьет эгног.[27] Приготовит подарочки для Дикки. Мардж умела вязать. Она все время дома штопала носки Дикки. И они оба незаметно, вежливо избавятся от него, хотя любезности по отношению к нему будут даваться им с трудом. Тому тяжело было об этом думать. Что ж, он уедет. Надо что-то предпринять, только бы не проводить с ними Рождество. Этого ему не вынести.12Мардж заявила, что не поедет в Сан-Ремо, – у нее «пошла» книга. Мардж работала урывками, но неизменно бодро, хотя Тому казалось, что процентов семьдесят пять времени она, по ее собственному выражению, «лодырничала». Говоря об этом, она всякий раз посмеивалась. Поганая, должно быть, будет книжка, думал Том. Он и раньше был знаком с писателями. Левой рукой, лежа полдня на пляже и размышляя, что будет на обед, книгу не напишешь. Но он был рад, что книга «пошла» именно в то время, когда они с Дикки собрались в Сан-Ремо.– Буду очень тебе благодарна, Дикки, если ты найдешь духи «Страдивари», – сказала Мардж. – В Неаполе их нет. В Сан-Ремо они должны быть – там столько магазинов с французскими товарами.Том представил себе, как они целый день бродят по Сан-Ремо в поисках духов, как искали их в одну из суббот в Неаполе.Они взяли с собой только один чемодан Дикки, потому что рассчитывали отсутствовать три ночи и четыре дня. Дикки пребывал в чуть лучшем расположении духа, но от того, что это их последняя совместная поездка, было никуда не уйти. В поезде Тому казалось, что приподнятое настроение Дикки сродни радости хозяина, который терпеть не может своего гостя и боится, что тот это понимает, но пытается держаться до последней минуты. Тому никогда прежде не приходилось бывать нежеланным, опостылевшим гостем. В поезде Дикки рассказал Тому о Сан-Ремо и о том, как он провел там неделю с Фредди Майлзом, когда впервые приехал в Италию. Сан-Ремо – крошечное местечко, прославившееся как международный торговый центр, рассказывал Дикки, за покупками туда приезжают из Франции. Тому пришло в голову, что Дикки хочет заинтриговать его этим городом, а потом, возможно, попытается уговорить его остаться там и не возвращаться в Монджибелло. Они еще не доехали до Сан-Ремо, а Том уже чувствовал к этому городу отвращение.Когда поезд подходил к Сан-Ремо, Дикки сказал:– Кстати, Том, тебе это, конечно, не понравится, но я бы предпочел поехать в Кортина-д’Ампеццо вдвоем с Мардж. Думаю, она этого тоже хочет, и потом, я ей должен кое-что, хотя бы устроить этот приятный отдых. К тому же ты, по-моему, не очень-то горишь желанием кататься на лыжах.Том похолодел, но постарался ни одним движением не выдать своего состояния. Это все Мардж!– Хорошо, – сказал он. – Конечно.Он нервно вертел в руках карту, судорожно выискивая места в Сан-Ремо, которые можно было бы посетить, а Дикки между тем снимал чемодан с полки.– Мы ведь недалеко от Ниццы? – спросил Том.– Недалеко.– И Канны рядом? Я бы хотел съездить в Канны, раз уж они рядом. К тому же Канны – это Франция, – добавил он с упреком.– Можно и туда. Ты захватил паспорт?Паспорт у Тома был с собой. Они сели на поезд, отправлявшийся в Канны, и прибыли туда в одиннадцать часов вечера.Город показался Тому прекрасным – плавный изгиб бухты, вдоль которой тонким полумесяцем выстроились огоньки, изящный, хотя и вызывающий сравнение с тропиками бульвар, протянувшийся вдоль берега, с рядами пальм и дорогих отелей. Франция! Жизнь здесь казалась более размеренной, чем в Италии, тут было больше шику, это чувствовалось даже в темноте. На первой же улочке они набрели на гостиницу под названием «Грей д’Альбьон», довольно приличную и не настолько дорогую, чтобы, как сказал Дикки, пришлось отдать за нее последнюю рубашку, хотя Том с радостью снял бы номера в отеле получше, с видом на море, чего бы это ни стоило. Они оставили чемодан в гостинице и отправились в бар отеля «Карлтон», самый, по словам Дикки, фешенебельный бар в Каннах. Как он и предсказывал, народу в баре почти не было, потому что в это время года в Каннах вообще не бывает много народу. Они выпили, Дикки предложил выпить еще, но Том отказался.На следующее утро они позавтракали в кафе, потом пошли на пляж. Брюки они надели на плавки. Погода была прохладная, но не настолько, чтобы нельзя было купаться. В Монджибелло они купались и в более холодные дни. Пляж был практически пуст – несколько расположившихся поодаль пар да группа мужчин, увлеченно чем-то занимавшихся на набережной. Волны накатывались на песок и с холодной яростью разбивались на мелкие брызги. Внимание Тома привлекла группа мужчин, делавших акробатические упражнения.– Кажется, профессионалы, – сказал Том. – Трико на всех одинаковые.Том с интересом следил за тем, как строится пирамида: ноги одних ставятся на выставленные бедра других, руки сплетаются с руками. Он слышал отдельные возгласы: «Allez!» и «Un-deux!».[28]– Смотри-ка! – сказал Том. – Сейчас вершину поставят!Он смотрел, как самого маленького из них, юношу лет семнадцати, подбросили на плечи мужчины, стоявшего в центре верхней группы из трех человек. Юноша раскинул руки и замер, словно в ожидании аплодисментов.– Браво! – крикнул Том.Юноша улыбнулся Тому и ловко спрыгнул на землю.Том взглянул на Дикки. Тот смотрел на двух мужчин, которые сидели на пляже неподалеку от них.– «Я шел неведомой тропой, как тучка в небе, одинокий…»[29] – мрачно процитировал Дикки.Том вздрогнул. Жгучий стыд охватил его, как и в тот раз в Монджибелло, когда Дикки сказал: «А Мардж думает, что ты гомосексуалист». Ну хорошо, подумал Том, акробаты тоже гомосексуалисты. Возможно, в Каннах полно гомосексуалистов. И что с того? Не вынимая рук из карманов, Том крепко сжал пальцы в кулаки. Ему вспомнились издевательские слова тетушки Дотти: «Неженка! Такого воспитали. Весь в отца!» Сложив руки на груди, Дикки смотрел на море. Том умышленно отвернулся от акробатов, хотя смотреть на них, конечно же, было интереснее, чем на море.– В воду пойдешь? – спросил Том, смело расстегивая рубашку, хотя вода показалась ему чертовски холодной.– Не думаю, – ответил Дикки. – Может, останешься и полюбуешься акробатами? Я пошел обратно.Не успел Том и слова сказать, как он повернулся и пошел прочь.Торопливо застегивая рубашку, Том смотрел вслед Дикки, который шел не прямо к выходу с пляжа, а наискось, сторонясь акробатов, хотя следующая лестница на набережную была вдвое дальше. Ну и черт с ним, решил Том. Очень уж важный! Можно подумать, никогда гомосексуалистов не видел! С ним явно что-то происходит. Мог бы хоть раз быть откровенным. Чего он боится? Полдюжины упреков пришли Тому на ум. Он поспешил вслед за Дикки. Тот обернулся, посмотрел на Тома холодно, с отвращением, и все упреки тотчас улетучились.Не было еще и трех часов, когда они уехали из Сан-Ремо, так что за второй день в гостинице платить не пришлось. Дикки предлагал уехать в три часа, а ведь это Том заплатил за гостиницу десять долларов и восемь центов, или три тысячи четыреста тридцать франков. И билеты на поезд в Сан-Ремо покупал Том, хотя у Дикки полным-полно франков. Дикки захватил с собой из Италии чек на сумму, которую он получал ежемесячно; он обменял его на франки, рассчитывая, что не останется внакладе, если поменяет потом франки на лиры, потому что франк в последнее время неожиданно укрепился.В поезде Дикки не произнес ни слова. Сославшись на то, что ему хочется спать, он сложил руки на груди и закрыл глаза. Том сидел напротив и смотрел на его скуластое, красивое, исполненное высокомерия лицо, на его пальцы с кольцом и золотой печаткой. Он вдруг подумал, что неплохо было бы украсть это кольцо до отъезда. Сделать это совсем нетрудно: Дикки снимает его, когда идет купаться. Иногда он снимал кольцо, даже когда принимал душ. Том решил украсть его в самый последний день. Том не сводил глаз с закрытых век Дикки. Ненависть и симпатия, нетерпение и чувство безысходности владели им попеременно, затрудняя дыхание. Ему хотелось убить Дикки. Он уже не первый раз об этом думал, но раньше то был порыв, вызванный гневом или разочарованием; порыв вскоре исчезал, оставляя чувство стыда. Теперь же он думал об этом целую минуту, две минуты, ведь он уедет от Дикки, чего же тогда стыдиться? С Дикки у него не сложилось. Он его ненавидел, потому что, с какой стороны ни посмотри, неудача Тома – не его вина, и успеха он не добился не потому, что что-то сделал не так, а из-за нечеловеческого упрямства Дикки. И из-за его непомерной грубости! Он предлагал Дикки дружбу, товарищество, уважительное отношение – все, что только мог предложить, а Дикки отвечал ему неблагодарностью, а теперь еще и враждебностью. Да Дикки просто-напросто хочет от него избавиться. Том подумал, что, если он убьет Дикки в поезде, можно будет сказать, что произошел несчастный случай. Он даже мог бы… Ему вдруг пришла в голову блестящая мысль: он мог бы стать Дикки Гринлифом. Делать то, что делает Дикки, он умеет. Первым делом вернулся бы в Монджибелло, забрал вещи Дикки, рассказал Мардж какую-нибудь историю, снял квартиру в Риме или Париже и каждый месяц получал бы чеки Дикки, подделывая его подпись. Он мог бы стать вторым Дикки и сделал бы это так, чтобы мистер Гринлиф-старший стал совсем ручным. Риск лишь придавал ему силы, хотя он смутно и осознавал, что риск этот скоротечен. Он начал обдумывать как.Море. Но Дикки отлично плавает. Скалы. Нетрудно столкнуть Дикки с какой-нибудь скалы во время прогулки, но, представив себе, как Дикки хватает его и тащит за собой, он заерзал на сиденье, так что стало больно ягодицам, а на ногтях больших пальцев появились красные полукружия. Второе кольцо тоже придется взять. Волосы придется осветлить. Но жить там, где живет хоть кто-то из знакомых Дикки, он, конечно же, не станет. Ему нужно лишь сделаться похожим на Дикки, чтобы можно было пользоваться его паспортом. А если…Дикки открыл глаза и с удивлением взглянул на него. Том тут же обмяк, запрокинул голову и закрыл глаза, будто в обмороке.– Что с тобой, Том? – спросил Дикки, тряся его за колено.– Все в порядке, – слегка улыбнувшись, ответил Том.Том видел, что Дикки раздражен, и знал почему: Дикки жалел о том, что уделил ему даже такое внимание. Том улыбнулся про себя. Он был доволен тем, что сумел так быстро притвориться, будто потерял сознание, а ведь только так он мог помешать Дикки увидеть более чем странное выражение, которое только что сошло с его лица.Сан-Ремо. Цветы. Снова главная дорога вдоль пляжа, магазины и лавочки, французские, английские и итальянские туристы. Еще одна гостиница с цветами на балконе. Где? Вечером, в одной из улочек? К часу ночи в городе будет темно и тихо, надо только удержать Дикки до этого времени. В море? Было немного пасмурно, но не холодно. Том напряженно думал. Можно сделать это и в гостиничном номере, но как потом избавиться от тела? Тело должно исчезнуть, совсем исчезнуть. В таком случае остается только вода, но вода – стихия Дикки. На пляже можно взять напрокат яхту, шлюпку или моторную лодку. Том знал, что в каждой моторной лодке есть бетонное кольцо на лине, которое используют вместо якоря.– Дикки, не взять ли нам напрокат лодку? – спросил Том, стараясь не выдать своего энтузиазма, хотя это ему и не удалось. Дикки посмотрел на него. С того времени как они приехали сюда, он ни к чему не проявлял интереса.Вдоль деревянного пирса выстроилось около десятка бело-голубых и бело-зеленых моторных лодок. Утро было холодное и довольно пасмурное, и лодочник был рад тому, что хоть кто-то желает прокатиться. Дикки глянул в сторону Средиземного моря, окутанного легким туманом, предвестником дождя. Этот туман не рассеется и за день, и солнце сегодня наверняка не выглянет. Было пол-одиннадцатого – то время после завтрака, когда дела делаются с ленцой. Впереди их ждал длинный итальянский день.– Ладно. Покатаемся часок вокруг порта, – сказал Дикки и тотчас прыгнул в лодку.Судя по тому, как он улыбался, Том догадался, что Дикки уже приходилось кататься на моторной лодке и теперь он будет предаваться воспоминаниям, как он катался с Фредди, а может, и с Мардж. У Дикки оттопыривался карман вельветовых брюк – там лежал флакон духов для Мардж, который они купили несколько минут назад в магазине, очень похожем на американский.Лодочник рывком запустил мотор и спросил у Дикки, знает ли он, как это делается. Дикки утвердительно кивнул. Том обратил внимание на то, что на дне лодки лежало одно-единственное весло. Дикки дернул за рычаг скоростей, и лодка понеслась прочь от города.– Здо́рово! – крикнул Дикки, улыбаясь. Его волосы развевались на ветру.Том посмотрел по сторонам. Справа возвышалась скала, очень похожая на ту, что была в Монджибелло, а слева сквозь туман виднелась полоска суши. Куда лучше держать путь, он и сам не знал.– Тебе эти места знакомы? – крикнул Том, указывая в сторону берега и стараясь перекричать шум мотора.– Нет! – бодрым голосом ответил Дикки. Прогулка ему явно нравилась.– Этой штукой трудно управлять?– Нисколько! Хочешь попробовать?Том заколебался. Дикки по-прежнему держал курс в открытое море.– Нет, спасибо.Он посмотрел направо, потом налево. Слева проплывала яхта.– Куда ты направляешься? – крикнул Том.– Какая разница? – улыбнулся Дикки.И в самом деле никакой разницы.Неожиданно Дикки повернул вправо, да так резко, что обоим пришлось откинуться назад, чтобы выровнять лодку. Слева от Тома взметнулась стена белых брызг; когда она постепенно улеглась, он увидел пустынный горизонт. Они мчались по чистой воде, в никуда. Дикки то и дело менял скорость, и его голубые глаза радовались тому, что вокруг никого не было.– В маленькой лодке скорость всегда кажется больше, чем на самом деле, – прокричал Дикки.Том кивнул и понимающе улыбнулся. Ему было страшно. Одному богу известно, какая здесь глубина. Если с лодкой вдруг что-то случится, им ни за что не выбраться на берег – уж ему-то точно. Зато никто не увидит, что они тут делают. Дикки снова стал забирать вправо, на этот раз более плавно, и взял курс на длинную полоску окутанной туманом суши. Том мог бы наброситься на Дикки, ударить, стиснуть его в объятиях, выбросить за борт, и никто бы с такого расстояния ничего не увидел. Тома бросило в пот, ему стало жарко, а на лбу выступила холодная испарина. Он боялся, но не воды, а Дикки. Он знал, что сделает это, что теперь уже ничто его не остановит – да он и сам не в силах остановиться, – но знал и то, что у него может ничего не получиться.– Хочешь, прыгну? – крикнул Том, расстегивая куртку.У Дикки это предложение вызвало смех. Он широко открыл рот и пристально смотрел куда-то вперед. Том продолжал раздеваться. Он снял ботинки и носки. Под брюками, как и у Дикки, у него были плавки.– Я прыгну, если и ты прыгнешь! – прокричал Том. – Ну как?Ему хотелось, чтобы Дикки сбросил скорость.– Я? Запросто!Неожиданно Дикки сбавил скорость. Он отпустил рычаг и снял куртку. Потеряв скорость, лодка закачалась на волнах.– Что же ты остановился? – спросил Дикки, кивком указав Тому на брюки, которые тот так еще и не снял.Том бросил взгляд в сторону берега. Сан-Ремо утопал в бело-розовой дымке. Он взял весло, будто собираясь просто его подержать, и, когда Дикки принялся стягивать с себя брюки, поднял его и с силой опустил на голову Дикки.– Эй! – закричал Дикки.Бросив на Тома свирепый взгляд, он стал сползать с деревянного сиденья. Его выцветшие брови поднялись в изумлении.Том снова ударил его веслом, на этот раз вложив в удар всю свою силу.– Боже! – пробормотал Дикки.Он с ненавистью смотрел на Тома, но глаза его тускнели; он потерял сознание.Том размахнулся и еще раз ударил Дикки по голове. Том видел, что весло оставило тупую рану, которая тут же наполнилась кровью. Дикки корчился на дне лодки. Он издавал стоны, которые вызывали у Тома страх, потому что казались ему чересчур громкими. Том трижды ударил его кромкой весла по затылку, как будто весло – топор, а голова Дикки – дерево. Лодка раскачивалась, и вода плескалась у него под ногой, которой он опирался о деревянный брус, тянувшийся вдоль борта. Он ударил Дикки веслом по лбу, и из того места, куда пришелся удар, широкой полосой стала медленно сочиться кровь. В какую-то секунду Том почувствовал, что у него нет больше сил поднимать и опускать весло, но Дикки все еще продолжал ползать по дну лодки. Том покрепче ухватился за весло и рукоятью ударил Дикки в бок. Распростертое тело обмякло и замерло. Том выпрямился, с трудом восстанавливая дыхание. Он осмотрелся по сторонам. Вокруг не было ни катеров, ни яхт, вообще ничего, только где-то далеко-далеко перемещалось справа налево белое пятно – это была моторная лодка, направлявшаяся к берегу.Том сдернул с пальца Дикки кольцо и положил себе в карман. Второе кольцо сидело плотнее, но и его удалось снять, оставив кровоточащую ранку на суставе. Том порыскал в карманах брюк Дикки. Французские и итальянские монеты. Он их оставил, но взял брелок с тремя ключами. Потом поднял куртку Дикки и достал из кармана флакон духов в коробке. Во внутреннем кармане были сигареты, серебряная зажигалка, огрызок карандаша, портмоне из крокодиловой кожи и несколько визитных карточек. Том рассовал все по карманам своей вельветовой куртки, после чего ухватился за веревку с бетонным якорем, привязанную к металлическому кольцу на носу лодки. Он попытался отвязать веревку. Узел оказался крепко завязан. Веревка намокла, и развязать ее было невозможно. Ее, наверное, уже года три не развязывали. Том ударил по узлу кулаком. Жаль, нет ножа.Он посмотрел на Дикки. Мертв? Том присел на узком носу лодки, чтобы убедиться, что Дикки не подает признаков жизни. Прикоснуться к нему, дотронуться до груди или прощупать пульс он боялся. Том повернулся и со злостью дернул за веревку, но убедился лишь в том, что узел затягивается еще туже.Зажигалка! Он поднял со дна лодки брюки Дикки и порылся в карманах. Потом поднес к пламени сухой кусок веревки. Веревка была толщиной дюйма полтора. Медленно, как все медленно тянется! Том еще раз огляделся. Не увидит ли его на таком расстоянии лодочник? Прочная серая веревка не хотела загораться, лишь тлела и дымилась, и волоски один за другим расходились. Том дернул ее, зажигалка погасла. Он снова зажег ее и потянул за веревку. Наконец она разорвалась, и Том, прежде чем страх успел одолеть его, четырежды обвязал ею голые лодыжки Дикки. Узел он завязал огромный, неуклюжий, сделав его нарочито большим, чтобы не развязался, – узлы он завязывать не умел. Веревка была длиной футов сорок. Теперь он действовал хладнокровнее, увереннее и методичнее. Он рассчитывал, что бетонный груз удержит тело внизу. Тело, возможно, немного переместится, но на поверхность не всплывет.Том выбросил бетонный якорь за борт. Раздался всплеск. Якорь, поднимая пузыри, погрузился в прозрачную воду и исчез. Он опускался все ниже и ниже, пока веревка не натянулась на лодыжках Дикки. Том к этому времени уже перекинул его ноги через борт и теперь тянул за руку, пытаясь подтянуть к борту самую тяжелую часть тела. Безжизненно висевшая рука Дикки была теплой, но не сгибалась. Плечи по-прежнему находились на дне лодки, и когда Том тащил Дикки за руку, та, казалось, растягивается, словно резиновая, в то время как тело не двигается. Том опустился на одно колено и попробовал приподнять тело сбоку. Лодка закачалась. Он забыл о море – а ведь только его он и боялся. Надо бы перебросить Дикки через корму, подумал он, ведь корма ниже носа. Он потащил безжизненное тело к корме, при этом веревка потянулась вдоль борта. По тому, что она была натянута, можно было понять, что якорь дна не касался. На этот раз Том начал с головы и плеч. Перевернув тело Дикки на живот, он стал потихоньку выталкивать его. Голова Дикки была уже в воде, вся верхняя часть тела была за бортом, но теперь помехой стали ноги; как и плечи, они оказались на удивление тяжелыми и никак не поддавались усилиям Тома. Дно лодки притягивало их, точно магнит. Том набрал побольше воздуха и сделал последнее усилие. Дикки перевалился за борт, а Том потерял равновесие и покачнулся, ударившись о рычаг переключения скоростей. Молчавший до сих пор мотор неожиданно взревел.Том бросился к рычагу, но лодка в то же мгновение взлетела, описав сумасшедшую дугу. Он увидел воду под собой и протянул руку, чтобы схватиться за борт, но борта не было.Он оказался в воде.Судорожно дыша, он изо всех сил рванулся вверх, чтобы схватиться за лодку. Не вышло. Лодка вертелась волчком. Том дернулся еще раз, но лишь глубже ушел под воду, так что его стало накрывать с головой – очень медленно, и тем не менее он успел хлебнуть воды. Лодка уплывала все дальше. Ему уже приходилось раньше видеть, как крутится в подобных случаях лодка; она не остановится до тех пор, пока кто-нибудь не заберется в нее и не заглушит мотор. Оказавшись вдали от нее, он понял, что погибнет; погрузившись с головой под воду, он попытался было грести ногами; шум мотора вдруг стих, потому что вода залилась ему в уши, и он слышал только те звуки, которые издавал сам, – он продолжал дышать, бороться, и еще он слышал, как отчаянно бьется пульс. Том вынырнул на поверхность и бессознательно устремился в сторону лодки, единственного, что плавало, хотя она и продолжала вертеться, так что к ней невозможно было приблизиться. Ее острый нос промелькнул мимо него два, три, четыре раза, а он за это время сумел сделать всего один вдох.Том стал звать на помощь, но лишь набрал полный рот воды. Он коснулся рукой днища лодки, но тут же отдернул ее, потому что лодка продолжала вращаться. Том в отчаянии потянулся к корме, не обращая внимания на винты. Его пальцы нащупали руль. Он нырнул, но сделал это не вовремя: киль ударил его по затылку и отбросил в сторону. Теперь рядом оказалась корма, он потянулся было к ней, но пальцы соскальзывали с руля. Другой рукой он ухватился за корму, стараясь держаться от нее на расстоянии вытянутой руки, чтобы винты его не задели. Неожиданно он ощутил прилив сил. Рванувшись к той части кормы, что была ближе, он зацепился за ее край, потом подтянулся и нащупал рычаг.Лодка замедлила вращение.Том ухватился за борт двумя руками. Смешанное чувство облегчения и неверия овладело им, и тут же он ощутил жжение в горле и боль в груди, появлявшуюся с каждым вдохом. Прежде чем забраться в лодку, он, ни о чем не думая, отдохнул минуты две, а то и больше, собираясь с силами. Наконец Том медленно подтянулся и резко перебросил тело через борт. Он упал лицом вниз, а ноги повисли за бортом. Какое-то время он не двигался, ощущая на кончиках пальцев липкую кровь Дикки; изо рта и из носа у него струилась какая-то жидкость, смешавшаяся с морской водой. Прежде чем пошевелиться, он подумал о своих дальнейших действиях; лодка была в крови, значит ее нельзя возвращать. А еще нужно запустить мотор и решить, в какую сторону следует плыть.Потом он вспомнил о кольцах Дикки. Пошарив в кармане своей куртки, он убедился, что они по-прежнему там, да и куда они могли деться? Тома одолел приступ кашля, и, когда он стал оглядываться, нет ли поблизости другой лодки и не спешит ли кто к нему, его взор затуманили слезы. Он протер глаза. Лодок не было, не считая той небольшой моторки, что плыла где-то вдалеке. Вряд ли те, кто в ней сидит, обратили на него внимание. Том взглянул под ноги. Удастся ли отмыть кровь? Он где-то слышал, что кровь отмывается с большим трудом. Поначалу он хотел вернуть лодку, и, если бы лодочник спросил, где его приятель, он бы ответил, что высадил его на берегу. Теперь об этом не могло быть и речи.Том осторожно потянул на себя рычаг. Мотор завелся. Он даже этого испугался, но мотор был отзывчивее и гуманнее моря, а потому не так страшен. Том взял курс к берегу, к северу от Сан-Ремо. Возможно, удастся найти там какое-нибудь место, заброшенную бухточку, где можно будет оставить лодку. А что, если лодку найдут? Проблема казалась неразрешимой. Он попробовал собраться с мыслями, но никак не мог понять, как избавиться от лодки.Том увидел сосны, безлюдный берег и оливковую рощу в зеленоватой дымке. Он медленно подплыл сначала к правой части пляжа, потом к левой, чтобы убедиться, нет ли здесь людей. Никого не было. Тогда он направился к низкому берегу, тщательно следя за скоростью, поскольку не был уверен, что мотор не выкинет еще какую-нибудь штуку. Скоро нос лодки заскрипел о песок. Он повернул рычаг и выключил мотор. Потом осторожно ступил в воду, подтащил, насколько хватило сил, лодку к берегу и вынес из нее две куртки, свои сандалии и флакон духов Мардж. В этой маленькой бухточке – не больше пятнадцати футов шириной – он чувствовал себя спокойно и в безопасности. Людей нигде не было видно. Тому пришло вдруг в голову, что лодку можно затопить.Он принялся собирать камни величиной с человеческую голову, потому что ничего тяжелее он поднять не мог. Том бросал их в лодку, но в конце концов пришлось собирать маленькие камни, потому что больших поблизости не было. Он работал без остановки, не давая себе передышки, потому что знал: стоит только расслабиться на секунду, и он тотчас рухнет от изнеможения и будет лежать на берегу до тех пор, пока кто-нибудь его не найдет. Набросав полную лодку камней, он оттолкнул ее и принялся раскачивать, пока вода не начала перехлестывать через борт. Лодка стала погружаться. Том подтолкнул ее и побрел за ней. Она затонула, когда он оказался по пояс в воде. Он с трудом побрел к берегу, а добравшись до суши, рухнул на песок лицом вниз и тотчас же стал думать о своем возвращении в гостиницу: что он скажет и что предпримет в дальнейшем. Из Сан-Ремо следовало уехать до наступления ночи и вернуться в Монджибелло. Но ведь и там придется что-то рассказывать.13Том вернулся в гостиницу под вечер, в тот час, когда итальянцы и все прочие ее обитатели, приняв душ и переодевшись, уже оккупировали столики возле кафе и занялись разглядыванием прохожих, не пропуская ничего из того, что могло показаться занимательным. На Томе были лишь плавки, сандалии и вельветовая куртка Дикки. Свои слегка испачканные кровью брюки и куртку он нес под мышкой. Он шел неторопливой походкой, потому что страшно устал, хотя голову держал прямо – ради того, чтобы на пути к гостинице его видели сотни людей. Едва выбравшись из Сан-Ремо, он подкрепился в придорожном баре: выпил пять чашек кофе, не пожалев сахару, и три рюмки бренди. Теперь он играл роль ведущего здоровый образ жизни молодого человека, который проводит день на суше и на море, потому что ему нравится проводить время и там, и там, ведь он хороший пловец, не боится холода и плавает по вечерам даже в прохладную погоду. Он добрался до гостиницы, взял ключ, поднялся в свой номер и повалился на постель. Надо отдохнуть часок, подумал он, но засыпать нельзя, иначе проспишь долго. Он полежал немного и, когда его потянуло ко сну, поднялся и ополоснул лицо под краном. Потом смочил полотенце и снова лег, помахивая полотенцем, чтобы не дать себе заснуть.Наконец он поднялся и начал замывать пятно крови на брючине. Он тер его мылом и пилкой для ногтей, а когда устал, оставил это занятие и принялся собирать чемодан. Он сложил вещи Дикки так, как тот обыкновенно их складывал, положив зубную пасту и щетку в левый кармашек. Потом снова взялся за брючину. На его куртке было столько пятен крови, что ее вряд ли удастся когда-нибудь надеть, придется от нее избавиться, но можно надеть куртку Дикки – она такого же бежевого цвета и почти такого же размера. Том сшил себе похожий костюм и у того же портного в Монджибелло, что и Дикки. Он положил костюм в чемодан. Потом спустился вниз и потребовал счет.Служащий за конторкой спросил, где его приятель, и Том ответил, что собирается с ним встретиться на вокзале. Служащий любезно улыбался и пожелал Тому buon’ viaggio.[30]В двух кварталах от гостиницы Том зашел в ресторанчик и заставил себя съесть тарелку куриного бульона с овощами – в надежде, что еда придаст ему сил. Он то и дело озирался, боясь увидеть лодочника. Главное, думал он, это сегодня же покинуть Сан-Ремо, взять такси, если нет поезда или автобуса, и уехать в другой город.На вокзале Том узнал, что есть ночной поезд на юг, отходящий в десять двадцать четыре. Назавтра просыпаешься в Риме и пересаживаешься на поезд в Неаполь. Все показалось ему вдруг так легко и просто, что он самоуверенно подумал, что неплохо бы заехать на несколько дней в Париж.– Spetta un momento,[31] – сказал он служащему, который уже начал оформлять ему билет.Том прошелся вокруг чемодана, размышляя о Париже. Всего одна ночь. Провести там, скажем, два-три дня. Мардж можно ничего и не говорить. Но он тотчас отверг Париж. Там ему будет неспокойно. Ему не терпелось добраться до Монджибелло и покопаться в вещах Дикки.В поезде аккуратно выглаженные белые простыни показались ему вершиной блаженства. Прежде чем погасить свет, он погладил их руками. А чистое серо-голубое одеяло, маленькая черная сетка над головой, в которую можно положить все что угодно… У Тома захватило дух, когда он подумал, сколько удовольствий можно себе позволить на деньги Дикки – совсем другие постели, столы, моря, пароходы, чемоданы, рубашки, годы свободы, годы наслаждения. Он выключил свет, уронил голову на подушку и почти тотчас заснул – счастливый, довольный и абсолютно уверенный в себе. Так он себя никогда в жизни не чувствовал.В Неаполе он зашел на вокзале в туалет, достал из чемодана зубную щетку и расческу Дикки и завернул их в его плащ вместе со своей вельветовой курткой и брюками с пятнами крови. Перейдя через улицу, он засунул все это в мешок для мусора, лежавший возле стены какого-то дома. Потом выпил на завтрак кофе с молоком и съел сладкую булочку в кафе на площади, где находилась автобусная остановка, и сел в уже знакомый ему одиннадцатичасовой автобус в Монджибелло.Том вышел из автобуса и тут же увидел Мардж. Она была в купальнике и свободной белой кофточке – так она обычно ходила на пляж.– Где Дикки? – спросила Мардж.– В Риме. – Том был готов к этому вопросу и без труда улыбнулся. – Остался на несколько дней. Я приехал взять кое-что из его вещей.– Он там с кем-то?– Да нет, живет в гостинице. – Изобразив на лице улыбку, означавшую прощание, он направился вверх, но спустя несколько шагов остановился. – Что тут произошло без нас интересного? – спросил он.– Скучно было. Как обычно. – Мардж улыбнулась.Ей было с ним не по себе, но она пошла следом за ним в дом. Калитка была не заперта, и Том взял большой железный ключ от двери на террасу там, где его обычно прятали, – за полусгнившей деревянной кадкой с чахлым кустиком. Они вместе зашли на террасу. Стол был немного сдвинут в сторону, на нем лежала книга. Значит, Мардж сюда заходила, пока их не было, подумал Том. Он отсутствовал всего лишь трое суток, но ему казалось, что прошел целый месяц.– Как поживает Скиппи? – весело спросил Том, открывая холодильник и доставая формочку для льда.Скиппи была бродячей собакой, которую Мардж подобрала несколько дней назад, – беспородный черно-белый пес, которого Мардж баловала и кормила, как старая дева, обожающая животных.– Убежал. Я и не думала, что он останется.– Жаль.– Судя по твоему виду, вы неплохо провели время, – заметила Мардж с оттенком грусти.– В общем, да, – улыбнулся Том. – Хочешь что-нибудь выпить?– Нет, спасибо. Как ты думаешь, когда Дикки вернется?– Ну… – Том задумчиво нахмурился. – Трудно сказать. Говорил, что хочет сходить на несколько выставок. Думаю, он просто радуется перемене обстановки. – Том налил себе большую порцию джина, добавил содовой и положил в стакан дольку лимона. – Наверное, через неделю. Кстати! – Том достал из чемодана флакон духов. Обертку он выбросил, потому что на ней были пятна крови. – Твой «Страдивари». Мы купили его в Сан-Ремо.– Спасибо… большое спасибо. – Мардж с улыбкой взяла духи и бережно и задумчиво открыла их.Том прошелся по террасе со стаканом в руке. Он ждал, когда Мардж уйдет, и потому молчал.– А ты… – произнесла наконец Мардж, – ты долго здесь будешь?– Где?– Здесь.– Одну ночь. Завтра уезжаю в Рим. Днем, наверное, – прибавил он, вспомнив, что раньше двух почту не получит.– Кажется, мы больше не увидимся, если только ты не придешь на пляж, – сказала Мардж, стараясь, чтобы в ее голосе прозвучали дружеские нотки. – Желаю приятно провести время. И скажи Дикки, чтобы прислал открытку. В какой гостинице он остановился?– Э-э… как там ее? Около Пьяцца ди Спанья.– «Ингильтерра»?– Точно. Но он, кажется, говорил, что писать ему лучше на «Америкэн экспресс». – Звонить Дикки она не будет, подумал Том. А если напишет, завтра он заберет ее письмо. – Наверное, завтра утром схожу на пляж, – сказал Том.– Хорошо. Спасибо за духи.– Не за что!Мардж спустилась вниз по тропинке и вышла через железную калитку.Том тут же подхватил чемодан и бросился в спальню Дикки. Он выдвинул верхний ящик: письма, две записные книжки с адресами, браслет для часов, ключи и что-то вроде страховки. Он выдвинул один за другим все ящики и так их и оставил. Рубашки, трусы, аккуратно сложенные свитера, носки. В углу комнаты горой лежали папки и блокноты для рисования. Работы предстояло немало. Том скинул с себя всю одежду, голым сбежал вниз и быстро принял холодный душ, потом натянул старые белые парусиновые брюки Дикки, которые висели в шкафу.С верхних ящиков он начал по двум причинам: важно было ознакомиться с последними письмами на тот случай, если ситуация изменится и потребуется его немедленное вмешательство, а еще потому, что если днем вернется Мардж, то у нее не должно возникнуть впечатления, будто он немедленно принялся растаскивать весь дом. Тем не менее уже сейчас можно начать складывать в самый большой чемодан лучшие вещи Дикки, подумал Том.Том до полуночи рылся в доме. Чемоданы Дикки были упакованы, и теперь он обдумывал, чего стоила обстановка и домашние принадлежности, что можно оставить Мардж и как избавиться от всего остального. Пусть Мардж забирает этот чертов холодильник себе. Это доставит ей удовольствие. Тяжелый резной шкаф в фойе, в котором Дикки хранил белье, стоит, наверное, несколько сотен долларов, подумал Том. Когда однажды Том спросил насчет этого шкафа, Дикки сказал, что ему четыреста лет. Cinquencento.[32] Он решил переговорить с синьором Пуччи, заместителем управляющего «Мирамаре», чтобы тот взял на себя роль агента по продаже дома и обстановки. А заодно и яхты. Дикки как-то говорил ему, что синьор Пуччи оказывал подобные услуги жителям деревни.Том собирался взять все вещи Дикки с собой в Рим, но, поскольку Мардж наверняка удивится, что он берет так много на такое короткое время, Том решил, что лучше представить дело таким образом, будто Дикки задумал перебраться в Рим.На следующий день, часа в три, Том отправился на почту, где получил любопытное письмо Дикки от его знакомого в Америке. Больше писем не было. Возвращаясь домой, он вообразил, будто читает письмо от Дикки. Он даже слова видел, так что, если понадобится, мог процитировать их Мардж и даже немного удивиться тому, что Дикки переменил свои планы, удивиться вполне правдоподобно.Добравшись до дома, он стал упаковывать лучшие картины Дикки в большую картонную коробку, которую взял в бакалейной лавке Альдо. Он действовал спокойно и методично, ожидая, что в любой момент может явиться Мардж, но она пришла только после четырех.– Ты все еще здесь? – спросила она, войдя в комнату Дикки.– Да. Только что получил от Дикки письмо. Он решил перебраться в Рим. – Том выпрямился и улыбнулся, словно эта новость и для него явилась сюрпризом. – Он хочет, чтобы я захватил с собой как можно больше его вещей.– Перебраться в Рим? Надолго?– Не знаю. Наверное, до конца зимы.Том продолжал связывать холсты.– Он этой зимой сюда уже не приедет? – спросила Мардж с потерянным видом.– Нет. Говорит, что, возможно, даже продаст дом. Пока еще ничего не решил.– Боже мой! Да что же такое случилось?Том пожал плечами.– Наверное, хочет провести зиму в Риме. Сказал, что напишет тебе. Ты сегодня не получала от него письма?– Нет.Наступило молчание. Том продолжал укладываться. Ему вдруг пришло в голову, что он еще не собрал свои вещи. Даже в свою комнату не заходил.– А в Кортину он собирается? – спросила Мардж.– Нет. Сказал, что напишет Фредди и откажется от поездки. А ты вполне можешь туда съездить. – Том посмотрел на нее. – Между прочим, Дикки просил тебя принять от него в подарок холодильник. Кто-нибудь поможет тебе его перетащить?Подарок в виде холодильника не произвел перемены в выражении лица Мардж – она была ошеломлена. Том знал, что ее интересует только одно – будет он жить вместе с Дикки или нет, а поскольку у него такой беспечный вид, значит, заключила она, будет. Том догадывался, что она подбирает нужные слова, – он видел ее насквозь, как ребенка. Наконец она их произнесла:– Вы будете жить в Риме вместе?– Какое-то время. Помогу ему устроиться. В этом месяце я собираюсь в Париж, а где-то в середине декабря думаю вернуться в Штаты.Мардж совсем упала духом. Том знал, что она уже вообразила себе, как ей будет одиноко все эти недели – даже если Дикки будет совершать периодические набеги на Монджибелло, чтобы проведать ее: утром в воскресенье одна, за обедом одна.– А что он думает насчет Рождества? Где он собирается его провести – в Риме или здесь?– Вряд ли здесь. Мне кажется, ему очень хочется побыть одному, – ответил Том с ноткой раздражения в голосе.Эти слова ее буквально потрясли. Она умолкла. «Подожди, я тебе еще из Рима напишу», – подумал Том. Конечно, он будет добр с ней, добр, как Дикки, но из недвусмысленного письма она поймет, что Дикки не желает ее больше видеть.Несколько минут спустя Мардж поднялась и рассеянно попрощалась с Томом. Он вдруг подумал, что она может сегодня же позвонить Дикки. Или даже поехать в Рим. Ну и что с того? Дикки вполне мог перебраться в другую гостиницу. А в Риме столько гостиниц, что ей на несколько дней работы хватит, чтобы их обойти, даже если она специально туда для этого поедет. А если она его не найдет – ни после звонка в Рим, ни после поездки, – ей ничего не останется, как предположить, что он уехал в Париж или в какой-нибудь другой город вместе с Томом Рипли.Том просмотрел газеты из Неаполя, надеясь найти там сообщение о затопленной лодке, которую нашли близ Сан-Ремо. «Barca affondata vicino San Remo»[33] – примерно такой заголовок. Из-за пятен крови, если они там еще остались, поднимется, конечно, большой шум. Итальянские газеты любят описывать подобные вещи в мелодраматическом стиле: «Джорджо ди Стефани, молодой рыбак из Сан-Ремо, вчера, в три часа дня, сделал на глубине двух метров поистине ужасное открытие. Моторная лодка, внутри которой множество кровавых пятен…» Но в газетах Том ничего не нашел. И во вчерашних тоже. Не исключено, что лодку найдут только через несколько месяцев, подумал он. Или вообще никогда не найдут. А если и найдут, как узнать, что лодку брали напрокат Дикки Гринлиф и Том Рипли? Своих имен лодочнику в Сан-Ремо они не называли. Лодочник дал им маленький оранжевый билет, который какое-то время лежал у Тома в кармане, пока он его не выбросил.Том уехал из Монджибелло на такси около шести часов вечера, после того как выпил кофе у Джорджо и попрощался с Джорджо, Фаусто и другими деревенскими жителями, с которыми они с Дикки были знакомы. Всем им он рассказал одну и ту же историю о том, что синьор Гринлиф остается на зиму в Риме и шлет им оттуда привет. Том сказал, что вскоре Дикки наверняка приедет ненадолго в Монджибелло.Холсты Дикки ему упаковали днем в «Америкэн экспресс», и он отослал коробки в Рим на имя Дикки Гринлифа вместе с сундуком Дикки и двумя тяжелыми чемоданами. С собой в такси Том взял два своих чемодана и один чемодан Дикки. Он переговорил с синьором Пуччи в «Мирамаре», сообщив ему, что, возможно, синьор Гринлиф захочет продать дом вместе с мебелью. Не согласится ли синьор Пуччи взяться за это? Синьор Пуччи с радостью согласился. Том поговорил также с Пьетро, хозяином пристани, и попросил его подыскать покупателя для «Пипистрелло», потому что этой зимой синьор Гринлиф наверняка захочет избавиться от своей яхты. Том сказал, что синьор Гринлиф готов продать ее за пятьсот тысяч лир, почти за восемьсот долларов, а это совсем ничего за яхту с двумя спальными местами. Пьетро сказал, что сумеет продать ее в течение нескольких недель.В поезде по пути в Рим Том, тщательно обдумывая каждое слово, сочинил письмо Мардж. Он даже выучил его наизусть, пока писал. Поселившись в гостинице «Хасслер», Том сел за машинку Дикки, которую вез в одном из его чемоданов, и тотчас напечатал письмо.«Рим, 28 ноября 19…Дорогая Мардж!Я решил снять в Риме квартиру на зиму, чтобы переменить обстановку и пожить немного вдали от Монджи. Мне очень хочется побыть одному. Извини, что все вышло так неожиданно, я даже не успел с тобой попрощаться, но вообще-то, я нахожусь недалеко и надеюсь время от времени навещать тебя. Даже вещи самому собирать не хотелось, поэтому я взвалил все на Тома.На какое-то время мы расстанемся, но я убежден, что никакого вреда от этого не будет, скорее наоборот. Последнее время мне казалось, будто я тебе надоел, хотя мне с тобой не было скучно. Пожалуйста, не думай, что я от чего-то сбежал. Думаю, что Рим опустит меня на землю, в Монджи это никак не получалось. Отчасти причиной моего беспокойного состояния была ты. Мой отъезд, конечно, ничего не решает, но он поможет мне узнать, какие чувства я испытываю к тебе. По этой причине, дорогая, я не хотел бы какое-то время с тобой видеться. Надеюсь, ты меня поймешь. Если нет – ничего не поделаешь, но я все-таки решил рискнуть. Возможно, я съезжу на пару недель в Париж с Томом – он туда просто рвется. Но это в том случае, если я не займусь немедленно живописью. Я познакомился с художником, которого зовут Ди Массимо. Его работы мне очень нравятся. Старик совсем обнищал и, похоже, рад взять меня в ученики за небольшую плату. Буду рисовать вместе с ним в его мастерской.Город чудесный. Всю ночь бьют фонтаны и, в отличие от нашего Монджи, никто не спит. А насчет Тома ты была не права. Он скоро уезжает в Штаты, мне все равно когда, хотя, в общем, он неплохой парень, и я не могу сказать, что он мне не нравится. До нас ему нет никакого дела. Надеюсь, ты это понимаешь.Пиши мне на „Америкэн экспресс“, Рим. Еще не решил, где буду жить. Обязательно дам тебе знать, как только найду квартиру. А пока поддерживай огонь в домашнем очаге и следи за тем, чтобы исправно работали и холодильник, и твоя пишущая машинка. Мне очень жаль, дорогая, что я испортил тебе Рождество, но вряд ли мы скоро встретимся, даже если ты возненавидишь меня за это.С любовью,Дикки».С того момента как Том вошел в гостиницу, он не снимал кепку. Портье он оставил не свой паспорт, а паспорт Дикки, хотя в гостиницах, насколько он заметил, на фотографию в паспорте не смотрят, а лишь переписывают его номер. Он поставил в книге гостей торопливую и довольно вычурную подпись Дикки: заглавные буквы «Р» и «Г» с завитушками. Выйдя из гостиницы, чтобы отправить письмо, он отошел подальше от нее и заглянул в магазин, где купил кое-что из косметики на тот случай, если она ему понадобится. Он развеселил продавщицу-итальянку, рассказав ей, что покупает косметику для своей жены, которая потеряла свой косметический набор, а сейчас лежит в гостинице с расстройством желудка.Весь вечер он учился расписываться как Дикки. Ежемесячный перевод Дикки должен был прийти из Америки дней через десять.14На следующий день он переехал в гостиницу «Европа», недорогой отель на Виа Венето, потому что «Хасслер» показался ему слишком шумным. В таких гостиницах любят останавливаться те, кто делает кино, а также люди вроде Фредди Майлза и других знакомых Дикки, приезжающих в Рим.В своем гостиничном номере Том провел воображаемые беседы с Мардж, Фаусто и Фредди. Мардж, скорее всего, приедет в Рим, думал он. Если бы ей случилось позвонить ему по телефону, то он бы говорил с ней как Дикки, а если он столкнется с ней лицом к лицу, он станет Томом. Ведь она вполне может объявиться в Риме, отыскать его в гостинице и подняться к нему в номер, в каковом случае ему придется снять кольца Дикки и переодеться.– Не знаю, что и сказать, – произнесет он голосом Тома. – Ты ведь его знаешь – любит быть сам по себе. Говорил, что я могу пожить несколько дней в его комнате, – моя плохо отапливается… Да он вернется через пару дней или открытку пришлет, что все в порядке. Они с Ди Массимо в какой-то городишко поехали посмотреть церковные фрески.– (А ты не знаешь, на север они поехали или на юг?)– Точно не знаю. Кажется, на юг. А что это тебе даст?– (Как ужасно, что я не могу с ним встретиться! Почему он даже не сказал, куда едет?)– Очень тебя понимаю. Я и сам его спрашивал. Весь номер облазил в поисках карты или записки какой-нибудь, хотел узнать, куда он отправился. Он звонил три дня назад, сказал, что я могу пожить в его номере, если хочу.Ему понравилось играть самого себя, ведь может настать момент, когда ему придется перевоплотиться буквально за секунды. Удивительно, как быстро забывается тембр голоса Тома Рипли. Он беседовал с воображаемой Мардж до тех пор, пока не вспомнил, как звучит его собственный голос.Но гораздо больше времени он провел в образе Дикки, низким голосом беседуя с Фредди и Мардж, а также по телефону с матерью Дикки, с Фаусто, с незнакомцем за обеденным столом. Он говорил по-английски и по-итальянски, и при этом включал транзисторный приемник Дикки, чтобы горничная, проходя по коридору, не приняла его за сумасшедшего, ведь синьор Гринлиф живет один. Если по радио звучала песня, которая нравилась Тому, он просто танцевал сам с собой, но делал это так, как если бы танцевал Дикки, – как-то он видел, как Дикки танцует с Мардж на террасе у Джорджо и в Джардино-дельи-Оранджи в Неаполе. Дикки делал большие шаги, но был неловок в движениях, и, в общем-то, можно сказать, что так не танцуют. Каждый миг доставлял Тому удовольствие – и когда он затворничал в гостиничном номере, и когда бродил по римским улицам, сочетая осмотр достопримечательностей с поисками квартиры. До тех пор пока он Дикки Гринлиф, думал он, ему не страшны ни скука, ни одиночество.В «Америкэн экспресс», куда он пришел, чтобы забрать почту, к нему обращались как к синьору Гринлифу. В первом своем письме Мардж писала:«Дикки!Ты меня удивляешь. Что с тобой вдруг случилось в Риме, в Сан-Ремо или где там еще? Том вел себя очень таинственно. Сказал только, что вы будете жить вместе. Надеюсь, он уедет в Америку еще до того, как я тебя увижу. Ты, конечно, можешь сказать, что я сую нос не в свое дело, но позволь мне по старой дружбе признаться, что мне этот парень не нравится. Не одна я убеждена, что он использует тебя на всю катушку. Если желаешь себе добра, ради бога, отделайся от него. Хорошо, пусть он не гомосексуалист. Он вообще ничто, а это еще хуже. Он никому не нужен в качестве партнера, если ты понимаешь, что я имею в виду. Однако интересует меня, конечно, не Том, а ты. Да, я могу прожить несколько недель без тебя, дорогой, и даже Рождество проведу одна, хотя о Рождестве предпочитаю не думать. Я стараюсь о тебе не думать – как ты и просил, – и не важно, будут ли меня одолевать какие-либо чувства. Но здесь не думать о тебе невозможно, потому что я ощущаю твое присутствие повсюду, куда бы ни заглянула. Всюду напоминание о тебе: живая изгородь, которую мы посадили, забор, который начали чинить и так и не закончили, книги, которые я брала у тебя и так и не вернула. И самое тяжелое – твое кресло у стола.Продолжу совать свой нос не в свои дела. Вероятно, Том не сделает тебе ничего дурного, но я уверена, что он дурно на тебя влияет, хотя это и не бросается в глаза. Ты и сам немного стыдишься того, что суетишься вокруг него, а ты ведь суетишься, тебе это известно? Попробуй проанализировать свое поведение. По-моему, в последние несколько недель ты начал все это понимать, но ты опять с ним, и, откровенно говоря, не знаю, дружище, что и думать. Если тебе действительно „все равно“, когда он уедет, возьми да и заставь его собрать вещи! Ни он, ни кто-либо другой тебе ни в чем не помогут. Это в его интересах – все тебе испортить и держать на привязи и тебя, и твоего отца.Огромное спасибо за духи, дорогой. Я не буду ими пользоваться – или почти не буду – до тех пор, пока снова тебя не увижу. Холодильник в свой дом еще не перевезла. Когда вернешься, возьмешь его, разумеется, к себе.Том, наверное, тебе рассказал, что Скиппи убежал. Может быть, поймать ящерицу и надеть на нее ошейник? Я должна срочно заняться стенкой, прежде чем она совсем не покроется плесенью и не рухнет на меня. Мне бы так хотелось, чтобы ты был здесь, дорогой.С любовью,Мардж. Пиши!»«„Америкэн экспресс“Рим. 12 декабря 19…Дорогие мама и папа!Я в Риме, ищу квартиру. Пока того, что мне нужно, не нашел. Квартиры здесь либо очень большие, либо очень маленькие, и если квартира очень большая, придется зимой запирать все комнаты, кроме одной, чтобы было тепло. Я пытаюсь найти среднего размера помещение по средней цене, чтобы его можно было обогреть за умеренные деньги.Извините, что в последнее время я так мало писал. Как только начну вести здесь более спокойную жизнь, постараюсь исправиться. Я чувствовал, что мне нужно отдохнуть от Монджибелло – как вы мне и говорили в течение долгого времени, – поэтому перебрался сюда со всеми вещами и, возможно, даже продам дом и яхту. Я познакомился с замечательным художником, по имени Ди Массимо, который согласился давать мне уроки в своей мастерской. Буду несколько месяцев чертовски много работать, а там посмотрим. Что-то вроде испытательного срока. Я понимаю, что тебя, папа, это мало интересует, но поскольку ты всегда спрашиваешь, как я провожу свое время, я и рассказываю. До следующего лета собираюсь вести тихую академическую жизнь.Кстати, не мог бы ты прислать мне последние отчеты компании „Бурк – Гринлиф“? Я бы хотел быть в курсе твоих дел, давно уже ничего не видел.Надеюсь, мама, ты не ломаешь себе голову над тем, что бы мне подарить на Рождество. Мне совершенно ничего не нужно. Как ты себя чувствуешь? Бываешь ли где-нибудь? В театре, например, и т. д.? Как там дядя Эдвард? Передавайте ему привет и пишите мне.С любовью,Дикки».Том прочитал письмо, решил, что в нем чересчур много запятых, потом терпеливо перепечатал его на машинке и подписал. Однажды он видел незаконченное письмо Дикки к родителям, и в целом манера его письма была ему известна. Он знал, что Дикки был не способен писать письмо больше десяти минут. Если это письмо и отличалось от других, думал Том, то разве что тем, что было чуть более откровенным и в нем было больше надежды. Прочитав его во второй раз, он остался весьма доволен. Дядя Эдвард был братом мистера Гринлифа и лежал с раком чего-то в больнице, в штате Иллинойс. Том узнал об этом из последнего письма матери Дикки.Через несколько дней он улетел в Париж. Перед отлетом позвонил из Рима в гостиницу «Ингильтерра»: Ричарду Гринлифу никто не звонил, писем для него не было. Самолет приземлился в аэропорту Орли в пять часов дня. Чиновник паспортного контроля поставил штамп в его паспорте, почти не взглянув на него, хотя Том вымыл голову с перекисью, чтобы волосы стали светлее, и уложил их с помощью масла для волос волнами. Он сделал строгое, довольно хмурое выражение лица, как на фотографии в паспорте Дикки. Том снял номер в «Отель дю Кэ-Вольтер». Ему рекомендовали его какие-то американцы, с которыми он познакомился в одном римском кафе, как удобно расположенный и не кишащий американцами. Вечер был сырой и туманный, но он, высоко подняв голову и улыбаясь, вышел на прогулку. Ему нравилась атмосфера Парижа, о которой он уже слышал, его кривые улочки, серые фасады домов с мансардами, гул автомобильных гудков, общественные писсуары и тумбы с яркой рекламой театральных постановок. Он собирался впитывать в себя эту атмосферу медленно, возможно несколько дней, и только потом пойти в Лувр, подняться на Эйфелеву башню и т. д. Он купил «Фигаро», сел за столик во «Флоре» и заказал fine à l’eau,[34] потому что Дикки как-то сказал, что во Франции обычно пьет только это. Том почти не владел французским, но знал, что и Дикки с ним не в ладах. Кое-кто бросал на него с улицы сквозь стекло взгляд, но ни один человек не зашел в кафе и не заговорил с ним. Том только и ждал, что кто-нибудь поднимется сейчас из-за столика и направится к нему со словами: «Дикки Гринлиф! Неужели это ты?»Тому казалось, что внешность его изменилась мало, но выражение лица было такое же, как у Дикки. С его лица не сходила улыбка, которая могла бы показаться постороннему человеку подозрительно приветливой, – такая улыбка более к лицу тому, кто рад встрече с другом или возлюбленной. Дикки всегда так улыбался, когда был в хорошем настроении. И Том был в хорошем настроении. Он оказался наконец в Париже. Как замечательно сидеть в знаменитом кафе и думать о завтрашнем дне и о том, что и завтра, и послезавтра он будет Дикки Гринлифом! Запонки, белые шелковые рубашки, даже старая одежда – потертый коричневый ремень с медной пряжкой (о таких ремнях в журнале «Панч» пишут, что их можно носить всю жизнь), поношенный свитер горчичного цвета с отвисшими карманами – все это теперь его, и все ему очень нравится. Как и черная авторучка с маленькими золотыми инициалами Дикки. И бумажник, видавший виды бумажник из крокодиловой кожи от Гуччи, в который можно положить кучу денег.На следующий день девушка-француженка и молодой американец, с которыми он разговорился в большом кафе на бульваре Сен-Жермен, пригласили его к себе в гости. Собралось человек тридцать, в основном люди среднего возраста. Они вели себя сдержанно, расхаживая по огромной, холодной, неуютно обставленной квартире. Том подумал, что в Европе необогретое помещение зимой – знак хорошего тона, как мартини безо льда летом. В конце концов в Риме он перебрался в более дорогую гостиницу, и оказалось, что там еще холоднее.Старинное здание выглядело мрачно, но, по мнению Тома, там царила роскошь. Швейцар, горничные, огромный стол, заставленный паштетами, нарезанной индейкой, мелким печеньем, шампанским, а при этом обивка на диванах и портьеры на окнах прохудились от времени, а возле лифта в холле он заметил мышиную нору. Едва ли не полдюжины гостей, с которыми ему довелось столкнуться, были графами и графинями. Один американец сказал Тому, что молодой мужчина и девушка, которые пригласили его, собираются пожениться, а родители этого не одобряют. В большой комнате царила напряженная атмосфера, и Том постарался быть со всеми как можно любезнее, даже со строгими на вид французами, которым он мог сказать только одно: «C’est très agréable, n’est-ce pas?»[35] Он старался вовсю и заслужил от француженки, которая его пригласила, улыбку. Он считал, что с приглашением ему повезло. Много ли одиноких американцев в Париже могут надеяться на то, что их пригласят во французский дом спустя всего неделю после приезда в этот город? Том слышал, что французы особенно отличаются тем, что неохотно приглашают незнакомых людей в свои дома. Похоже, никто из американцев не знал, как его зовут. Том чувствовал себя как никогда уверенно. Он вел себя так, как давно уже мечтал себя вести в подобных случаях. Еще на пароходе он думал о том, что с чего-нибудь подобного начнется его новая жизнь. Теперь он прощался со своим прошлым и с собой, Томом Рипли, который вышел из этого прошлого. Родился новый человек. Еще одна француженка и два американца пригласили его на вечеринки, но Том отказал всем одинаковыми словами: «Большое спасибо, но завтра я покидаю Париж».Он решил, что из того, что он с кем-то из этих людей сойдется поближе, ничего хорошего не выйдет. Может статься, кто-то из них знаком с тем, кто хорошо знает Дикки, и уже на следующей вечеринке он столкнется с этим человеком.Когда в четверть двенадцатого он попрощался с хозяйкой и ее родителями, у них были такие лица, будто им было очень жаль, что он уходит. Но ему очень хотелось до полуночи попасть в Нотр-Дам. Был канун Рождества.Мать девушки переспросила, как его зовут.– Мсье Грэнлеф, – повторила девушка специально для нее. – Дикки Грэнлеф. Так ведь?– Так, – улыбнувшись, сказал Том.Спустившись вниз, он вспомнил вдруг о вечеринке Фредди Майлза в Кортине. Второго декабря. Почти месяц назад! Он собирался написать Фредди, что не приедет. Интересно, а Мардж там была? – подумал он. Фредди может показаться странным, что Том ему не написал, и Том надеялся, что хотя бы Мардж его видела. Нужно немедленно написать. В записной книжке Дикки был флорентийский адрес Фредди. Оплошность, но ничего серьезного, подумал Том. Но в будущем не следует забывать о таких вещах.Том вышел в темноту и повернул в сторону освещенной, белой как кость Триумфальной арки. Странно было чувствовать себя таким одиноким и вместе с тем частью чего-то, как это было на вечеринке. Это ощущение снова к нему вернулось, когда он приблизился к заполнившей площадь перед Нотр-Дам толпе. Толпа собралась такая, что попасть в собор было невозможно, однако громкоговорители разносили музыку по всей площади. Французские рождественские гимны, названий которых он не знал. «Рождественская песнь». Торжественный гимн сменила веселая мелодия. Мужской хор. Французы, стоявшие рядом с Томом, сняли шляпы. Он тоже обнажил голову. Он стоял выпрямившись, с серьезным выражением лица, но, если бы кто-то к нему обратился, готов был улыбнуться. Он чувствовал себя так же, как на пароходе, только чувства его были более глубоки, он был исполнен доброжелательности – настоящий джентльмен с ничем не омраченным прошлым. Он был Дикки, добродушным, наивным Дикки, готовым улыбаться всем и каждому, готовым дать тысячу франков тому, кто обратится к нему с просьбой. Когда он покидал площадь, какой-то старик и вправду попросил у него денег, и Том вручил ему хрустящую голубую банкноту в тысячу франков. Старик расплылся в улыбке и коснулся рукой своей шляпы.Том чувствовал, что немного голоден, хотя, в общем-то, сегодня готов был лечь голодным. Полежать часок с итальянским разговорником и заснуть. Тут он вспомнил, что решил прибавить в весе фунтов пять, потому что вещи Дикки были ему чуть свободны, да и на лицо Дикки был поплотнее, поэтому Том остановился возле бара и заказал сандвич с ветчиной и стакан горячего молока, потому что стоявший возле него у стойки мужчина пил горячее молоко. Молоко оказалось почти безвкусным, чистым и бодрящим. Наверное, такой же вкус у церковной просфоры, подумал Том.Он с комфортом ехал в поезде из Парижа, остановившись на ночь в Лионе, а затем в Арле, чтобы посмотреть те места, которые рисовал Ван Гог. Он сохранял бодрую невозмутимость, невзирая на очень плохую погоду. В Арле дождь с холодным северо-западным ветром промочил его насквозь, когда он пытался найти те самые места, где бывал Ван Гог. В Париже Том купил прекрасный альбом с иллюстрациями Ван Гога, но не решался раскрыть его под дождем и несколько раз возвращался в гостиницу, чтобы удостовериться, то ли это место. Он осмотрел Марсель, нашел его скучным, кроме разве что Каннебьера, и отправился поездом дальше на восток, останавливаясь на день в Сен-Тропе, Каннах, Ницце, Монте-Карло, – он слышал обо всех этих местах, а когда увидел их, ощутил их невероятную духовную близость, хотя в декабре небо было покрыто серыми зимними облаками, и даже в Мантоне, в канун Нового года, не было видно толп веселящихся людей. Том в своем воображении населил эти места людьми, мужчинами и женщинами в вечерних туалетах, спускающимися по широким ступеням игорного дома в Монте-Карло, в ярких купальных костюмах, легких и блестящих, как на акварелях Дюфи, гуляющими под пальмами вдоль бульвара Дезанглэ в Ницце. Это были американцы, англичане, французы, немцы, шведы, итальянцы… Любовь, разочарование, ссоры, примирения, убийства… Лазурный Берег восхитил его – как никакое другое место из тех, что ему доводилось видеть. Такой изящный изгиб береговой линии, и названия на нем словно бусинки – Тулон, Фрежюс, Сен-Рафаэль, Канны, Ницца, Ментона, Сан-Ремо…Когда он вернулся четвертого января в Рим, его ждали два письма от Мардж. Она сообщала, что первого марта уедет из своего дома. Книгу свою она так и не закончила, но три четверти ее вместе с иллюстрациями отослала американскому издателю, который заинтересовался ее предложением еще прошлым летом. Она писала:«Когда я тебя увижу? Мне бы очень не хотелось проводить лето в Европе, после того как я пережила такую ужасную зиму, но я думаю, что в начале марта поеду домой. Наконец-то я соскучилась по дому! Дорогой, было бы замечательно, если бы мы поехали домой на одном пароходе. Есть такая возможность? Я в этом не уверена. Неужели этой зимой ты не поедешь в Штаты хотя бы ненадолго?Я думала о том, чтобы отослать весь свой скарб (восемь мест багажа, два чемодана, три ящика с книгами и прочее) медленным пароходом из Неаполя и приехать в Рим. Если бы ты был в настроении, мы могли бы опять проехать вдоль побережья и посмотреть Форте-деи-Марми, Виареджо и другие места, которые нам нравятся, – посмотреть в последний раз. Мне все равно, какая будет погода, но я уверена, что погода будет ужасной. Я не буду просить тебя провожать меня до Марселя, где я сяду на пароход, но как насчет Генуи??? Что ты на этот счет думаешь?..»Другое письмо было более сдержанным. Том знал почему: за месяц он не прислал ей даже открытки. Она писала:«Передумала насчет Ривьеры. То ли сырая погода отняла у меня силы, то ли книга. Как бы там ни было, я уезжаю из Неаполя в Америку 28 февраля пароходом „Конститьюшн“ и сходить с него нигде не буду. Американская еда, американцы, напитки, доллары… – не мне тебе говорить, дорогой. Жаль, что не встречу тебя. Из твоего молчания я заключаю, что ты по-прежнему не хочешь меня видеть, поэтому выброси все из головы. Считай, что меня нет.Конечно, я очень надеюсь увидеться с тобой снова в Штатах или где-нибудь еще. Если на тебя что-то найдет и ты появишься в Монджи до 28-го, знай, что тебя здесь ждут.Всегда твоя,Мардж.P. S. Даже не знаю, в Риме ли ты еще».Том представил себе, как она со слезами на глазах пишет это письмо. У него вдруг возникло желание сочинить ей очень любезное письмо, сообщить, что он только что вернулся из Греции, и спросить, получила ли она две его открытки? Но будет безопаснее, подумал Том, если дать ей возможность уехать, пока она не знает, где он. Он ничего не стал писать.Единственное, что доставляло ему некоторое беспокойство, – это то, что Мардж могла приехать в Рим повидаться с ним, прежде чем он найдет квартиру. Прочесав несколько гостиниц, она сможет разыскать его, а вот квартиру ни за что не найдет. Согласно одному из пунктов «Penesso di Soggiorno»,[36] состоятельные американцы не обязаны сообщать о своем местожительстве в questura,[37] тогда как все остальные обязаны докладывать полиции о перемене адреса. Том как-то разговорился с американцем, жившим в Риме, и тот рассказал, что не имел никаких дел с questura и его никогда не беспокоили. Если Мардж неожиданно нагрянет в Рим, у Тома в шкафу было достаточно и собственной одежды. Единственное, что в нем изменилось, – это цвет волос, но это можно объяснить пребыванием на солнце. Стоит ли волноваться? Том запасся поначалу карандашом для бровей – у Дикки брови были длиннее и немного приподнимались на концах, а кончик носа удлинял с помощью воска, но потом решил, что это бросается в глаза. Самое главное в перевоплощении, думал Том, темперамент и настроение перевоплощаемого человека, выражение лица. Все прочее не столь важно.Десятого января Том написал Мардж, что вернулся в Рим после трехнедельного пребывания в одиночестве в Париже, что Том уехал из Рима месяц назад, по его словам – в Париж, а оттуда в Америку, хотя в Париже он с Томом не встретился, и что квартиру в Риме он еще не нашел, но продолжит ее поиски и сообщит ей свой адрес, как только где-нибудь поселится. Он от души поблагодарил ее за рождественский подарок: белый свитер с красными полосами, который она связала сама и примеряла на Дикки, альбом по искусству живописи Quattrocento[38] и кожаный несессер для бритья с инициалами «Г. Р. Г.». Посылка пришла шестого января, поэтому Том и решил написать: он вовсе не хотел, чтобы она думала, что он не получил посылку, или вообразила, будто он испарился в воздухе и начала его поиски. Он поинтересовался, получила ли она посылку, которую он отправил из Парижа. Возможно, посылка задержалась. Было бы жаль, если так. Далее он писал:«Я снова занимаюсь живописью с Ди Массимо и очень доволен. Я тоже по тебе скучаю, но если ты еще в силах сносить мои эксперименты, то я предпочел бы не видеться с тобою еще несколько недель (если только ты неожиданно не уедешь домой в феврале, в чем я по-прежнему сомневаюсь!), а к тому времени тебе, быть может, не захочется со мной встречаться. Передай привет Джорджо, его жене и Фаусто, если он еще там, а также Пьетро на пристани…»Так отвлеченно, в таком мрачном тоне Дикки еще не писал. Это письмо можно назвать теплым, а можно – прохладным, но, в сущности, в нем ни о чем не говорилось.Том нашел квартиру в большом доме на Виа Империале, близ Порта-Пинчана, и подписал договор аренды на год, хотя и не собирался проводить все время в Риме, тем более зимой. Ему просто был нужен дом, пристанище, потому что много лет у него его не было. А Рим – это шикарно. Рим – часть новой жизни. Когда он куда-нибудь приедет – на Майорку, в Афины, в Каир, – он обязательно скажет: «Да, я живу в Риме. У меня там квартира». Слово «квартира», на какой язык его ни переведи, говорит о многом, а квартира в Европе – это то же самое, что в Америке собственный дом с гаражом. Тому очень хотелось, чтобы у него была элегантная квартира, хотя гостей туда он приглашать не собирался. Телефон, даже незарегистрированный, он устанавливать не хотел, но решил, что телефон – скорее мера предосторожности, чем угроза, и потому подключил его. В квартире была одна большая комната, спальня, что-то вроде гостиной, кухня и ванная. Меблирована она была несколько витиевато, но в духе престижного района, в котором находилась, и вполне соответствовала тому образу жизни, который он намеревался вести. Плата зимой, в пересчете на американские деньги, составляла сто семьдесят пять долларов в месяц, включая отопление, летом – сто двадцать пять.Мардж ответила восторженным письмом: она только что получила чудесную шелковую блузку из Парижа, чего никак не ожидала. Блузка ей в самый раз. Мардж писала, что на рождественском ужине у нее были Фаусто и чета Чекки, индейка была божественна, с глазированными каштанами, с подливкой из гусиных потрохов, был сливовый пудинг и все такое прочее, одного его не было. Что он сейчас делает и о чем думает? Стал ли счастливее? Фаусто мог бы заглянуть к нему по пути в Милан, если в течение нескольких дней он сообщит свой адрес или оставит записку в «Америкэн экспресс», сообщив, где Фаусто может его найти.Том сделал вывод, что ее хорошее расположение духа объясняется тем, что она думает, будто Том уехал в Америку через Париж. Вместе с письмом Мардж пришло письмо от синьора Пуччи, который сообщил, что продал в Неаполе три предмета мебели за сто пятьдесят тысяч лир и что у него на примете потенциальный покупатель яхты, некто Анастасио Мартино из Монджибелло, который обещал сделать первый взнос в течение недели, а вот дом удастся продать разве что летом, когда снова появятся американцы. За вычетом пятнадцати процентов комиссионных сумма от продажи мебели составила двести десять долларов, и Том тут же отметил ее в ночном клубе, где заказал роскошный ужин, во время которого он сидел в изысканном одиночестве, при свечах, за столиком для двоих. Он, в общем-то, ничего не имел против того, чтобы ужинать и посещать театры в одиночестве, позволявшем ему сосредоточиться на образе Дикки Гринлифа. Он отламывал хлеб по кусочку, как это делал Дикки, вилку держал, как Дикки, в левой руке, глазел на другие столики и на танцующих с таким проникновенным и благожелательным восторгом, что официанту приходилось дважды повторять свой вопрос. Кто-то помахал ему из-за столика, и Том узнал американскую пару, с которой встречался на рождественской вечеринке в Париже. Он, в свою очередь, также их поприветствовал. Даже фамилию вспомнил – Соудерсы. В продолжение вечера он больше не смотрел в их сторону, но они уходили раньше его и остановились возле его столика, чтобы поздороваться.– В одиночестве? – спросил мужчина. Он был немного навеселе.– Да. Раз в году я встречаюсь здесь сам с собой, – ответил Том. – Отмечаю кое-какую годовщину.Американец довольно безучастно кивнул, и Том понял, что мужчина не знает, что бы такое умное сказать, и чувствует себя неловко, как на его месте чувствовал бы себя любой американец из провинциального городка, столкнувшийся с космополитической уверенностью и достоинством, деньгами и хорошей одеждой, пусть даже эта одежда была на его соотечественнике.– Вы, кажется, говорили, что живете в Риме? – спросила его жена. – Мы забыли, как вас зовут, но очень хорошо помним, что встречались с вами на Рождество.– Гринлиф, – ответил Том. – Ричард Гринлиф.– Ах да! – с облегчением произнесла она. – У вас здесь квартира?Похоже, она собралась запомнить его адрес.– В настоящее время я живу в гостинице, но собираюсь перебраться на квартиру, как только там закончится ремонт. Я остановился в «Элизео». Может, позвоните как-нибудь?– С удовольствием. Через три дня мы уезжаем на Майорку, но у нас еще много времени!– Буду рад вас видеть, – сказал Том. – Buona sera![39]Снова оставшись один, Том вернулся к своим тайным мечтаниям. Надо бы открыть счет в банке на имя Тома Рипли и время от времени переводить туда по сотне долларов. Дикки Гринлиф пользовался услугами двух банков – в Неаполе и Нью-Йорке, – и на каждом счету у него было около пяти тысяч долларов. Он мог бы открыть счет на имя Рипли, начиная с пары тысяч, и внести туда сто пятьдесят тысяч лир, вырученных от продажи мебели в Монджибелло. Как-никак, ему приходилось теперь думать о двоих.15Том посетил Капитолий и Виллу Боргезе, тщательно исследовал Форум и взял шесть уроков итальянского языка у старика, жившего неподалеку, который вывесил в своем окне объявление о том, что обучает итальянскому. Том назвался вымышленным именем. После шестого урока Том решил, что знает итальянский не хуже Дикки. Он помнил наизусть несколько предложений, которые Дикки когда-то произносил. Теперь он знал, как нельзя говорить. Например: «Но paura che non с’е arivata, Giorgio»,[40] – произнес Дикки как-то вечером у Джорджо, когда они ждали Мардж, а она запаздывала. Следовало сказать «sia arrivata», в сослагательном наклонении, после выражения опасения. Дикки никогда не использовал сослагательное наклонение, а в итальянском к нему прибегают довольно часто. Том стал обращать на это внимание.Том купил темно-красный бархат для портьер в гостиной – те, что достались ему вместе с квартирой, оскорбляли его вкус. Он спросил у синьоры Буффи, жены управляющего, не знает ли та швею, которая могла бы сшить портьеры, и синьора Буффи вызвалась сшить их сама. За работу она просила две тысячи лир – чуть больше трех долларов. Том заставил ее взять пять тысяч. Он купил несколько безделушек для украшения квартиры, хотя так никого и не приглашал, за исключением симпатичного, но не очень умного молодого американца, с которым встретился как-то в кафе «Греко», когда тот спросил у него, как добраться до гостиницы «Эксельсиор». «Эксельсиор» был по дороге к дому Тома, поэтому Том решил пригласить его выпить. Он собирался пригласить его на час – за это время можно было произвести на него впечатление, – а потом распрощаться навсегда, что Том и сделал, предлагая ему бренди, расхаживая по квартире и рассуждая о прелестях жизни в Риме. На следующий день молодой человек собирался уехать в Мюнхен.Том тщательно избегал американцев, живших в Риме. Приглашая его в гости, они ожидали потом ответного приглашения. Он любил поболтать с американцами и итальянцами в кафе «Греко» и в студенческих ресторанчиках на Виа Маргутта. Свое имя он назвал только итальянскому художнику Карлино, с которым познакомился в таверне на Виа Маргутта, и сказал ему, что тоже рисует и занимается у художника Ди Массимо. Если полиция когда-нибудь заинтересуется деятельностью Дикки в Риме, возможно, уже после того, как Дикки снова станет Томом Рипли, на этого итальянского художника можно будет положиться – он скажет, что Дикки Гринлиф в январе занимался в Риме живописью. Карлино никогда не слышал о Ди Массимо, но Том описал его так ярко, что забыть его Карлино вряд ли уже сможет.Он был один, но чувства одиночества не испытывал. Нечто подобное он уже пережил в канун Рождества в Париже: ему казалось, будто все наблюдают за ним, будто весь мир – его зрительный зал. Это чувство придавало ему сил, ибо любая ошибка могла привести к катастрофе. И он был совершенно уверен в том, что не допустит ошибки. Это наполняло его существование особой, сладостной атмосферой чистоты. Такое же чувство, думал Том, наверное, испытывает первоклассный актер, который убежден, что роль, которую он играет, лучше его не сыграет никто. Том был самим собой, и вместе с тем он был другим человеком. Он сознавал свою безупречность и был свободен, несмотря на то что контролировал каждый свой шаг. Но он уже не уставал после нескольких часов пребывания в этой роли, как это случалось поначалу. Ему не нужно было отдыхать, когда он оставался один. Теперь он был Дикки с того момента, как поднимался утром и шел чистить зубы, а зубы Дикки чистил, отставив локоть. Как и Дикки, он выскребал из яйца все его содержимое, а сняв с вешалки галстук, как и Дикки, неизменно вешал его на место и брал какой-нибудь другой. Он даже нарисовал картину в духе Дикки.К концу января Том решил, что Фаусто, должно быть, уже побывал в Риме, хотя в последних письмах Мардж на этот счет ничего не говорилось. Мардж писала на «Америкэн экспресс» примерно раз в неделю. Она интересовалась, не нужны ли ему носки или шарф, потому что помимо работы над книгой у нее оставалось немало времени для вязания. Мардж всегда вставляла смешную историю про кого-нибудь из деревенских знакомых, чтобы Дикки не думал, будто она изводит себя из-за него, хотя именно так и было, и она наверняка не собиралась в феврале в Штаты, не предприняв еще одну отчаянную попытку увидеть его воочию, думал Том, потому и осаждает его длинными письмами, вязаными носками и шарфами, которые, как Том знал, уже высланы, хотя он и не отвечал на ее письма. Письма Мардж его отталкивали. Ему даже прикасаться к ним не хотелось: пробежав глазами, он разрывал их и швырял в корзину.Наконец он написал:«Я отказался от мысли снимать квартиру в Риме. Ди Массимо едет на несколько месяцев на Сицилию, и я, вероятно, поеду с ним, а потом съезжу куда-нибудь еще. Планы – самые неопределенные, но их преимущество состоит в том, что они свободны и отвечают моему расположению духа.Не присылай мне носки, Мардж. Мне ничего не нужно. Желаю тебе большой удачи в Монджибелло».У Тома был билет на Майорку – поездом до Неаполя, потом пароходом до города Пальма – в ночь с тридцать первого января на первое февраля. Он купил два новых чемодана от Гуччи в лучшем магазине кожаных вещей в Риме: один большой, мягкий, из кожи антилопы, другой – аккуратный, желто-коричневого цвета, из брезента, с кожаными ремнями. На обоих были инициалы Дикки. Том выбросил два своих самых потрепанных чемодана, а оставшийся, набитый одеждой, держал на всякий случай в шкафу в квартире. Ничего непредвиденного он не ожидал. Затопленная в Сан-Ремо лодка так и не была найдена. Том ежедневно просматривал газеты в поисках сообщений о ней.Как-то утром, когда Том упаковывал чемоданы, кто-то позвонил в дверь. Он решил, что это агент какой-нибудь фирмы или просто кто-то ошибся. Возле звонка не было таблички с его именем. Он сказал управляющему, что такая табличка ему не нужна, потому что он не любит, когда приходят без предупреждения. Звонок прозвучал еще раз, но Том по-прежнему не реагировал на него, продолжая неторопливо упаковывать вещи. Он любил дорожные сборы, посвящал этому много времени, целый день, а то и два. Любовно складывая вещи Дикки в чемоданы, он то и дело примерял то какую-нибудь красивую рубашку, то куртку. Он стоял перед зеркалом и застегивал бело-голубую рубашку Дикки спортивного покроя с изображением морского конька, когда в дверь постучали.Тому пришло в голову, что это может быть Фаусто, что это похоже на Фаусто – выследить его в Риме и сделать ему сюрприз. Глупо, сказал он про себя. Однако, когда он подходил к двери, ладони у него были холодные и потные. Он почувствовал, что слабеет, и эта-то нелепая слабость вместе с боязнью рухнуть на пол, где его потом и найдут бездыханным, заставила его дернуть изо всех сил за ручку двери, хотя он приоткрыл ее всего на несколько дюймов.– Привет! – раздался в полутьме голос, явно принадлежащий американцу. – Дикки? Это Фредди!Том отступил назад, раскрывая дверь.– Он… Заходите. Его сейчас нет. Он вернется позже.Озираясь, Фредди Майлз вошел в квартиру. Он вертел из стороны в сторону головой, демонстрируя свое безобразное веснушчатое лицо. «Как он, черт возьми, узнал, где я живу?» – подумал Том. Он незаметно снял кольца и положил их в карман. Что еще он тут может увидеть? Он скользнул взглядом по комнате.– Вы живете вместе? – спросил Фредди, выпучив глаза, отчего его лицо приняло идиотское выражение, будто он был чем-то напуган.– Нет. Я зашел сюда ненадолго, – ответил Том, небрежно снимая рубашку с изображением морского конька. Под ней была другая рубашка. – Дикки вышел поесть. В «Отелло», кажется. Не позднее трех вернется.Фредди впустил в дом, должно быть, кто-то из Бюффи, подсказав, в какой звонок звонить, и добавив, что синьор Гринлиф дома. Фредди, наверное, сказал, что он старый приятель Дикки. Теперь нужно будет выставить Фредди из дома, не столкнувшись с синьорой Буффи, потому что та имела обыкновение громко произносить: «Buon’ giorno,[41] синьор Гринлиф!»– Мы, кажется, встречались в Монджибелло? – спросил Фредди. – Тебя зовут Том? Я думал, ты приедешь в Кортину.– Спасибо, не смог. Как там в Кортине?– Отлично. А что случилось с Дикки?– Разве он тебе не писал? Решил провести зиму в Риме. Он говорил мне, что писал тебе.– Ни слова, хотя, возможно, он писал во Флоренцию. Но я был в Зальцбурге, и у него был мой адрес. – Фредди присел на край длинного стола, рискуя помять зеленую шелковую скатерть, и улыбнулся. – Мардж говорила, что Дикки перебрался в Рим, но у нее только адрес «Америкэн экспресс». Мне чертовски повезло, что я отыскал эту квартиру. Вчера вечером встретил в «Греко» одного человека, который случайно знает его адрес. А как насчет…– Кто это был? – спросил Том. – Американец?– Нет, итальянец. Молодой парень. – Фредди уставился на ботинки Тома. – У тебя такие же башмаки, как у нас с Дикки. Сносу нет, а? Свои я купил в Лондоне восемь лет назад.На Томе были кожаные ботинки Дикки.– Эти из Америки, – сказал Том. – Хочешь чего-нибудь выпить или попробуешь поймать Дикки в «Отелло»? Ты знаешь, где это? Ждать его нет смысла, потому что обычно он обедает до трех. Я скоро ухожу.Фредди подошел к спальне и остановился, заметив на кровати чемоданы.– Дикки куда-то уезжает или только что приехал? – обернувшись, спросил он.– Уезжает. Разве Мардж тебе не говорила? Хочет какое-то время пожить на Сицилии.– И когда?– Завтра. Или сегодня ночью. Я и сам не знаю.– Послушай, что это с Дикки в последнее время происходит? – нахмурился Фредди. – Что это он вдруг стал таким затворником?– Говорит, очень много работал зимой, – не задумываясь, ответил Том. – Похоже, ему нужно уединение, но, насколько я знаю, он по-прежнему со всеми в хороших отношениях, включая Мардж.Фредди еще раз улыбнулся и расстегнул свое просторное пальто.– Если он меня еще раз подставит, со мной ему хороших отношений не видать. А ты уверен, что он в хороших отношениях с Мардж? Мне кажется, они поссорились. Должно быть, потому они и не ездили в Кортину.Фредди выжидающе посмотрел на него.– Этого я не знаю.Том подошел к шкафу, чтобы взять свою куртку и дать тем самым Фредди понять, что он собирается уйти, но вовремя сообразил, что серый шерстяной пиджак, который сочетался с его брюками, Фредди мог опознать как вещь Дикки, если, конечно, он знал, во что Дикки одевается. Том достал свой пиджак и свое пальто, висевшие в дальнем конце шкафа. Плечи пальто оттопырились, будто висели на вешалке несколько недель, как на самом деле и было. Том обернулся и увидел, что Фредди пристально рассматривает браслет с инициалами на запястье его левой руки. Это был браслет Дикки. Том никогда не видел, чтобы Дикки его надевал, а нашел он его в коробке Дикки, где хранились запонки и прочие безделушки. Фредди смотрел на браслет так, будто уже видел его. Том надел пальто, не обращая на него внимания.Теперь Фредди смотрел на него с другим, несколько удивленным выражением лица. Том понял, о чем он думает, и напрягся, предчувствуя опасность. «Опасность еще не миновала, – сказал он про себя. – Прежде всего надо выйти из дома».– Пойдем? – спросил Том.– Ты ведь тоже здесь живешь?– Нет! – возразил Том, улыбнувшись.Безобразное, покрытое веснушками лицо глядело на него из-под копны ярко-рыжих волос. «Только бы не столкнуться с синьорой Буффи внизу», – подумал Том.– Пойдем.– Смотрю, Дикки увешал тебя всеми своими украшениями.Том не знал, что сказать, как отшутиться.– Это я взял у него напрокат, – низким голосом ответил он. – Дикки это надоело, вот он и дал мне поносить.Том имел в виду браслет с инициалами, но вспомнил, что есть еще и заколка для галстука с буквой «Г», которую он купил сам. Он чувствовал, как Фредди Майлз все более настраивается на воинственный лад, – казалось, от его огромного тела исходит агрессивность, которую Том ощущал, находясь в другом конце комнаты. Фредди был из тех, кто, как настоящий самец, готов побить всякого, кого он считал гомосексуалистом, особенно если условия к тому располагают. Том старался избегать его взгляда.– Пойдем, – угрюмо проговорил Фредди, поднимаясь. Подойдя к двери, он обернулся. – «Отелло» недалеко от «Ингильтерры»?– Да, – ответил Том. – Он должен быть там к часу.Фредди кивнул.– Рад был тебя видеть, – сухо проговорил он и закрыл дверь.Том выругался про себя. Он приоткрыл дверь и прислушался к быстрым шагам Фредди, спускавшегося по лестнице. Он хотел удостовериться в том, что Фредди выйдет на улицу, не переговорив с кем-нибудь из Буффи. И тут же услышал голос Фредди: «Buon’ giorno, signora». Том перегнулся через перила. Он увидел рукав пальто Фредди тремя пролетами ниже. Фредди разговаривал по-итальянски с синьорой Буффи. Голос женщины звучал отчетливее.– …только синьор Гринлиф, – говорила она. – Нет, совсем один. Синьор… chi?[42] Нет, синьор… По-моему, он сегодня вообще не выходил, но я могу и ошибаться! – Она рассмеялась.Том стиснул в руках перила, будто это была шея Фредди. Он услышал, как Фредди поднимается. Том вошел в квартиру и запер дверь. Он может и дальше говорить, что не живет здесь, что Дикки в «Отелло» или что он не знает, где Дикки, но теперь Фредди не успокоится до тех пор, пока его не найдет. Или пока не стащит его вниз и не спросит у синьоры Буффи, кто это такой.Фредди постучал в дверь. Повернулась дверная ручка. Дверь была заперта. Том взял в руки тяжелую стеклянную пепельницу. В ладони ее было не удержать, и потому он ухватился за край. Несколько секунд Том колебался: нет ли другого выхода? А что делать с телом? В голову ничего не приходило. Другого выхода не было. Он открыл дверь левой рукой. Правую руку с пепельницей отвел назад.Фредди вошел в квартиру.– Послушай, может, ты скажешь…Ребро пепельницы пришлось точно в середину лба. Фредди замер. Его колени согнулись, и он повалился, как бык, которого ударили между глаз молотком. Том захлопнул дверь и ударил пепельницей Фредди по затылку. Потом еще и еще раз, боясь, что Фредди притворяется и одна из его огромных рук схватит его сейчас за ногу и потащит вниз. Том нанес скользящий удар по голове, показалась кровь. Том выругался. Он побежал в ванную, принес полотенце и подсунул под голову Фредди. Затем пощупал его пульс. Пульс был, но очень слабый, и казалось, что он исчезает по мере того, как Том надавливает пальцами на запястье. Спустя мгновение он исчез. Том прислушался, нет ли за дверью каких-нибудь звуков. Он представил себе, что синьора Буффи стоит за дверью, неуверенно улыбаясь, как она всегда делала, когда знала, что вмешивается не в свое дело. Но за дверью не было никаких звуков. Не должно было быть ничего слышно, подумал он, ни когда он бил Фредди пепельницей, ни когда тот упал. Том посмотрел на огромное тело Фредди, лежавшее на полу, и неожиданно почувствовал отвращение и беспомощность.Был только час без двадцати – еще столько времени до темноты! Интересно, не ждут ли Фредди где-нибудь? Может, в машине внизу? Он обыскал его карманы. Бумажник. Американский паспорт во внутреннем кармане пальто. Итальянские и другие монеты. Футляр для ключей. Среди них два ключа, помеченных словом «Фиат». Посмотрел, нет ли в бумажнике водительских прав. Были, и со всеми подробностями: «„Фиат-1400“, черный, с откидывающимся верхом, 1955 года». Можно будет поискать его где-нибудь поблизости. Он осмотрел все карманы, а также карманчики светло-желтой жилетки, пытаясь отыскать пропуск в гараж, но не нашел. Подойдя к окну, он улыбнулся: черный автомобиль с откидывающимся верхом стоял на той стороне улицы прямо напротив дома. Он не мог сказать наверняка, но, кажется, в машине никого не было.Том вдруг догадался, что нужно делать. Он принялся доставать из бара бутылки джина и вермута, а подумав, прихватил еще и перно,[43] потому что у перно сильнее запах. Он выставил бутылки на длинный стол, после чего смешал в высоком стакане мартини с двумя кубиками льда, отпил из него немного, чтобы на стакане остались отпечатки его пальцев, затем отлил немного в другой стакан, который отнес к Фредди, втиснул в его вялые пальцы и снова поставил на стол. Осмотрев рану, он убедился, что кровь почти остановилась и не просочилась через полотенце на пол. Он поднял голову Фредди так, чтобы она уперлась в стену, и влил ему в глотку чистого джина. Джин не очень-то хорошо вливался, большая его часть разлилась по рубашке, но Том не думал, что итальянская полиция будет брать у Фредди кровь на анализ, чтобы узнать, насколько он был пьян. Том невольно взглянул на обмякшее, залитое джином лицо Фредди и, почувствовав приступ тошноты, отвернулся. Он не должен больше делать ничего подобного. У него зазвенело в ушах, и ему показалось, что сейчас он потеряет сознание.Еще не хватало, думал Том, направляясь шатающейся походкой к окну, потерять сознание! Нахмурив брови, он смотрел на стоявшую внизу черную машину и глубоко вдыхал свежий воздух. Ну уж нет, сознание он не потеряет. Он точно знает, что ему нужно делать. Перно, в самую последнюю минуту они решили выпить перно, притом оба. Нужны еще два стакана с отпечатками их пальцев и перно. И пепельницы должны быть полными. Фредди курил «Честерфилд». Потом надо выбраться на Аппиеву дорогу. Найти какое-нибудь темное местечко за могилами. На Аппиевой дороге есть длинные неосвещенные участки. Бумажник у Фредди не найдут. Цель убийства – ограбление.У него было еще несколько часов, но он не присел ни на минуту. В пепельницах дымилась дюжина «Честерфилдов» и дюжина «Лаки Страйк». Потушив сигареты, он разбил стакан с перно о кафель в ванной, но вытирать стену не стал. Самое интересное, что, столь тщательно восстанавливая сцену убийства, он думал о том, что ему не помешали бы еще несколько часов, чтобы создать нужную обстановку в квартире, – скажем, между девятью вечера, когда тело могут найти, и полуночью, когда полиция решит его расспросить, потому что кому-то может быть известно, что Фредди Майлз собирался сегодня навестить Дикки Гринлифа. Он знал, что ему нужно закончить все часам к восьми: согласно его версии, Фредди будто бы ушел из его дома в семь часов. Что же до Дикки Гринлифа, то это весьма аккуратный молодой человек, даже если и выпьет. Грязь в доме нужна была затем, чтобы просто воссоздать истинную картину того, что произошло, и потому ему нужно было самому в нее верить.Но утром в половине одиннадцатого, если полиция по какой-то причине его не задержит, он все равно поедет в Неаполь и Пальму. Если завтра, думал Том, он прочитает в газете, что тело обнаружено, а полиция на него не выйдет, то с его стороны будет вполне прилично добровольно рассказать им, что Фредди Майлз был у него во второй половине дня. Но тут ему вдруг пришло в голову, что врач может сказать, что Фредди мертв с полудня. А сейчас, среди бела дня, Фредди никак не вытащить. Нет, надеяться остается только на то, что тело пролежит столько часов, что врач не сможет точно установить, когда умер Фредди. А ему нужно выйти из дома так, чтобы его никто не видел, – при этом не важно, сможет ли он, напрягшись, стащить тело Фредди вниз, изобразив дело так, будто тот напился до бесчувствия, или же не сможет. Если ему придется делать какое-то заявление, он должен будет сказать, что Фредди покинул его дом около четырех часов дня.Он так боялся ждать шесть часов до вечера, что какое-то время ему казалось – ждать он больше не может. Эта гора на полу! Он вовсе не собирался его убивать. Это было совершенно не нужно – на что ему этот Фредди со своими вонючими, грязными подозрениями? Том дрожал, сидя на кончике стула и похрустывая костяшками пальцев. Ему хотелось выйти прогуляться, но он боялся оставить тело на полу. Должен ведь быть какой-то шум, раз они с Фредди весь день разговаривают и выпивают. Том включил радио и настроил его на танцевальную музыку. Уж что-что, а выпить-то он может. Это часть представления. Он приготовил еще пару мартини со льдом. Пить ему не хотелось, но он выпил.Джин лишь обострил его чувства. Том стоял и смотрел на массивное тело, которое, согнувшись, лежало возле его ног. У него не было ни сил, ни желания выпрямить его, хотя эта поза и вызывала у него раздражение. Он думал о том, как печальна, глупа, опасна и необязательна была эта смерть и как это несправедливо по отношению к Фредди. Фредди, конечно, можно и ненавидеть. Самовлюбленный недалекий мерзавец, насмехавшийся над одним из своих лучших друзей – а Дикки был одним из его лучших друзей – только потому, что подозревал его в сексуальном отклонении. Тома смешило это выражение – «сексуальное отклонение». Что такое секс? И что такое отклонение? Он взглянул на Фредди и с горечью произнес: «Фредди Майлз, ты пал жертвой собственных грязных мыслей».16В конце концов Том прождал почти до восьми часов, потому что около семи внизу, в холле, бывает гораздо больше людей, чем в другое время. Без десяти восемь он спустился, чтобы убедиться, что синьора Буффи не слоняется в холле и что ее дверь не открыта, а также удостовериться в том, что в машине Фредди действительно никого нет, хотя в середине дня он уже выходил, чтобы посмотреть на нее и узнать, его ли это машина. Он швырнул пальто Фредди на заднее сиденье. Вернувшись наверх, опустился на одно колено, перебросил руку Фредди себе за спину и, стиснув зубы, приподнял его. Подталкивая безжизненное тело, он с трудом взгромоздил его себе на плечи. Днем он уже поднимал Фредди, чтобы убедиться, что это ему под силу, но теперь не смог сделать онемевшими ногами и двух шагов, а ведь теперь Фредди нужно будет не только поднять, но и вынести из дома. Ноги Фредди волочились по полу – так было легче его нести. Изловчившись, Том закрыл дверь локтем и начал спускаться вниз. На середине первого марша он остановился, услышав, что кто-то выходит из квартиры на втором этаже. Он подождал, пока человек спустился по лестнице и вышел из дома, после чего медленно, спотыкаясь, двинулся вниз. Он надвинул шляпу Дикки на самые глаза Фредди, чтобы не было видно окровавленных волос. Смесь джина и перно, которую Том поглощал в течение последнего часа, привела его в точно рассчитанное им состояние опьянения, когда, как ему казалось, он способен передвигаться легко и беспечно и в то же самое время быть смелым и предприимчивым в той степени, в какой это необходимо для достижения цели. Самое худшее, что могло случиться, – это то, что он мог рухнуть под тяжестью Фредди, так и не добравшись до машины. Он поклялся себе, что не сделает передышки, пока не спустится с лестницы, и действительно так ни разу и не передохнул. Никто больше не выходил из квартир, и никто не вошел в дом. За последние несколько часов пребывания наверху он просто истерзал себя мыслями о том, что может произойти: синьора Буффи или ее муж выходит из квартиры как раз в тот момент, когда он спускается на первый этаж, или он теряет сознание и его находят на полу рядом с Фредди, или, сбросив с плеч Фредди, чтобы передохнуть, он не в силах снова поднять его тело. Все это виделось ему наверху, в квартире, настолько отчетливо и доставило столько мучений, что то, что он спустился по лестнице и с ним не случилось ничего из того, что он себе воображал, заставило его думать, будто он сходит вниз под защитой какой-то могущественной силы и, несмотря на огромный груз на плечах, легко.Том осмотрел улицу сквозь стекла двойных дверей. Все было как обычно: по противоположному тротуару шел мужчина, но по тротуару всегда кто-то ходит. Он приоткрыл первую дверь рукой, ногой раскрыл ее шире и втащил за собой тело Фредди. Оказавшись между двумя дверьми, он переместил Фредди на другое плечо, наклонив при этом свою голову. На какую-то долю секунды его охватило чувство гордости от того, что он такой сильный, но рука, которую он высвободил, тотчас онемела. Он просто не мог обхватить ею тело Фредди. Том еще сильнее стиснул зубы и, пошатываясь, сошел по четырем ступенькам парадного входа, ударившись бедром о стойку перил.Мужчина, шедший по тротуару ему навстречу, замедлил шаги, словно собрался остановиться, но прошел мимо.Если к нему кто-то подойдет, думал Том, он так дохнет этому человеку в лицо перегаром, что тому и в голову не придет спрашивать, в чем дело. «Черт их побери, черт их побери, черт их всех побери!» – говорил он про себя, с трудом двигаясь по краю тротуара. Прохожие, всего лишь прохожие. Теперь их уже четверо. И лишь двое на него взглянули. Он постоял какое-то время, пропуская проезжавшую машину. Потом сделал несколько быстрых шагов и, подойдя к «фиату», приподнял голову и плечи Фредди и принялся проталкивать их в открытое окно, заслоняя его своим телом и время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух. Потом огляделся. На другой стороне улицы горел фонарь. Дом, где была его квартира, погрузился во тьму.Тут из дверей выбежал младший сын Буффи и побежал по тротуару, не глядя в сторону Тома. Какой-то мужчина перешел через улицу. Проходя совсем рядом с машиной, он с удивлением глянул на согнувшуюся фигуру Фредди. Вполне естественная поза, думал Том, как будто Фредди нагнулся и разговаривает с кем-то в машине, хотя на самом деле – и Тому это было отлично известно – ничего естественного в ней не было. «Но в том-то и преимущество Европы, – подумал он. – Никто никому не помогает, никто не сует свой нос в чужие дела. Да будь это в Америке…»– Вам помочь? – спросил мужчина по-итальянски.– Нет-нет, grazie,[44] – ответил Том с нетрезвой веселостью. – Я знаю, где он живет, – пробормотал он по-английски.Мужчина кивнул, улыбнулся в ответ и пошел дальше. Высокий худой мужчина в тонком пальто, без шляпы, с усами. То́му оставалось надеяться, что он его не запомнит. И машину не запомнит.Том прислонил Фредди к машине, потом раскрыл переднюю дверь и впихнул его внутрь. Обошел «фиат» вокруг и усадил его рядом с сиденьем водителя. Надел кожаные перчатки, которые предусмотрительно положил в карман пальто, Включил зажигание. Машина послушно тронулась. Они поехали. Вниз к Виа Венето, мимо Американской библиотеки, через Пьяцца Венеция, мимо балкона, с которого Муссолини произносил свои речи, мимо гигантского памятника Виктору-Эммануилу, через Форум, мимо Колизея – прекрасная поездка по Риму, которую Фредди уже не сможет оценить. Казалось, что Фредди просто спит рядом с ним. Бывает, люди и в самом деле засыпают, когда им показывают достопримечательности.Они подъехали к Аппиевой дороге. Редкие уличные фонари тускло освещали древнюю дорогу, погрузившуюся в серые сумерки. По обеим ее сторонам на фоне еще не темного неба были видны черные надгробия. Свет почти растворился во тьме. Лишь одна машина двигалась в их сторону. Немногие отваживались ехать после наступления темноты, в январе, по этой тряской, мрачной дороге. Кроме, пожалуй, влюбленных. Встречная машина проехала мимо. Том осмотрелся в поисках подходящего места. Фредди должен лежать за красивой могилой, решил он. Впереди он увидел три или четыре дерева близ дороги. Наверняка за ними была гробница. Том остановился возле деревьев и выключил фары. Он выждал какое-то время, посматривая в оба конца прямой пустынной дороги.Фредди был вял и податлив, как резиновая кукла. А еще говорят о трупном окоченении! Теперь он обращался с безжизненным телом грубо, волоча его лицом по земле, затащил за последнее дерево, за остатки надгробного камня высотой фута четыре. Плита была неровная, овальной формы – наверное, остатки могилы какого-нибудь патриция, подумал Том. Для этого борова в самый раз. Том выругался, глядя на Фредди, и вдруг ударил его ногой в подбородок. Он устал, устал настолько, что ему хотелось расплакаться, его тошнило от одного вида Фредди Майлза, и казалось, что он с ним уже никогда не расстанется. Еще это чертово пальто! Том пошел за ним к машине. По дороге он обратил внимание на то, что земля была твердая и сухая, и следов не должно остаться. Бросив пальто рядом с телом, он быстро повернулся и, пошатываясь, побрел на негнущихся ногах обратно к машине. Сел в «фиат» и поехал в сторону Рима.Отъехав на какое-то расстояние и надев перчатки, он принялся вытирать наружную сторону двери, чтобы стереть отпечатки пальцев, – единственное место, до которого он дотрагивался. Том остановил машину на улице, которая резко уходила к «Америкэн экспресс», напротив ночного клуба «Флорида». Он вышел из машины, оставив ключ в зажигании. В кармане у него был бумажник Фредди, хотя итальянские деньги он уже переложил в свой бумажник, а швейцарскую банкноту в двадцать франков и несколько австрийских купюр сжег в квартире. Он вынул бумажник Фредди из кармана и, проезжая мимо сточной канавы, выбросил его.Возвращаясь к дому, Том думал о том, что сделал всего две ошибки: от грабителей логично ожидать, что они прихватят и пальто, потому что оно было добротное, а заодно и паспорт, оставшийся в кармане пальто. Но ведь не всякий грабитель действует логично, продолжал размышлять он, а тем более, надо полагать, итальянский грабитель. Да и не все убийцы ведут себя логично. Ему вспомнилась фраза из разговора с Фредди: «…итальянец. Молодой парень». Наверное, кто-то выследил его, подумал Том, ведь он никому не говорил, где живет. О том, где он живет, знают двое-трое посыльных, но посыльные не проводят время в таких местах, как кафе «Греко». Он поежился, чувствуя, что все-таки допустил оплошность. Том представил себе смуглого молодого человека, который, тяжело дыша, преследует его до дома и, после того как Том в него войдет, ждет, в каком окне загорится свет. Том вобрал голову в плечи и прибавил шагу, будто за ним и вправду шел по пятам упорный, фанатичный преследователь.17Не было еще и восьми часов утра, когда Том вышел из дома купить газеты. В них ничего не было. Его не найдут еще несколько дней, подумал Том. Кому придет в голову заглядывать за какую-то могилу вроде той, за которую он положил Фредди. Том чувствовал себя вполне безопасно, но физически был совсем плох. У него было похмелье, ужасное состояние, когда, за что ни возьмешься, ничего не можешь довести до конца. Даже когда он чистил зубы, то прервал вдруг это занятие и пошел посмотреть, действительно ли его поезд уходит в десять тридцать или все-таки в десять сорок пять. Оказалось, в десять тридцать.К девяти он был полностью готов – оделся и разложил плащ на кровати. Он даже поговорил с синьорой Буффи и сказал ей, что его не будет по меньшей мере недели три, а может, и больше. Синьора Буффи вела себя, на его взгляд, как обычно и о его вчерашнем американском госте даже не заикнулась. Том подумал, что бы еще у нее спросить, что-нибудь ничего не значащее, имея в виду вчерашние расспросы Фредди, и что синьора Буффи на самом деле думает про эти расспросы, но, поскольку ему ничего не пришло в голову, он решил оставить ее в покое. Все шло превосходно. Поначалу Том никак не мог понять, отчего у него болит голова после вчерашнего, – выпил-то он самое большее три мартини и два перно. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что это, скорее, результат внушения и похмелье у него оттого, что он собирался обставить дело так, будто они с Фредди изрядно выпили. Теперь все позади, а от надуманного похмелья было не избавиться.Зазвонил телефон. Том взял трубку и мрачно произнес:– Pronto.[45]– Синьор Гринлиф?– Si.[46]– Qui parla la stazione polizia numero ottantatre. Lei e un amico di un’ americano chi se chiama Frederick Meelays?[47]– Фредерик Майлз? Si, – ответил Том.Голос, в котором чувствовалось напряжение, сообщил ему, что утром на Аппиевой дороге было найдено тело Фредерика Милеса, а синьор Милес был у него вчера, не так ли?– Да, это так.– В какое время?– Примерно от полудня до пяти-шести вечера, но я не уверен.– Вы не могли бы ответить на несколько вопросов?.. Впрочем, не беспокойтесь, вам не нужно идти в участок. Следователь сам к вам придет. Одиннадцать часов утра вас устроит?– Буду рад вам помочь, если смогу, – произнес Том голосом, в котором прозвучало приличествующее случаю волнение, – но не мог бы следователь прийти сейчас? В десять часов я должен уйти.На том конце провода выразили сожаление. Тому ответили, что это трудно, но они попробуют. Если до десяти они не смогут прийти, то очень важно, чтобы он не уходил из дому.– Va bene,[48] – согласился Том и повесил трубку.Черт их побери! Теперь он ни на поезд не успеет, ни на пароход. Ему хотелось только одного – убраться подальше, уехать из Рима и оставить квартиру. Он принялся обдумывать, что скажет полиции. Все было так просто, что даже скучно. Правда состояла в том, что они выпивали, Фредди рассказывал ему о Кортине, они долго разговаривали, а потом Фредди ушел; может, он и был немного пьян, но настроение у него было очень хорошее. Нет, куда отправился Фредди, он не знает. Может лишь предположить, что вечером у Фредди была встреча.Том пошел в спальню и поставил на мольберт холст, который начал несколько дней назад. Краска на палитре была еще влажная, потому что он держал ее на кухне в кастрюле с водой. Он смешал немного голубой и белой краски и взялся за серовато-голубое небо. Картина была выдержана в характерных для Дикки ярких красновато-коричневых и чисто белых тонах – такими он видел крыши и стены домов Рима из окна своей квартиры. Он сделал лишь одно отступление – когда рисовал небо. Зимнее небо в Риме такое мрачное, что даже Дикки изобразил бы его не синим, а серовато-голубым. Том сдвинул брови, как это всегда делал Дикки, стоя за мольбертом.Снова зазвонил телефон.– Черт побери! – пробормотал Том и подошел к телефону. – Pronto!– Pronto! Фаусто! – услышал он голос. – Come sta?[49] – И вслед за тем раздался знакомый юношеский смешок.– Это ты, Фаусто? Bene, grazie![50] Извини меня. – Том продолжал говорить по-итальянски насмешливым, отсутствующим голосом Дикки. – Я пытаюсь рисовать – всего лишь пытаюсь. – Он хотел, чтобы его голос был похож на голос Дикки, который потерял такого друга, каким был для него Фредди Майлз; таким же голосом Дикки разговаривает по утрам, когда погружен в работу.– Может, пообедаем? – спросил Фаусто. – Мой поезд отходит в Милан в пятнадцать минут пятого.Том тяжело вздохнул – как это сделал бы Дикки.– Я сейчас уезжаю в Неаполь. Прямо сейчас, через двадцать минут!Если бы можно было избежать встречи с Фаусто, думал он, то Фаусто не узнал бы, что полиция вышла на него. Сообщения о Фредди появятся в газетах не раньше полудня, а то и позже.– Но я здесь! В Риме! Где твой дом? Я на вокзале! – весело, со смехом, говорил Фаусто.– Где ты взял номер моего телефона?– А!.. позвонил в справочное. Там мне сказали, что ты не давал своего номера, но я рассказал девушке длинную историю о том, что ты выиграл в Монджибелло в лотерею. Не знаю, поверила ли она, но я постарался убедить ее, что все это очень важно. И о доме рассказал, и о корове, и о колодце, и даже о холодильнике! Три раза ей звонил, и в конце концов она дала твой номер. Так где ты, Дикки?– Видишь ли, я бы с тобой пообедал, если бы не поезд…– Va bene, я помогу тебе нести чемоданы! Скажи мне, где ты, и я приеду за тобой на такси!– Времени слишком мало. Может, лучше встретимся на вокзале через полчаса? Мой поезд уходит в Неаполь в десять тридцать.– Отлично!– Как там Мардж?– A… inamorata di te,[51] – смеясь, ответил Фаусто. – Ты собираешься встретиться с ней в Неаполе?– Не думаю. Через полчаса увидимся, Фаусто. Надо спешить. Arrivederch.[52]– ‘Rividerch, Дикки! Addio.[53] – Он повесил трубку.Когда Фаусто увидит дневные газеты, он поймет, почему Дикки не пришел на вокзал, в противном же случае решит, что им просто не удалось по какой-то причине встретиться. Но Фаусто увидит газеты к полудню, думал Том, а итальянские газеты сделают из этого событие – убийство американца на Аппиевой дороге. После интервью с представителем полиции он поедет в Неаполь на другом поезде, после четырех часов, так что Фаусто на вокзале уже не будет, а в Неаполе дождется следующего парохода на Майорку. Только бы Фаусто не выудил в справочном адрес и не явился до четырех часов. Еще Фаусто здесь не хватало, когда придут полицейские!Том задвинул пару чемоданов под кровать, еще один чемодан поставил в шкаф и прикрыл дверцу. Зачем полицейским знать, что он собирается покинуть город? Но отчего он так нервничает? Улик у них, кажется, никаких. Вероятно, кто-то из знакомых Фредди знал, что тот собирался вчера навестить его, вот и все. Том взял кисточку и смочил ее в скипидаре. Ему хотелось, чтобы полицейские думали, будто он не слишком огорчен известием о смерти Фредди и, поджидая их, решил немного порисовать, хотя и был одет так, словно куда-то собрался. Ведь он им уже сказал, что собирался уйти. Надо играть роль друга Фредди. Не слишком, впрочем, близкого друга.Синьора Буффи впустила полицейских в половине одиннадцатого. Том выглянул на лестницу и увидел их. Они не задали ей никаких вопросов. Том вернулся к себе. В комнате остро пахло скипидаром.Их было двое: один постарше, в офицерской форме, другой помоложе, в форме простого полицейского. Старший вежливо поздоровался с ним и попросил показать паспорт. Том протянул ему паспорт, и офицер внимательно перевел взгляд с Тома на фотографию Дикки – так внимательно его еще никто не разглядывал, так что Том собрался было развеять могущие возникнуть сомнения, но вопросов не последовало. Офицер вернул ему паспорт, улыбнулся и слегка поклонился. Это был невысокий мужчина среднего возраста, похожий на тысячи других итальянцев среднего возраста, с густыми бровями и короткими кустистыми черными усами с проседью. Он не производил впечатления ни очень умного, ни очень глупого человека.– Как его убили? – спросил Том.– Ударами по голове и затылку каким-то тяжелым предметом, – ответил офицер, – а потом ограбили. Мы полагаем, что он был пьян. Когда вчера он уходил из вашей квартиры, он был пьян?– Пожалуй… немного. Мы оба выпивали. Мы пили мартини и перно.Офицер записал его слова в блокнот и пометил время, когда, по словам Тома, Фредди находился в квартире, – примерно с полудня часов до шести.Другой полицейский, приятный молодой человек с невыразительным лицом, ходил по квартире, заложив руки за спину. Подойдя к мольберту, он с интересом склонился над ним, точно находился в музее.– Вам известно, куда он от вас пошел?– Нет.– Но, по-вашему, он мог управлять автомобилем?– О да. Он был не настолько пьян, чтобы нельзя было вести машину, иначе я поехал бы с ним.Офицер задал ему еще один вопрос. Том сделал вид, что не понял его. Офицер повторил вопрос, обменявшись улыбками с другим полицейским. Том несколько обиженно посмотрел на одного, потом на другого. Офицеру хотелось знать, в каких они были отношениях с Фредди.– Он мой знакомый, – ответил Том. – Не очень близкий. Я не видел его месяца два и ничего о нем не слышал. Когда сегодня узнал о несчастье, был ужасно огорчен.Том старался компенсировать недостаток итальянских слов озабоченным выражением лица. Похоже, ему это удавалось. Ему казалось, что допрос ведется весьма поверхностно и они уйдут через минуту-другую.– В какое точно время он был убит? – спросил Том.Офицер продолжал писать. Он приподнял кустистые брови.– Очевидно, тотчас после того, как синьор покинул ваш дом. Врачи полагают, что он был мертв по меньшей мере двенадцать часов, а то и больше.– А когда его нашли?– Сегодня на рассвете. Нашли проходившие мимо рабочие.– Dio mio![54] – пробормотал Том.– Когда он уходил от вас, он не говорил о том, что собирается на Аппиеву дорогу?– Нет, – сказал Том.– А чем вы занимались вчера после того, как синьор Милес ушел?– Оставался здесь, – сказал Том и сделал широкий жест руками, как на его месте поступил бы и Дикки. – Потом поспал немного, а часов в восемь или в половине девятого вышел прогуляться.Один из жильцов дома, имени которого Том не знал, видел, как он возвращался накануне вечером без четверти девять, и они поздоровались.– Вы гуляли один?– Да.– И синьор Милес тоже ушел один? Он не собирался встретиться с кем-то, кого вы знаете?– Нет. Он ничего такого не говорил.Интересно, подумал Том, был ли кто-то с Фредди в гостинице, или где он там жил? Том надеялся, что полицейские не устроят ему очную ставку с кем-нибудь из друзей Фредди, кто мог знать Дикки. Теперь его имя – Ричард Гринлиф – появится в итальянских газетах, думал Том, да еще и адрес. Придется переезжать. Чертовщина какая-то! Он выругался про себя. Офицер смотрел на него, но ведь может же он чертыхнуться про себя по поводу злосчастной судьбы Фредди, подумал Том.– Итак… – с улыбкой произнес офицер, закрывая свой блокнот.– Вы полагаете, – Том старался найти подходящее слово, – что это дело рук хулиганов? У вас есть какие-нибудь улики?– Мы осматриваем машину в поисках отпечатков пальцев. Возможно, он подсадил убийцу к себе в автомобиль по дороге. Машину нашли сегодня утром недалеко от Пьяцца ди Спанья. Еще до вечера, надеемся, что-нибудь прояснится. Большое вам спасибо, синьор Гринлиф.– Di niente.[55] Если я смогу еще чем-то быть полезен…Офицер пошел было к дверям, но в последний момент обернулся.– Мы сможем найти вас здесь в течение следующих нескольких дней, если у нас появятся вопросы?Том помедлил с ответом.– Я собирался завтра уехать на Майорку.– Но вопросы могут быть такие – кто тот-то или тот-то, мало ли кто может подпасть под подозрение, – сказал офицер. – А вы могли бы нам рассказать, в каких отношениях с покойным находился тот или другой человек. – Говоря, он жестикулировал.– Хорошо. Но мне кажется, я был знаком с синьором Майлзом не настолько хорошо. У него в городе, наверное, были более близкие друзья.– Кто? – Офицер закрыл дверь и достал блокнот.– Не знаю, – ответил Том. – Мне известно только то, что у него было здесь несколько друзей и они знают его лучше, чем я.– Мне жаль, но мы все-таки надеемся, что в течение ближайших двух дней мы сможем вас без труда найти, – повторил он тихо, словно Том и не собирался оспаривать этого, хоть он и американец. – Мы известим вас, когда вам можно будет уехать. Мне очень жаль, что нарушаем ваши планы. Но пока вам, боюсь, придется отложить вашу поездку. До свиданья, синьор Гринлиф.– До свиданья.Они закрыли за собой дверь, но Том не сдвинулся с места. Он мог бы перебраться в гостиницу, думал он, если бы сказал полицейским, какая это будет гостиница. Ему не хотелось, чтобы кто-то из друзей Фредди или Дикки явился к нему, увидев его адрес в газетах. Он попытался оценить свое поведение с точки зрения полиции. Пожалуй, он не дал им повода усомниться в своих высказываниях. Не пришел в ужас от известия о смерти Фредди, но это лишь подтверждало то, что он не был его близким другом. Что ж, все прошло неплохо, если не считать того, что теперь он должен быть у них под рукой.Зазвонил телефон, но Том не снял трубку: наверняка это звонил Фаусто с вокзала. Было пять минут двенадцатого, и поезд в Неаполь уже ушел. Когда телефонные звонки смолкли, Том снял трубку и позвонил в «Ингильтерру». Заказав номер, он сказал, что будет там через полчаса. Потом позвонил в полицейский участок – он запомнил его номер: восемьдесят три – и у него ушло минут десять на то, чтобы оставить сообщение, что синьора Ричарда Гринлифа, если полиция захочет с ним поговорить, можно будет найти в гостинице «Ингильтерра», а десять минут он потратил потому, что никто не знал или не хотел знать, кто такой Ричард Гринлиф.Не прошло и часа, как он был в «Ингильтерре». При виде трех чемоданов, двух Дикки и одного собственного, он пришел в уныние: упаковывались-то они совсем с другими намерениями. Теперь еще и с ними возись!В полдень он вышел из гостиницы, чтобы купить газеты. О случившемся писали все газеты: «На Аппиевой дороге Антика убит американец… Шокирующее убийство богатого американца Фредерика Майлза минувшей ночью на Аппиевой дороге… Убийство американца на Аппиевой дороге. Улик нет…» Том вчитывался в каждое слово. Ключей к разгадке действительно не было, по крайней мере пока, – ни следов, ни отпечатков пальцев, ни подозреваемых. Но во всех газетах упоминался Герберт Ричард Гринлиф и сообщался адрес Тома, по которому Фредди в последний раз видели. Ни в одной газете, однако, не высказывалось предположения, будто Герберт Ричард Гринлиф находится под подозрением. В газетах писали, что Майлз, по-видимому, немного выпил, а то, что он пил, перечислялось в традициях итальянской журналистики – от «американос» до шотландского виски, бренди, шампанского и даже граппы.[56] Не хватало только джина и перно.Том не пошел обедать. Точно в ловушке, ходил он взад-вперед по номеру, чувствуя себя подавленным. Он позвонил в бюро путешествий в Риме, где покупал билет в Пальму, и попросил отменить заказ. Ему ответили, что он может получить двадцать процентов от стоимости билетов. Следующий пароход в Пальму отправится только через пять дней.Часа в два настойчиво зазвонил телефон.– Алло, – сказал Том нервным, раздраженным голосом Дикки.– Привет, Дикки. Это Вэн Хьюстон.– А-а, – произнес Том, будто узнал, с кем говорит, однако не выразил ни чрезмерного удивления, ни теплоты.– Как ты? Давненько мы не виделись. – Голос у говорившего был хриплый, вымученный.– Давно уже. Ты где?– В «Хасслере». Вместе с полицейскими копался в чемоданах Фредди. Послушай, надо бы встретиться. Что это вчера с Фредди произошло? Знаешь, я весь вечер пытался тебя найти, потому что Фредди должен был вернуться в гостиницу к шести. Адреса твоего у меня не было. Так что же вчера случилось?– Хотел бы я знать! Фредди ушел от меня около шести. Мы оба выпили довольно много мартини, но мне показалось, что он вполне может вести машину. Иначе бы я его не отпустил. Он сказал, что его машина стоит внизу. Ума не приложу, что произошло. Возможно, посадил кого-то, а попутчик стал угрожать ему пистолетом или что-то в этом роде.– Но он был убит не из пистолета. Я согласен с тобой, что кто-то заставил его туда поехать или же у него было помутнение разума, ведь для того, чтобы попасть на Аппиеву дорогу, надо проехать через весь город. «Хасслер» всего в нескольких кварталах от того места, где ты живешь.– Он раньше когда-нибудь терял сознание? За рулем.– Послушай, Дикки, могу я тебя увидеть? Я сейчас свободен, если не считать того, что мне лучше сегодня не выходить из гостиницы.– Мне тоже.– Пусть тебя это не волнует. Оставь записку, где ты, и приходи ко мне.– Не могу, Вэн. Полиция явится через час, и я должен быть здесь. Может, попозже позвонишь? Вечером встретимся.– Хорошо. Во сколько?– Часов в шесть.– Ладно. Бодрись, Дикки.– Ты тоже.– Пока, – услышал Том слабый голос на другом конце.Том повесил трубку. У Вэна в конце разговора был такой голос, будто он вот-вот расплачется. «Pronto», – произнес Том, снова сняв трубку. Услышав голос гостиничного оператора, он попросил никого с ним не соединять, кроме полиции. Абсолютно никого.После этого телефон не звонил целый день. Часов в восемь вечера, когда стемнело, Том спустился вниз, чтобы купить газеты. Он осмотрелся в вестибюле в поисках человека, похожего на Вэна, а также заглянул в бар около главного холла. Он был готов к чему угодно, даже к тому, что внизу сидит Мардж и поджидает его, но не увидел никого, даже на агента полиции никто не был похож. Он купил вечерние газеты, сел за столик в маленьком ресторанчике неподалеку от гостиницы и принялся их читать. Улик по-прежнему не было. Он узнал, что Вэн Хьюстон был близким другом Фредди, ему двадцать восемь лет, они вместе приехали в Рим из Австрии, а закончиться их поездка должна была во Флоренции, где, как писали газеты, Майлз и Хьюстон имели квартиры. Были опрошены трое итальянских юношей, двоим было по восемнадцать, одному – шестнадцать лет. Их подозревали в совершении «ужасного деяния», но затем юноши были отпущены. Том с облегчением прочитал, что так и не было обнаружено отпечатков следов, которые можно было бы считать свежими или полезными для дела, на «belissimo»[57] «Фиате-1400», принадлежавшем Майлзу.Том медленно жевал свою costoleta di vitello,[58] потягивал вино и просматривал колонки экстренных сообщений, которые в итальянских газетах вставляли в номер непосредственно перед отправкой в печать. О деле Майлза больше ничего. Но на последней странице последней газеты он прочитал:«Barca affondata con macchi di sangue trovata neil’ acqua poco fondo vicino San Remo».[59]Он быстро пробежал глазами заметку. Его охватил еще больший ужас, чем тогда, когда он нес тело Фредди по лестнице или когда полиция приходила его допрашивать. Это уже было похоже на возмездие, это был кошмар, ставший реальностью, даже текст заголовка внушал ему страх. Лодка была описана в подробностях, и в его воображении возникла вся сцена: Дикки сидит на корме у рычага переключения передач, Дикки улыбается ему, тело Дикки погружается в воду, а на поверхности появляются пузыри. В заметке говорилось, что пятна похожи на кровь, но не утверждалось, что это так. Не говорилось также о дальнейших шагах полиции. Но полиция все равно что-то будет предпринимать, думал Том. Лодочник, наверное, сообщит полиции, когда пропала лодка. Потом полиция проверит, кто останавливался в этот день в гостиницах. Лодочник может вспомнить, что лодку не вернули два американца. Если полиция задастся целью проверить регистрационные книги в гостиницах за те дни, то имя Ричарда Гринлифа никак не обойдут вниманием. А пропавшим, разумеется, сочтут Тома Рипли, который, возможно, был убит. Воображение Тома работало в трех направлениях. Допустим, полиция начнет искать тело Дикки и найдет его. В этом случае будут считать, что нашли тело Тома Рипли. Подозрение в его убийстве падет на Дикки. Как следствие, Дикки заподозрят и в убийстве Фредди. За одну ночь Дикки превратится в «маньяка-убийцу». С другой стороны, лодочник может и не вспомнить, в какой день не была возвращена одна из лодок. А если и вспомнит, то полицейские не станут проверять все гостиницы. И в-третьих, итальянская полиция может вообще не проявить большого интереса к этому делу. Всякое может быть.Том сложил газеты, расплатился и вышел.У портье он спросил, нет ли для него сообщений.– Si, signor. Questo e questo e questo…[60]Служащий разложил их на стойке веером, как карты.Два от Вэна. Одно от Роберта Гильбертсона. (Нет ли Роберта Гильбертсона в записной книжке Дикки? Проверить.) Одно от Мардж. Том внимательно прочитал эту записку: «Синьорина Шервуд звонила в три тридцать пять дня и позвонит еще. Звонок междугородный, из Монджибелло».Том кивнул и собрал сообщения.– Большое спасибо.Портье за стойкой ему не понравился. Итальянцы чертовски любопытны!Поднявшись наверх, он сел в кресло, подался вперед и, закурив, задумался. Он пытался представить себе, каков будет логический ход событий, если он ничего не будет делать, и что может произойти вследствие предпринятых им действий. Вполне вероятно, что Мардж приедет в Рим. Очевидно, она уже позвонила в римскую полицию и узнала его адрес. Если она приедет, то он должен будет предстать перед ней как Том и попытаться убедить ее, что Дикки ненадолго вышел, как это было в случае с Фредди. А если не удастся… Том нервно потер ладони. Ему не нужно встречаться с Мардж, вот и все. Не сейчас, когда заварилась вся эта каша с моторной лодкой. Если они встретятся, все пойдет наперекосяк. Это конец всему! А вот если он затаится, возможно, ничего и не произойдет. Просто сейчас такой момент, небольшая неприятность из-за истории с лодкой и неразгаданного убийства Фредди Майлза, потому все так и усложнилось. Но с ним решительно ничего не случится, если правильно себя вести и правильно говорить. Потом паруса опять наполнятся ветром. Греция, а то и Индия. Цейлон. Далекие, очень далекие страны, где ни один из старых друзей не постучится в дверь. И как только ему пришло в голову остаться в Риме! Это все равно что поселиться на Центральном вокзале или выставить себя в качестве экспоната в Лувре!Том позвонил на Stazione Termini,[61] узнал, что завтра в Неаполь отходят пять поездов, и записал время их отправления. Ближайший пароход на Майорку отплывает из Неаполя через пять дней, и он решил переждать это время в Неаполе. Все, что ему нужно, – это чтобы его отпустила полиция, и если завтра ничего не случится, он может быть свободен. Не могут же они держать человека вечно без всяких оснований для подозрений только для того, чтобы время от времени задавать ему какие-то вопросы! Он решил, что завтра ему позволят уехать, это было бы вполне логично.Том снова снял трубку и сказал дежурному, что если еще раз позвонит мисс Марджори Шервуд, то он будет с ней разговаривать. Если она еще раз позвонит, то он сумеет за пару минут убедить ее, что все в порядке, что убийство Фредди не имеет к нему никакого отношения, что он переехал в гостиницу потому, что его раздражают телефонные звонки от совершенно незнакомых людей, а еще затем, чтобы полиция смогла его найти, если им потребуется помощь в установлении личности подозреваемых. Он скажет, что завтра или послезавтра улетает в Грецию, поэтому не стоит приезжать к нему в Рим. Вообще-то, подумал он, в Пальму из Рима можно добраться и самолетом. Как это ему раньше не пришло в голову!Он почувствовал усталость и лег на кровать. Он решил не раздеваться, потому что у него было предчувствие, что что-то сегодня еще произойдет. Том попытался думать о Мардж. Он представил себе, что в эту самую минуту она сидит у Джорджо или потягивает «Том Коллинз»[62] в баре гостиницы «Мирамаре» и раздумывает, не позвонить ли ему еще раз. Он видел ее сдвинутые брови, взъерошенные волосы. За столиком она сидит одна, ни с кем не разговаривает, и все ее мысли о том, что могло случиться в Риме. Вот она встает и идет домой, а на следующий день берет чемодан и садится на двенадцатичасовой автобус. Том стоит на дороге возле почты, кричит ей, чтобы она не ехала, пытается остановить автобус, но тот отъезжает…Сцена растворилась в желто-серых тонах – цвета песка на пляже в Монджибелло. Том увидел, как ему улыбается Дикки, одетый в вельветовый костюм, в котором он был в Сан-Ремо. Костюм насквозь мокрый, с галстука капает вода. Дикки склоняется над ним и принимается трясти его за плечо. «Я выплыл! – говорит он. – Том, вставай! Со мной все в порядке! Я выплыл! Я жив!» Том дернулся в сторону. Он услышал, как Дикки смеется над ним своим веселым смехом. «Том!» – тембр был ниже, богаче, лучше, так Тому сымитировать еще не удавалось. Он вскочил на кровати. Он чувствовал тяжесть во всем теле, будто пытался выбраться из глубины.«Я выплыл!» – снова и снова раздавался голос Дикки у него в ушах, будто эхо в туннеле.Том осмотрелся, надеясь увидеть Дикки в желтом свете лампы в темном углу, где стоял высокий шкаф. Том чувствовал, что глаза его широко раскрыты от страха, и хотя он знал, что его страх не имеет оснований, он продолжал искать глазами Дикки – под задернутыми наполовину портьерами, на полу, с другой стороны кровати. Он заставил себя встать с постели, шатающейся походкой прошелся по комнате и раскрыл сначала одно окно, потом другое. У него было такое ощущение, будто его отравили. «Мне подсыпали что-то в вино», – неожиданно подумал он. Он встал на колени возле окна и стал жадно глотать холодный воздух, изо всех сил пытаясь превозмочь это ужасное состояние. Он боролся со своим состоянием так, будто оно было чем-то осязаемым и непременно должно было его одолеть, если он сам с ним не справится. Наконец он пошел в ванную и обмыл лицо под краном. Ему стало лучше. Конечно же, его никто не отравил. Просто он позволил своему воображению увести его слишком далеко и потерял контроль над собой.Том взял себя в руки и принялся медленно развязывать галстук. Он действовал как Дикки – разделся, принял ванну, надел пижаму и лег в кровать. Он попытался думать о том, о чем мог бы думать Дикки. О своей матери. В ее последнее письмо были вложены две фотографии: они с мистером Гринлифом сидели в гостиной и пили кофе. Он вспомнил, что в тот вечер, когда он пил с ними кофе после ужина, все было обставлено точно так же. Миссис Гринлиф говорила, что Герберт сам щелкал затвором. Том принялся сочинять им следующее письмо. Они были довольны, что он стал писать чаще. Ему не следует так изводить себя из-за Фредди, уж они-то Фредди знают. Миссис Гринлиф как-то интересовалась Фредди в одном из писем. Том, однако, никак не мог сосредоточиться, потому что, пытаясь сочинить письмо, прислушивался, не зазвонит ли телефон.18Первая, о ком Том подумал, когда проснулся, была Мардж. Он снял трубку и спросил у дежурного, не звонила ли она ночью. Нет, не звонила. Его охватило жуткое предчувствие, что она едет в Рим. Эта мысль заставила его вскочить с постели, но, пока он брился и принимал ванну, его настроение переменилось. А стоит ли так волноваться из-за Мардж? Он всегда умел с ней обращаться. Раньше пяти-шести она не явится, потому что первый автобус уходит из Монджибелло в полдень, а на такси в Неаполь она не поедет.Возможно, ему еще утром удастся уехать из Рима. Надо бы позвонить часов в десять в полицию и все разузнать.Он заказал кофе с молоком и булочки в номер, а также попросил принести утренние газеты. Очень странно, но ни в одной газете не было ничего ни о деле Майлза, ни о лодке в Сан-Ремо. От этого ему стало так же страшно, как и накануне вечером, когда он вообразил, будто Дикки находится в комнате. Он швырнул газеты в кресло.Зазвонил телефон, и он послушно снял трубку. Это могли быть либо полиция, либо Мардж.– Pronto.– Pronto. Здесь два господина из полиции, которые хотят повидать вас, синьор.– Очень хорошо. Скажите им, чтобы поднимались.Спустя минуту Том услышал их шаги в коридоре, устланном ковровой дорожкой. Офицер был тот же, что и накануне, а молодой полицейский был другой.– Buon’ giorno, – вежливо сказал офицер и слегка поклонился.– Buon’ giorno, – откликнулся Том. – Нашли что-нибудь новое?– Нет, – ответил офицер так, словно и сам хотел спросить об этом же.Он сел на предложенный Томом стул и открыл коричневый кожаный портфель.– Возник еще один вопрос. Вы ведь знакомы с американцем Томасом Рипли?– Да, – ответил Том.– Вам известно, где он?– Примерно месяц назад он уехал в Америку.Офицер заглянул в бумаги.– Понятно. Это должны подтвердить в Иммиграционной службе Соединенных Штатов. Видите ли, мы пытаемся найти Томаса Рипли. Мы считаем, что он мертв.– Мертв? Почему вы так думаете?Губы офицера под кустистыми усиками стального цвета мягко сжимались после каждой произнесенной им фразы, и казалось, он улыбался. Эта улыбка и накануне немного сбивала Тома с толку.– Вы вместе ездили в Сан-Ремо в ноябре, не так ли?Ага, они проверили гостиницы.– Да.– Где вы видели его в последний раз? В Сан-Ремо?– Нет. Я видел его еще раз в Риме.Том вспомнил, что Мардж было известно, что после Монджибелло он вернулся в Рим, – он говорил ей, что хотел помочь Дикки устроиться в Риме.– Когда вы в последний раз видели его?– Вряд ли я смогу назвать точное число. Месяца два назад. Кажется, я получал от него открытку из… из Генуи. Он писал, что возвращается в Америку.– Вам так кажется?– Да, – сказал Том. – Почему вы думаете, что он мертв?Офицер оторвался от бумаг и подозрительно посмотрел на него. Том бросил взгляд в сторону молодого полицейского, который стоял, сложив на груди руки и прислонившись к бюро, и безучастно смотрел на него.– Вы ездили в Сан-Ремо на лодочную прогулку с Томасом Рипли?– На прогулку? Где?– В небольшой лодке. Вокруг порта, – быстро проговорил офицер, глядя на Тома.– Кажется, ездили. Да-да, вспомнил. И что с того?– Дело в том, что эту лодку нашли под водой, а на ней – какие-то следы, возможно и кровавые. Она пропала двадцать пятого ноября. То есть ее не вернули туда, где брали напрокат. А двадцать пятого ноября вы были в Сан-Ремо с синьором Рипли.Офицер не спускал с него глаз.Тома оскорбляло то, что на него так смотрят. Ему казалось это нечестным. Но он из кожи вон лез, чтобы вести себя так, как требовала ситуация. Ему представилось, будто он наблюдает за этой сценой со стороны. Он даже позу принял другую, более расслабленную, и облокотился о спинку кровати.– Но с нами ничего не случилось во время этой поездки. Не было никакого происшествия.– Вы вернули лодку?– Разумеется.Офицер по-прежнему не спускал с него глаз.– Фамилия синьора Рипли не зарегистрирована ни в одной гостинице за двадцать пятое число.– Вот как? И давно вы ищете?– Не настолько давно, чтобы успеть обыскать все итальянские деревушки, но в главных городах мы проверили все гостиницы. Мы узнали, что вы жили в «Хасслере» с двадцать восьмого по тридцатое ноября и…– Том… то есть синьор Рипли не жил вместе со мной в Риме. Примерно в это время он ездил в Монджибелло, где пробыл пару дней.– А где он останавливался, когда приезжал в Рим?– В какой-то гостинице. Не помню ее название. Я не был у него.– А где вы были?– Когда?– Двадцать шестого и двадцать седьмого ноября. То есть после Сан-Ремо.– В Форте-деи-Марми, – ответил Том. – Остановился там по дороге назад. Я жил в пансионе.– В каком?Том покачал головой.– Не могу вспомнить название. Совсем небольшой пансион.В конце концов, думал он, через посредство Мардж он сможет доказать, что Том был в Монджибелло, живой, после Сан-Ремо; так какой смысл полиции интересоваться, в каком пансионе жил Дикки Гринлиф двадцать шестого и двадцать седьмого ноября?Том присел на краешек кровати.– Все равно я не понимаю, почему вы думаете, будто Том Рипли мертв.– Мы думаем, что в Сан-Ремо кто-то погиб, – ответил офицер. – Кто-то был убит в этой лодке. Затем лодку и утопили – чтобы скрыть следы крови.Том нахмурился.– Вы уверены, что это следы крови?Офицер пожал плечами.Том тоже пожал плечами.– В тот день в Сан-Ремо человек, наверное, двести брали напрокат лодки.– Ну не совсем столько. Около тридцати. Совершенно верно, этим человеком мог быть любой из этих тридцати. Или любые двое, – прибавил он с улыбкой. – Мы даже не знаем их всех поименно. Но начинаем склоняться к мысли, что пропал Томас Рипли.Он скосил глаза в угол гостиничного номера. Судя по выражению его лица, он размышлял, как показалось Тому, о чем-то другом. А может, ему просто нравится сидеть в кресле рядом с теплым радиатором?Том нервно закинул ногу на ногу. Ясно, что происходило в голове у итальянца: Дикки Гринлиф дважды находился на месте убийства или недалеко от него. Пропавший Томас Рипли отправился двадцать пятого ноября на лодочную прогулку с Дикки Гринлифом. Следовательно… Нахмурившись, Том спросил:– Вы не верите, что я видел Тома Рипли в Риме примерно первого декабря?– Нет-нет, я этого не говорил! – Офицер сделал умоляющий жест. – Просто я хотел выслушать, что вы скажете о вашем… о вашем путешествии с синьором Рипли после Сан-Ремо. Дело в том, что мы не можем его найти.Он еще раз широко, примиряюще улыбнулся, обнажив желтоватые зубы.Том раздраженно пожал плечами. Было очевидно, что итальянская полиция не собиралась вот так сразу обвинить американского гражданина в убийстве.– Мне жаль, что я не могу вам сообщить, где он точно сейчас находится. Попробуйте поискать в Париже. В Генуе. Он всегда останавливается в небольших гостиницах, они ему больше нравятся.– У вас есть открытка, которую он прислал из Генуи?– Нет, – ответил Том.Он взъерошил волосы, как это иногда делал Дикки, когда был раздражен. Он почувствовал себя лучше, и, войдя на несколько секунд в роль Дикки Гринлифа, пару раз прошелся по комнате.– Вы знаете кого-нибудь из друзей Томаса Рипли?Том покачал головой.– Нет, я и его-то не очень хорошо знаю, да и познакомились мы совсем недавно. Не знаю, много ли у него в Европе друзей. Он говорил, что знаком с кем-то в Фаэнце. Еще во Флоренции. Но имен его знакомых я не знаю.Если итальянец думает, что он защищает кого-то из друзей Тома от расспросов полиции и потому не выдает их имена, то пусть так и думает, решил Том.– Va bene, мы наведем справки, – сказал офицер.Он убрал бумаги, в которые внес не менее дюжины записей.– Пока вы не ушли, – проговорил Том с дрожью в голосе, – я хотел бы спросить, когда мне можно уехать из города. Я собирался на Сицилию. Если это возможно, то я бы очень хотел отправиться сегодня же. Я предполагаю остановиться в гостинице «Пальма» в Палермо. Если я понадоблюсь, вы без труда меня найдете.– Палермо, – повторил офицер. – Ebbene,[63] это возможно. Я позвоню?Том закурил итальянскую сигарету и стал слушать, как офицер попросил соединить его с капитаном Ауличино, после чего совершенно безучастно принялся ему излагать, что синьор Гринлиф не знает, где находится синьор Рипли, – возможно, уехал в Америку, а может, по мнению синьора Гринлифа, он во Флоренции или в Фаэнце. «Фаэнца, – старательно повторил он, – это недалеко от Болоньи». Когда на другом конце провода приняли все это к сведению, офицер сказал, что синьор Гринлиф хочет сегодня отправиться в Палермо.– Va bene. Benone.[64]Офицер с улыбкой повернулся к Тому:– Вы можете сегодня ехать в Палермо.– Benone. Grazie.Том проводил их до дверей.– Найдете Тома Рипли – дайте и мне знать, – бесхитростно произнес он.– Разумеется! Будем держать вас в курсе событий, синьор! Buon’ giorno!Оставшись один, Том принялся, насвистывая, складывать в чемодан те вещи, которые успел вынуть. Он ощущал радость оттого, что назвал Сицилию вместо Майорки, потому что Сицилия – это еще Италия, а Майорка нет и, естественно, итальянская полиция охотнее отпустит его, если он останется на итальянской территории. Он думал об этом, как вдруг ему пришло в голову, что в паспорте Тома Рипли не было отмечено, что после поездки по маршруту Сан-Ремо—Канны он еще раз побывал во Франции. Он помнил, как писал Мардж, будто Том Рипли говорил ему, что поедет в Париж, а оттуда домой, в Америку. Если Мардж когда-нибудь спросят, был ли Том Рипли после Сан-Ремо в Монджибелло, она подтвердит, что позднее он уехал в Париж. А если он когда-нибудь снова станет Томом Рипли и предъявит свой паспорт полицейским, то они увидят, что после поездки в Канны он во Франции не был. Лучше просто сказать, что он изменил свои планы после того, как говорил Дикки о своей предполагаемой поездке в Париж, и решил остаться в Италии. Но так ли это все важно?Неожиданно Тома пронзила мысль: а что, если все это подстроено? Он даже перестал складывать чемодан. Что, если полицейские предоставляют ему свободу действий и разрешают поехать на Сицилию, давая понять, что он вне подозрений, исключительно ради того, чтобы он совершил какую-нибудь ошибку? Какой хитрый подлец этот офицер! Он как-то назвался. Как же его? Равини? Роверини? Ну и что с того, что они дают ему свободу действий? Он же ясно им сказал, куда направляется. Он вовсе не собирается от них скрываться. Единственное, чего он хочет, – это уехать из Рима. Страшно хочет! Он побросал последние вещи в чемодан, захлопнул крышку и защелкнул замок.Опять телефон! Том схватил трубку.– Pronto?– О Дикки!.. – услышал он задыхающийся голос Мардж. Она была внизу, он сразу это понял.– Кто это? – взволнованно произнес он голосом Тома.– Это ты, Том?– Мардж! Привет! Где ты?– Я внизу. Дикки там? Я могу подняться?– Только минут через пять, – со смехом произнес Том. – Я не совсем одет.Гости всегда звонят из будки в холле. Значит, гостиничные служащие не могут их подслушать.– Дикки там?– Сейчас нет. Вышел с полчаса назад, вот-вот вернется. Я знаю, где он, если он тебе нужен.– Где?– В восемьдесят третьем полицейском участке. Нет, извини, в восемьдесят седьмом.– У него серьезные проблемы?– Нет, просто отвечает на вопросы. Он должен был там быть в десять. Дать тебе адрес?Он пожалел о том, что заговорил голосом Тома: можно было притвориться служащим гостиницы, приятелем Дикки, кем угодно, и сказать ей, что Дикки придет через несколько часов.– Не-ет. Я подожду его, – упавшим голосом проговорила Мардж.– Да вот же он! – воскликнул Том, будто и в самом деле нашел адрес. – Виа Перуджа, двадцать один. Ты знаешь, где это?Том и сам не знал, но хотел отослать ее в сторону, противоположную «Америкэн экспресс», куда решил заглянуть до отъезда из города.– Я не хочу никуда уходить, – сказала Мардж. – Если не возражаешь, я поднимусь и подожду с тобой.– Видишь ли… – Он рассмеялся так, как мог смеяться только Том, и Мардж этот смех был хорошо знаком, – дело в том, что я с минуты на минуту поджидаю одного человека. У нас деловой разговор. Насчет работы. Хочешь верь, хочешь нет, но известный тебе Рипли пытается устроиться на работу.– Вот как, – произнесла Мардж совершенно равнодушно. – А что Дикки? Почему ему нужно объясняться с полицейскими?– Да просто потому, что они с Фредди в тот день немного выпили. Ты ведь читала газеты? В газетах раздуто в десять раз больше по сравнению с тем, что было на самом деле, а причина простая – у сыщиков нет никаких улик.– И давно Дикки здесь живет?– Здесь? Всего одну ночь. Я был на севере. Как только услышал про Фредди, сразу приехал в Рим, чтобы повидать Дикки. Если бы не полиция, ни за что бы его не нашел!– Знаю! Я сама пошла в полицию, когда совсем отчаялась его найти! Я так волновалась, Том! Он мог бы мне позвонить или узнать у Джорджо, где я, или у кого-нибудь еще…– Я страшно рад, что ты в городе, Мардж. Дикки до чертиков обрадуется, когда увидит тебя. Он тревожился по поводу того, что ты вообразишь себе после всех этих газетных публикаций.– Правда? – недоверчиво произнесла Мардж, но, похоже, она была довольна.– Может, подождешь меня у «Анджело»? Это бар на той стороне улицы, если идти к Пьяцца ди Спанья. Попробую удрать через пять минут; может, выпьем чего-нибудь, а?– Хорошо. Но в этой гостинице тоже есть бар.– Не хочу, чтобы мой будущий шеф видел меня в баре.– Ну конечно. Ты сказал «Анджело»?– Его нельзя не заметить. Прямо напротив гостиницы. Пока.Он засуетился, укладывая в чемодан последние вещи. Осталось только уложить пальто, висевшее в шкафу. Сняв трубку, он попросил приготовить счет и прислать носильщика. Аккуратно составив чемоданы возле двери, чтобы носильщик их забрал, он спустился вниз по лестнице. Ему хотелось посмотреть, не стоит ли еще Мардж в холле и не дожидается ли его; может, кому-нибудь звонит. Наверняка ее здесь не было, когда приходила полиция. После того как ушли полицейские, прошло пять минут, и только потом она позвонила. Он надел новый плащ и шляпу, чтобы скрыть волосы, которые были теперь светлые. На его лице было скромное, слегка испуганное выражение, присущее Тому Рипли.В холле Мардж не было. Том уплатил по счету. Служащий протянул ему еще одну записку: заходил Вэн Хьюстон. Записку написал сам Вэн десять минут назад.«Прождал тебя полчаса. Ты что, вообще не выходишь? Наверх меня не пустили. Позвони мне в „Хасслер“. Вэн».Может, Вэн и Мардж встретились, если были знакомы, и теперь сидят вместе у «Анджело»?– Если меня кто-нибудь еще будет спрашивать, скажите, что я уехал из города, – сказал Том.– Va bene, синьор, – ответил служащий.Том вышел к поджидавшему его такси.– Остановитесь, пожалуйста, у «Америкэн экспресс», – сказал он водителю.Таксист поехал не по той улице, где находился бар «Анджело». Том успокоился и поздравил себя. Он поздравил себя прежде всего с тем, что вчера так сильно разнервничался и благодаря этому перебрался из своей квартиры в гостиницу. В квартире он бы от Мардж ни за что не отделался. Адрес она наверняка узнала из газет. Если бы он остался в квартире, она бы настояла на том, чтобы прийти туда и подождать Дикки там. Можно считать, ему повезло!Он взял почту в «Америкэн экспресс» – три письма, одно из них от мистера Гринлифа.– Как ваши дела? – спросила его молодая итальянка, протягивая ему письма.Тоже газеты читает, подумал Том. Он взглянул на ее простодушное лицо, смотревшее на него с любопытством, и улыбнулся. Ее звали Мария.– Очень хорошо, спасибо, а как у вас?Отойдя в сторону, он подумал о том, что уже никогда не сможет пользоваться услугами римского отделения «Америкэн экспресс» для получения писем на имя Тома Рипли. Для Тома Рипли останется неаполитанское отделение, хотя он еще не обращался туда, не писал им с просьбой переслать ему что-нибудь, потому что не ждал для Тома Рипли ничего важного – даже очередной порции недовольства со стороны мистера Гринлифа. Когда все уляжется, он заглянет как-нибудь в неаполитанское отделение «Америкэн экспресс» и предъявит паспорт на имя Тома Рипли, решил он.Будучи Томом Рипли, ему нельзя обращаться в римское отделение «Америкэн экспресс», но Том Рипли должен продолжать существовать с паспортом и в своей одежде на всякий непредвиденный случай вроде сегодняшнего, когда Мардж позвонила по телефону. Мардж чудом не оказалась в его номере. Пока, по мнению полиции, невиновность Дикки Гринлифа небесспорна, и думать нечего о том, чтобы уезжать из страны под именем Дикки, но если придется перевоплотиться в Тома Рипли, то в паспорте Рипли не обнаружится отметок, что он покидал Италию. Если он хочет уехать из Италии – и сделать так, чтобы Дикки Гринлиф оказался вне досягаемости полиции, – ему нужно сделать это, будучи Томом Рипли, а потом он снова въедет в страну как Том Рипли и, как только закончится полицейское расследование, опять станет Дикки. Так и надо действовать.Казалось, все просто и безопасно. Нужно только выдержать несколько дней, вот и все.19Пароход медленно, как бы на ощупь вошел в гавань города Палермо, осторожно продвигаясь среди плавающей апельсиновой кожуры, соломы и обломков ящиков для фруктов. Осторожно вел себя и Том, подплывающий к Палермо. Он провел два дня в Неаполе, но в газетах не появилось ничего интересного о деле Майлза и вообще ничего о моторной лодке в Сан-Ремо. Полиция, насколько ему было известно, так и не предприняла попыток связаться с ним. А что, если они просто не хотели искать его в Неаполе, думал он, и поджидали в гостинице в Палермо?На пристани полицейских не было. Том поискал их глазами. Купив несколько газет, он взял такси и вместе с багажом отправился в гостиницу «Пальма». И в гостиничном вестибюле полицейских не было. Вестибюль был богато украшен мраморными колоннами и большими кадками с пальмами. Портье сказал, какой для него приготовлен номер, и вручил ключ коридорному. Том почувствовал такое облегчение, что решился подойти к стойке, где оставляют почту, и, набравшись духу, спросил, нет ли сообщений для синьора Ричарда Гринлифа. Ему ответили, что нет.После этого он совсем расслабился. Это означало, что и от Мардж ничего нет. Мардж наверняка успела побывать в полиции и поинтересовалась, где Дикки. На пароходе Тому приходили в голову самые ужасные вещи: Мардж раньше его прилетает в Палермо на самолете, Мардж оставляет ему записку в гостинице «Пальма», в которой говорится, что она приедет следующим пароходом. На пароходе, отплыв из Неаполя, он все время высматривал Мардж.Теперь он стал думать, что после случившегося Мардж, возможно, махнула на Дикки рукой. Вероятно, она пришла к выводу, что Дикки избегает ее и хочет быть только с Томом. Ах, если бы это пришло в ее тупую голову! Лежа вечером в теплой ванне и глядя, как роскошная мыльная пена сползает по его рукам, Том раздумывал, а не написать ли ей обо всем этом письмо. Ведь должен Том Рипли написать ей письмо, думал он. Уже пора. В нем он сообщит, что все это время старался вести себя тактично, но не хотел обо всем говорить ей по телефону в Риме, а теперь чувствует, что она и сама все поняла. Им с Дикки было хорошо вместе, но этому пришел конец. Том весело захихикал и, не в силах остановиться, зажал нос и ушел под воду.«Дорогая Мардж, – скажет он, – пишу тебе, потому что не уверен, что Дикки когда-нибудь тебе напишет, хотя я и просил его об этом не раз. Ты слишком хороший человек, чтобы кто-то так долго морочил тебе голову…»Он снова захихикал, но взял себя в руки, сосредоточившись на одной небольшой закавыке, которую еще не разрешил: Мардж, наверное, сказала итальянским полицейским, что разговаривала с Томом Рипли в «Ингильтерре». У полицейских возникнет естественный вопрос: куда, черт побери, он после этого делся? Возможно, сейчас полиция разыскивает его в Риме. Его наверняка будут искать там, где может быть Дикки Гринлиф. Но тут его подстерегала еще одна опасность. Если полицейские, допустим, сочтут, что он, согласно описанию Мардж, и есть Том Рипли, то, обыскав его, найдут не только его паспорт, но и паспорт Дикки. Впрочем, что он там говорил насчет риска? Риск – это просто здорово, ради этого стоит жить. Он запел:Papa non vuole, Mama ne meno,Come faremo far’ l’amor’?[65]Том вытирался и пел. Пел глубоким баритоном Дикки, которого никогда не слышал, но был уверен, что Дикки остался бы его пением доволен.Он надел один из своих новых немнущихся костюмов и вышел из гостиницы. Палермо погрузился в сумерки. Напротив гостиницы, на другой стороне площади, стоял огромный собор в норманнском стиле, о котором он читал в путеводителе. Там сообщалось, что собор построил английский архиепископ Уолтер Милльский. На южной стороне острова находился город Сиракузы, где когда-то произошло грандиозное морское сражение между римлянами и греками. И «Ухо Дионисия».[66] И Таормина.[67] И Этна! Остров большой, и для него совершенно новый. Сицилия! Оплот Джулиано![68] Была колонизирована древними греками, потом захвачена норманнами и сарацинами! Завтра он начнет прилежно знакомиться с местными достопримечательностями, а пока просто отдаст дань восхищения нескольким памятникам, думал он, останавливаясь перед высоким, с башнями, собором. Как чудесно смотрятся эти покрытые пылью веков арки на фасаде, и как приятно думать о том, что завтра он зайдет внутрь, какое это будет удовольствие – вдыхать заплесневелый, сладковатый запах, настоявшийся на бесчисленном количестве свечей и ладана, воскуренного за последние столетия. Предвкушение! Ему пришло в голову, что предвкушение доставляет ему больше удовольствия, чем ощущение. Неужели так будет всегда? Когда он в одиночестве проводил вечера, перебирая вещи Дикки, просто рассматривая его кольца на своих пальцах, шерстяные галстуки, черный бумажник из крокодиловой кожи, что это было – предвкушение или ощущение?За Сицилией следовала Греция. Том определенно хотел посмотреть Грецию. Он хотел посмотреть Грецию как Дикки Гринлиф – с деньгами Дикки, в одежде Дикки, с манерой Дикки общаться с незнакомыми людьми. А что, если он не увидит Грецию как Дикки Гринлиф? Ведь ему может что-то помешать – убийство, подозрение, люди? Он не хотел убивать, его вынудили обстоятельства. Идея отправиться в Грецию и таскаться по Акрополю в качестве американского туриста Тома Рипли совершенно его не воодушевляла. Лучше тогда вообще не ехать. Он смотрел на колокольню, и в этот момент на глазах у него выступили слезы. Он повернулся и побрел по какой-то улице.* * *На следующее утро Том получил письмо, толстое письмо от Мардж. Он стиснул его и улыбнулся. Именно этого он и ждал, именно этого, иначе бы оно не было таким толстым. Том прочитал его за завтраком. Каждую строчку он смаковал вместе с теплыми булочками и кофе, пахнувшим корицей. Это было даже больше, чем он ожидал.«…Если тебе и в самом деле неизвестно, что я была в твоей гостинице, то это всего лишь означает, что Том тебе ничего не сказал, а отсюда можно сделать прежние выводы. Теперь совершенно очевидно, что ты на пределе и не можешь встретиться со мною. Почему ты честно не признаешься, что жить без своего дружка не можешь? Единственное, о чем я жалею, так это о том, что у тебя не хватало смелости сказать мне об этом раньше и прямо. Ты думаешь, будто я провинциалка и никогда ни о чем таком не слышала? Это ты сам ведешь себя как провинциал! Как бы там ни было, надеюсь, что то, что я тебе сказала про недостаток смелости, несколько облегчает мою совесть и дает тебе какую-то надежду на будущее. Что может быть лучше, чем гордиться человеком, которого любишь! Разве мы когда-то не говорили об этом?Мои римские каникулы завершились еще и тем, что я сообщила полиции, что Том Рипли с тобой. Им, кажется, очень хочется найти его. (Интересно – зачем? Он-то что сделал?) Я призвала на помощь все свое знание итальянского языка и рассказала полиции, что вы с Томом неразлучны, и мне непонятно, как они могли найти тебя и упустить Тома.Я поменяла билеты и отплываю в Штаты в конце марта, но перед этим побываю у Кейт в Мюнхене, после чего, надеюсь, наши дороги уже никогда не пересекутся. Дикки, не держи на меня зла. Я полагала, что ты сильнее.Благодарю тебя за самые лучшие мои воспоминания. Для меня они словно вкрапления в янтаре или какие-то музейные экспонаты – что-то нереальное, каким всегда и было твое отношение ко мне.С наилучшими пожеланиями на будущее,Мардж».Ишь ты! Еще и подковырнула в конце! Какова! Том сложил письмо и сунул его в карман пиджака. Он глянул на обе двери, ведущие в ресторан, автоматически выискивая полицейских. Если в полиции думают, что Дикки Гринлиф и Том Рипли путешествуют вместе, то они, должно быть, проверили все гостиницы Палермо, думал он. Но он не заметил, чтобы за ним следила полиция. Или они замяли всю эту историю с моторной лодкой, потому что уверились, что Том Рипли жив? Да и какой им смысл заниматься этим делом дальше? Возможно, с Дикки сняты все подозрения и насчет Сан-Ремо, и по делу об убийстве Фредди. Все может быть.Он поднялся в номер и, взяв портативную машинку Дикки, сел за письмо мистеру Гринлифу. Начал он с того, что вполне здраво и логично разъяснил суть дела Майлза, поскольку мистер Гринлиф уже, наверное, весьма тревожится. Он писал, что полицейские закончили их допрашивать и теперь Том понадобится им только затем, чтобы устанавливать личности подозреваемых, а подозреваемые могут быть общими знакомыми его и Фредди.В то время как он печатал на машинке, зазвонил телефон. Мужской голос сказал, что это tenente[69] такой-то, из палермской полиции.– Мы разыскиваем Томаса Фелпса Рипли. Он, случайно, не с вами в гостинице? – любезно спросил он.– Нет, его здесь нет, – ответил Том.– А вы не знаете, где он?– Думаю, в Риме. Дня три-четыре назад я видел его в Риме.– В Риме его не нашли. Вы не знаете, куда он мог поехать из Рима?– Извините, но не имею ни малейшего представления, – сказал Том.– Peccato,[70] – разочарованно вздохнул мужчина. – Grazie tante, signor.[71]– Di niente.[72] – Том повесил трубку и вернулся к письму.Скучная проза Дикки лилась так плавно, как никогда не получалось у Тома в собственных письмах. Большая часть письма была адресована матери Дикки. Он сообщил ей о состоянии своего гардероба, каковой был в порядке, о своем здоровье, которое также было в порядке, и спросил, получила ли она триптих на эмали, который он купил две недели назад в антикварном магазине в Риме и отослал ей. Он писал и одновременно думал, как ему быть с Томасом Рипли. Его искали, очевидно, не очень-то ревностно и энергично, но рисковать все же не стоит. Не следует держать паспорт Тома в кармашке чемодана, пусть он и завернут в кучу старых налоговых документов Дикки. А сделано это затем, чтобы он не попался на глаза таможенному инспектору. И под подкладкой нового чемодана из кожи антилопы, где его невозможно заметить, даже если вынуть все из чемодана, но откуда в случае необходимости можно быстро его достать, его тоже не следует прятать. А ведь когда-нибудь ему придется его доставать. Возможно, придет время, когда опаснее окажется быть Дикки Гринлифом, чем Томом Рипли.Почти все утро Том писал письмо Гринлифам. У него было такое чувство, что мистер Гринлиф тревожится сейчас насчет Дикки еще больше, чем тогда, когда встречался с Томом в Нью-Йорке. Мистер Гринлиф считал – и Том знал его мнение на этот счет, – что переезд Дикки из Монджибелло в Рим не просто причуда, но ошибка. Попытка Тома представить свои занятия живописью в Риме как нечто конструктивное провалилась. Мистер Гринлиф сделал по этому поводу уничтожающее замечание вроде того, что ему жаль, что Дикки вообще продолжает истязать себя живописью, ибо должен был бы уже знать, что художником становится вовсе не тот, кто способен увидеть прекрасный пейзаж или разглядеть перемену в освещении. На мистера Гринлифа почти не произвел впечатления и тот интерес, который Том проявил к бумагам компании «Бурк – Гринлиф» (мистер Гринлиф выслал их ему). Все это было далеко от того, чего Том желал добиться: что он приручит мистера Гринлифа, компенсирует необязательность Дикки и равнодушное отношение к родителям, которое тот проявлял в прошлом, снова попросит у мистера Гринлифа денег и получит их. Теперь у мистера Гринлифа денег вряд ли попросишь.«Береги себя, мама. Смотри не простудись. – (Она писала, что зимой простужалась четыре раза и провела Рождество в постели в розовой шерстяной шали, которую он прислал ей среди рождественских подарков.) – Если бы ты носила такие же прекрасные шерстяные носки, какие прислала мне, то ни за что бы не простудилась. Я этой зимой не простужался, а в Европе этим вполне можно похвастаться… Мама, что тебе прислать отсюда? Мне нравится делать тебе подарки…»20Прошло пять дней. Том провел их спокойно, в одиночестве, но вполне приятно: он бродил по Палермо, иногда заходил на часок в кафе или ресторан и читал путеводители и газеты. Как-то выдался мрачный день, он нанял экипаж и отправился в Монте-Пеллигрино, чтобы посетить знаменитую гробницу святой Розалии, покровительницы Палермо, изображенной в виде знаменитой статуи, которую Том видел на иллюстрациях в Риме. Она застыла в исступленном восторге, – впрочем, психиатры определяют это состояние иначе. Гробница показалась Тому ужасно забавной. Увидев статую, он с трудом удержался, чтобы не захихикать: женщина с пышными формами стоит, откинувшись назад и протянув вперед руки, взор ее затуманен, губы полураскрыты. Не хватало только, чтобы она еще и тяжело дышала. Глядя на статую, он подумал о Мардж.Том посетил какой-то византийский дворец, библиотеку Палермо с ее картинами и древними потрескавшимися манускриптами под стеклом, исследовал гавань, подробный план которой имелся в путеводителе. Без всякой цели сделал набросок с картины Гвидо Рени и запомнил наизусть длинную цитату из Тассо, высеченную на одном из общественных зданий. Потом написал письма Бобу Деланси и Клио в Нью-Йорк. В длинном письме Клио он рассказал о своих путешествиях, развлечениях и разнообразных знакомствах с тем же пылким энтузиазмом, с каким Марко Поло описывал Китай.Но Том был одинок. В Париже было по-другому: там он был один, но не чувствовал себя одиноким. Тогда он надеялся, что приобретет блестящий круг новых друзей, начнет новую жизнь с новыми отношениями, уровнем жизни и привычками и все будет гораздо лучше и чище всего того, что было в его предыдущей жизни. Теперь же он понимал, что такого не будет. Ему всегда придется держаться подальше от людей. Возможно, он приобретет другие манеры и привычки, но круга друзей у него никогда не будет – если только он не уедет в Стамбул или на Цейлон, а что проку приобретать друзей в тех краях? Он был одинок и вел игру, свойственную одиночкам. Разумеется, от друзей и исходит наибольшая опасность. Если ему придется путешествовать по миру в полном одиночестве, тем лучше: гораздо меньше шансов, что его разоблачат. Уже одно это радует, и Том почувствовал себя лучше оттого, что вовремя об этом подумал.Чтобы лучше войти в роль беспристрастного созерцателя жизни, он немного изменил свое поведение. Он по-прежнему был со всеми любезен; если кто-то просил у него в ресторане газету, с улыбкой протягивал ее, улыбался служащим, с которыми общался в гостинице, но голову держал чуть выше и чуть меньше говорил. Какой-то печалью веяло от него. Том радовался этой перемене. Он вообразил себе, что похож на молодого человека, который переживает несчастную любовь или перенес душевную драму и пытается прийти в себя цивилизованным способом, посещая самые красивые места на земле.Тут он вспомнил о Капри. Погода была по-прежнему скверная, но ведь Капри в Италии. Когда он вместе с Дикки краешком глаза увидел Капри, у него лишь обострился аппетит. Ну и занудой же был Дикки в тот день! Может, подождать до конца лета? – подумал Том. Полиция к тому времени от него отстанет. Но еще больше, чем побывать в Греции и на Акрополе, он хотел провести несколько счастливых дней на Капри, и к черту древнюю культуру – на время! Он читал, что Капри зимой – это ветер, дождь и одиночество. Но это же Капри! Там есть скала Тиберия, и Голубой грот, и безлюдная рыночная площадь, но тем не менее это рыночная площадь, и на ней не заменили ни одного булыжника. Можно отправиться прямо сегодня. Он поспешил в гостиницу. Ведь оттого, что туристов сейчас меньше, Лазурный Берег хуже не стал. Может, на Капри лучше полететь самолетом? Ему приходилось слышать, что из Неаполя на Капри летают гидросамолеты. Если в феврале регулярных рейсов нет, он может лично заказать гидросамолет. А для чего еще существуют деньги?– Buon’ giorno! Come sta? – с улыбкой обратился он к служащему за стойкой.– Вам письмо, синьор. Urgentissimo,[73] – ответил служащий и в свою очередь улыбнулся.Письмо было из банка Дикки в Неаполе. В конверт было вложено еще одно письмо от трастовой компании Дикки в Нью-Йорке. Сначала Том прочитал письмо из неаполитанского банка.«10 февр. 19…Глубокоуважаемый синьор!Трастовая компания Уэнделла в Нью-Йорке обратила наше внимание на то, что возникло некоторое сомнение касательно подлинности Вашей подписи по получении Вами перевода в пятьсот долларов в январе месяце. Спешим уведомить Вас, что, возможно, в связи с этим мы предпримем соответствующие шаги.Мы уже сочли необходимым известить на этот счет полицию, но ожидаем, что Вы подтвердите мнение нашего специалиста по подписям и специалиста по подписям трастовой компании Уэнделла в Нью-Йорке. Будем весьма признательны за любую информацию, которую Вы сможете сообщить, и настоятельно просим откликнуться на это обращение, как только Вы сочтете это возможным.С искренним уважением,Эмилио ди Браганци,управляющий „Банка ди Наполи“.P. S. В том случае, если выяснится, что подпись действительно Ваша, убедительно просим Вас, несмотря на это, как можно скорее посетить наш банк в Неаполе, чтобы мы смогли иметь на будущее образец Вашей подписи. Прилагаем письмо, посланное через нас на Ваше имя трастовой компанией Уэнделла».Том распечатал письмо от трастовой компании.«5 февр. 19…Уважаемый мистер Гринлиф!Нам сообщили из отдела по достоверности подписей, что, по их мнению, Ваша подпись на ежемесячно высылаемом Вам переводе под № 8747 не подлинная. Исходя из того, что по какой-то причине Вы не обратили на это внимания, спешим сообщить Вам об этом, чтобы Вы могли подтвердить подписание упомянутого чека или же подтвердить наше мнение, заключающееся в том, что упомянутый чек был подделан. Мы также обратили на это внимание „Банка ди Наполи“.Прилагаем бланк, на котором просим поставить образец Вашей подписи и вернуть нам.Надеемся получить от Вас ответ в самом ближайшем будущем.Искренне Ваш,Эдвард Т. Каванач, секретарь».Том облизал пересохшие губы. Он напишет в оба банка и сообщит, что деньги у него не пропадали. Но надолго ли они отстанут? Начиная с декабря он подписал три перевода. Неужели они станут проверять все его прежние подписи? Найдется ли эксперт, который сможет сказать, что все три подписи подделаны?Том поднялся к себе и немедленно сел за машинку. Вставив лист бумаги с логотипом гостиницы, он с минуту рассматривал его. Пожалуй, они на этом не успокоятся, думал он. Вот если бы целая группа экспертов с лупами рассматривали эти подписи, то, вероятно, они смогли бы сказать, что все три подписи подделаны. Но Том знал, что подделаны они чертовски ловко. Он помнил, что декабрьский чек подписал несколько торопливо, но не настолько плохо, чтобы его нельзя было отсылать. Он мог бы сообщить в банк, что потерял чек, и тогда ему прислали бы другой. Чтобы обнаружить поддельную подпись, уходят месяцы, думал он. Почему же они вычислили эту за месяц? Не потому ли, что после убийства Фредди Майлза и истории с моторной лодкой в Сан-Ремо занялись проверкой всех обстоятельств его личной жизни? Они хотят, чтобы он лично явился в банк в Неаполе. А что, если кто-то знает Дикки в лицо? По его телу прошла дрожь. На какое-то время Том почувствовал себя слабым и беззащитным, настолько слабым, что не находил в себе сил сделать хоть какое-то движение. Он представил себе, что перед ним стоит дюжина полицейских, итальянских и американских, и они спрашивают у него, где Дикки Гринлиф, а он не может ни предъявить им Дикки Гринлифа, ни сообщить им, где он, ни доказать, что он вообще существовал. Том представил себе, что пытается расписаться как Г. Ричард Гринлиф на глазах у дюжины специалистов по почеркам, чувствует, что не в состоянии вообще ничего написать, и приходит в отчаяние. Он заставил себя сесть за машинку и начать письмо в трастовую компанию Уэнделла в Нью-Йорке.«12 февр. 19…Уважаемые господа!Касательно вашего письма о моем январском чеке. Я подписал этот чек сам и полностью получил деньги. Если бы чек до меня не дошел, я, разумеется, тотчас известил бы вас об этом.Высылаю вам образец моей подписи, как вы просили.Искренне ваш,Г. Ричард Гринлиф».Прежде чем подписать это письмо и бланк, Том несколько раз расписался на обратной стороне конверта трастовой компании. Потом написал такое же письмо в неаполитанский банк и пообещал зайти к ним через несколько дней и еще раз расписаться, чтобы у них был образец его подписи. На обоих конвертах он написал: «Urgentissimo», потом спустился вниз, купил марки и отправил письма.Затем он вышел прогуляться. Желание поехать на Капри исчезло. Было пятнадцать минут пятого. Он бесцельно брел по улице. Наконец остановился перед антикварным магазином и несколько минут рассматривал мрачную картину маслом, на которой были изображены двое бородатых святых, спускавшихся по темному холму при свете луны. Он вошел в магазин и, не торгуясь, купил ее за ту цену, которую назвал продавец. Картина даже не была вставлена в рамку, и он, свернув полотно в рулон, понес его в гостиницу.21«83-й полицейский участок.Рим.14 февр. 19…Глубокоуважаемый синьор Гринлиф!Срочно просим Вас приехать в Рим, чтобы ответить на несколько важных вопросов, касающихся Томаса Рипли. Ваше присутствие крайне желательно и окажет нам большую помощь в расследовании.Ваша неявка в течение недели вынудит нас принять меры, которые будут неприятны как для нас, так и для Вас.С искренним уважением,капитан Энрико Фаррара».Значит, они все еще ищут Тома. Но может, что-то сдвинулось в деле Майлза, подумал Том. Итальянцы не стали бы обращаться к американцу в таком тоне. В последней фразе звучит явная угроза. И о поддельном чеке они, конечно же, знают.Не выпуская письма из рук, Том беспомощно осмотрелся. Он увидел себя в зеркале: уголки рта опущены, в глазах застыли беспокойство и страх. Всем своим видом он выражал тревогу и испуг, а поскольку выражение тревоги на его лице появилось помимо его воли, ему сделалось вдруг страшно вдвойне. Он сложил письмо и спрятал его в карман, потом вынул из кармана и разорвал на мелкие кусочки.Он начал быстро собираться, схватил висевшие в ванной халат и пижаму, бросил туалетные принадлежности в кожаный несессер с инициалами Дикки, который Мардж подарила ему на Рождество. Но вдруг остановился. Прежде всего необходимо избавиться от вещей Дикки, от всех до единой. Здесь? Сейчас? Или лучше выбросить за борт по дороге в Неаполь?Ответить на эти вопросы было непросто, но Том вдруг понял, что ему нужно делать, что он сделает, когда вернется в Италию. Он поедет в Милан, или Турин, или куда-нибудь в окрестности Венеции, купит подержанную машину с большим пробегом и скажет, что последние месяца два-три разъезжал по Италии, и ничего не слышал о поисках Томаса Рипли.Том продолжил сборы. С Дикки Гринлифом покончено, это наверняка. Ему страшно не хотелось снова становиться Томасом Рипли, не хотелось быть никем, вообще не хотелось возвращаться к своим привычкам и чувствовать, что на тебя смотрят свысока, что людям скучно в твоем обществе, если ты не разыгрываешь из себя клоуна. Ему не хотелось снова кого-то развлекать, зная, что на большее он не способен. Возвращаться к себе он не хотел, как не хотел носить свой старый потрепанный костюм, весь в пятнах, неглаженый, – он и новый-то был не очень хорош. Слезы Тома упали на рубашку Дикки в бело-голубую полоску, которая лежала в чемодане сверху; она была выстирана, накрахмалена и выглядела как новая, как и в тот раз, когда он достал ее из шкафа Дикки в Монджибелло. Но на кармашке красными буквами были вышиты инициалы Дикки. Упаковывая вещи, Том с явным пренебрежением принялся отбирать вещи Дикки, которые можно было оставить у себя либо потому, что на них не было его инициалов, либо потому, что никто уже не помнит, чьи это вещи – Дикки или его собственные. Мардж, правда, может узнать некоторые из них, например голубую кожаную записную книжку, в которую Дикки записал всего пару адресов. То́му эту книжку Мардж точно не дарила. Но он и не собирался больше встречаться с Мардж.Том расплатился за гостиницу «Пальма», но ему пришлось дожидаться следующего парохода на материк. Он заказал билет на фамилию Гринлиф, размышляя о том, что делает это в последний раз, хотя не исключено, что и не в последний. Он еще не отказался от мысли, что гроза его минует. Возможно. И горевать поэтому бессмысленно. Горевать бессмысленно даже в качестве Тома Рипли. Том Рипли никогда особенно не горевал, хотя частенько искал поводы для этого. Разве последние месяцы ничему его не научили? Хочешь быть веселым, мрачным, тоскливым, задумчивым – так и веди себя соответственно, вот и все.Когда на следующее утро он проснулся в Палермо, ему в голову пришла обнадеживающая мысль: всю одежду Дикки можно сдать в «Америкэн экспресс» в Венеции, оформив квитанцию на другую фамилию, а потом, когда-нибудь, если захочется или будет нужно, снова ее забрать, а то и вообще не брать. Он почувствовал себя гораздо лучше оттого, что красивые рубашки Дикки, коробочка с запонками, браслет с инициалами и наручные часы будут храниться не на дне Тирренского моря или в какой-нибудь урне на Сицилии, а в надежном месте.Соскоблив монограммы Дикки с двух чемоданов, он запер их и отослал в Венецию, в компанию «Америкэн экспресс», вместе с двумя холстами, которые начал писать в Палермо. Чемоданы он зарегистрировал на имя Роберта С. Фэншо и попросил хранить их до тех пор, пока он их не востребует. Единственное, что он оставил у себя и что его изобличало, были кольца Дикки, которые он положил на дно неказистой коробочки из коричневой кожи, принадлежавшей Томасу Рипли. Том несколько лет всюду возил ее с собой и хранил в ней занятную коллекцию запонок, заколок для воротничка, разрозненных пуговиц, пару перьев для ручек и катушку белых ниток с иголкой.Том поехал железной дорогой из Неаполя через Рим, Флоренцию, Болонью и Верону, где сошел с поезда и отправился на автобусе в город Тренто, находившийся километрах в сорока от Вероны. Он не хотел покупать машину в таком большом городе, как Верона, потому что, как ему показалось, полиция может обратить внимание на его имя, когда он станет оформлять номера. В Тренто он купил подержанную «ланчу» кремового цвета, которая обошлась ему примерно в восемьсот долларов. Он купил ее на имя Томаса Рипли, предъявив свой паспорт, и снял комнату в гостинице на то же имя, чтобы дождаться следующего дня, когда будут готовы номера на машину. В последующие шесть часов ничего не произошло. Том опасался, что даже в этой маленькой гостинице узнают его имя, что в конторе по выдаче номеров также обратят на него внимание, однако к полудню следующего дня на его машине были установлены номера и ровно ничего не случилось. И в газетах ничего не было о том, что разыскивается Томас Рипли, как не было ничего ни о Майлзе, ни о происшествии с моторной лодкой в Сан-Ремо. От этого Том почувствовал себя как-то странно и вместе с тем спокойно и счастливо, будто всего, что случилось раньше, вовсе и не случалось. Даже в печальном образе Томаса Рипли он почувствовал себя счастливее. Он получал удовольствие оттого, что почти переиграл прежнего Тома Рипли в его сдержанных отношениях с незнакомыми людьми, перещеголял его наклоном головы, задумчивым взглядом искоса, как бы подчеркивающим собственную неполноценность. Да разве кому-нибудь, ну хоть кому-нибудь, придет в голову, что такой человек мог пойти на убийство? Его могли подозревать разве что в убийстве Дикки в Сан-Ремо, но, похоже, в расследовании этого дела полиция не слишком далеко продвинулась. В его превращении в Тома Рипли было одно утешение: он снимал с себя вину за нелепое и необязательное убийство Фредди Майлза.Он хотел было отправиться прямо в Венецию, но подумал о том, что лучше хотя бы одну ночь провести в машине на загородной дороге, а потом можно будет говорить полиции, что последние несколько месяцев он спал в машине. Остановившись где-то в окрестностях Брешии, Том кое-как устроился на заднем сиденье «ланчи» и, скорчившись, проспал так всю ночь. На рассвете он переполз на переднее сиденье и, когда повел машину, чувствовал такую боль в шее, что едва мог поворачивать голову, но зато все было натурально, думал он, и теперь ему будет что рассказать полицейским. Он купил путеводитель по Северной Италии, проставил всюду числа, загнул уголки нескольких страниц, наступил ногой на обложку и порвал переплет, так что путеводитель раскрылся на странице, где рассказывалось о Пизе.Следующую ночь он провел в Венеции. Том, как ребенок, избегал Венеции только потому, что боялся разочароваться в ней. Он полагал, что лишь сентиментальные души и американские туристы сходят с ума от Венеции, а в лучшем случае окажется, что это город для новобрачных, которые находят удовольствие в том, что передвигаться здесь можно только в гондоле со скоростью две мили в час. Венеция оказалась гораздо больше, чем он ожидал. Там было полно итальянцев, точно таких же, каких увидишь повсюду в Италии. Оказалось, что город можно обойти по узким улочкам и мостам и не садясь в гондолу, что на главных каналах действует транспортная система, что передвижение на моторных лодках столь же эффективно и быстро, как и поездка в метро, и что каналы вовсе не источают зловоние. Выбор гостиниц был такой огромный – от «Гритти» и «Даниэли», о которых он слышал, до дешевых небольших гостиниц и пансионов на улочках, столь далеких от изъезженных дорог, мира полиции и американских туристов, – что Том вообразил себе, что живет в одном из таких заведений несколько месяцев и никто об этом не знает. Он выбрал гостиницу под названием «Констанца», близ моста Риальто, нечто среднее между знаменитыми роскошными отелями и незаметными гостиницами на боковых улочках. Она была чистой, недорогой и находилась недалеко от достопримечательностей – в самый раз для Тома Рипли.Том несколько часов провел в номере, неторопливо доставая из чемодана свои старые знакомые вещи и ожидая, когда над Большим каналом опустится ночная мгла. Он представил себе, какой у него вскоре может быть разговор с полицией… «Да нет, мне ничего не известно. Я видел его в Риме. Если вы этому не верите, можете справиться у мисс Марджори Шервуд… Конечно, я и есть Том Рипли! (Тут он усмехнется.) Ума не приложу, из-за чего весь сыр-бор!.. Сан-Ремо? Да, помню. Мы вернули лодку через час… Да, после Монджибелло я вернулся в Рим, но оставался там всего две ночи, не больше. Я ездил по северу Италии… Боюсь, и представления не имею, где он, но я видел его недели три назад…» Улыбаясь, Том встал с подоконника, надел другую рубашку и галстук и отправился на поиски хорошего ресторана, где можно было бы поужинать. Ресторан должен быть обязательно хороший, думал он. Том Рипли может хоть раз побаловать себя чем-нибудь дорогим. Его бумажник был так забит длинными банкнотами в десять и двадцать тысяч лир, что его было не согнуть. Прежде чем покинуть Палермо, он обналичил дорожные чеки на имя Дикки на сумму в тысячу долларов.Купив две вечерние газеты, он сунул их под мышку и пошел через небольшой арочный мост, по длинной, шириной не более шести футов, улице, полной магазинов, где продавались вещи из кожи и мужские рубашки, мимо сверкающих витрин, в которых были выставлены футляры с колье и кольцами. Тому всегда казалось, что такие сокровища бывают только в сказках. Ему нравилось, что в Венеции нет автомобилей. Город был предназначен прежде всего для человека. Улицы точно вены, а люди – циркулирующая по ним кровь. Том вернулся по другой улице и во второй раз пересек огромный четырехугольник Сан-Марко. Голуби были везде – в воздухе, в свете витрин, и даже ночью они расхаживали под ногами у прохожих, словно и сами были туристами в родном городе! Стулья и столики занимали часть площади, так что людям и голубям приходилось отыскивать проходы между ними. Со всех сторон площади неслась музыка. Том попытался представить себе это место летом, в солнечный день, когда люди швыряют в воздух пригоршни зерен, а голуби на лету подхватывают их. Он свернул на другую освещенную узкую улочку. На ней было полно ресторанов, и он выбрал солидное, приличное на вид заведение с белыми скатертями и коричневыми деревянными стенами. Опыт подсказал ему, что в такого рода ресторанах стараются получше накормить, а не дожидаются случайного туриста. Он сел за столик и развернул газету.На второй странице он увидел заметку:ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКИВАЕТ ПРОПАВШЕГО АМЕРИКАНЦАДикки Гринлиф, приятель убитого Фредди Майлза, исчез после того, как побывал на Сицилии.Том склонился над газетой, впившись глазами в это сообщение. По мере того как он перечитывал его, ему казалось, что он испытывает некоторое раздражение, поскольку, как это ни странно, оно было нелепым. Нелепо со стороны полиции проявлять такую глупость и беспомощность, да и какой смысл занимать место в газете этой глупой заметкой. В ней говорилось, что Г. Ричард (Дикки) Гринлиф, близкий друг покойного американца Фредерика Майлза, убитого три недели назад в Риме, исчез после того, как, предположительно, отправился пароходом из Палермо в Неаполь. И сицилийская полиция, и римская были приведены в готовность и искали его vigilantissimo.[74] В последнем абзаце говорилось, что Гринлифа недавно вызывали в полицию в Риме, чтобы он ответил на вопросы относительно исчезновения Томаса Рипли, еще одного близкого знакомого Гринлифа. По сообщению газеты, Рипли исчез три месяца назад.Том положил газету, невольно изобразив удивление, в которое пришел бы всякий, прочитав сообщение, что исчез именно он. Он даже не заметил, что официант пытается подать ему меню, пока меню наконец не коснулось его руки. Самое время, думал он, идти прямо в полицию. Если против него ничего нет – а что может быть против Томаса Рипли? – то они, скорее всего, не станут проверять, когда он купил машину. Газетная заметка доставила ему облегчение, поскольку означала, что полицейские не напали на след автомобильного агентства в Тренто, где он зарегистрировал номера на свое имя.Том ел медленно, с удовольствием, после ужина заказал кофе и, перелистывая путеводитель по Северной Италии, выкурил пару сигарет. Но потом в голову ему полезли разные мысли. Например, почему эта заметка в газете такая небольшая? И всего-навсего в одной газете. Нет, в полицию он не пойдет до тех пор, пока не увидит два-три подобных сообщения или одно большое, не заметить которое невозможно. Наверняка скоро напечатают большую статью; пройдет несколько дней, и, если Дикки Гринлиф так и не объявится, у полиции возникнет подозрение, что он скрывается, потому что убил Фредди Майлза, а возможно, и Тома Рипли. Мардж, должно быть, сообщила полиции, что разговаривала с Томом Рипли две недели назад в Риме, но полиция его так еще и не видела. Он продолжал перелистывать путеводитель, пробегая глазами сухую прозу и статистические данные, а заодно предаваясь своим мыслям.Том думал о Мардж, которая теперь, наверное, сдает свой дом в Монджибелло и собирается в Америку. Она узнает из газет об исчезновении Дикки и всю вину возложит на него, в этом Том не сомневался. Потом напишет письмо отцу Дикки и скажет, что Том Рипли оказывал на него самое дурное влияние. Возможно, приедет и мистер Гринлиф.Как жаль, что он не может предстать перед ними как Том Рипли, чтобы успокоить их на этот счет, а потом явиться как Дикки Гринлиф, в полном здравии, и раскрыть и эту тайну!Можно еще немного побыть в роли Тома, подумал он. Надо чуть-чуть ссутулиться, вести себя поскромнее; быть может, даже нацепить очки в роговой оправе и изобразить на лице больше печали и уныния, чтобы отличаться от Дикки, в уголках рта которого таилось напряжение. И все это нужно на тот случай, если кто-то из полицейских, с кем ему придется разговаривать, видел его как Дикки Гринлифа. Как звали того полицейского в Риме? Ровассини? Том решил вымыть волосы в более крепком растворе хны, чтобы они сделались еще темнее.Он в третий раз просмотрел газеты в поисках какого-нибудь сообщения о деле Майлза. Ничего.22На следующее утро в центральной газете появился длинный отчет, в котором лишь вкратце упоминалось об исчезновении Томаса Рипли, зато прямо говорилось о том, что Ричард Гринлиф «навлекает на себя подозрение как участник» убийства Майлза, и до тех пор, пока он не явится, чтобы снять с себя подозрение, можно будет считать, что он уклоняется от помощи следствию. В газете говорилось также о двух поддельных чеках. В последний раз Ричард Гринлиф напомнил о себе, когда отослал письмо в неаполитанский банк, в котором утверждал, что подделки не было. Однако два эксперта из трех в Неаполе заявили, что, по их мнению, чеки синьора Гринлифа за январь и февраль были подделаны, и это мнение совпало с позицией американского банка синьора Гринлифа, приславшего фотокопии его подписей в Неаполь. Заметка заканчивалась в несколько шутливом тоне: «Интересно, а можно ли подделать свою собственную подпись? Или богатый американец покрывает таким образом кого-то из своих друзей?»Ну и черт с ними, подумал Том. Дикки нередко менял свой почерк: Том видел его подписи на страховом полисе среди бумаг Дикки, он видел их в Монджибелло, когда Дикки расписывался прямо у него на глазах. Вытащили бы на свет божий все, что он подписал в последние три месяца, тогда бы все стало ясно! Вероятно, они не заметили, что подпись на письмах из Палермо тоже была подделана.Единственное, что его по-настоящему интересовало, было следующее: нашла ли полиция что-нибудь такое, что действительно изобличает Дикки в убийстве Фредди Майлза? Впрочем, он не был уверен в том, что это интересует его лично. В газетном киоске на углу Сан-Марко он купил «Оджи» и «Эпоку». Эти обильно иллюстрированные бульварные еженедельники были полны всякой всячины – от убийств до сообщений о том, что кто-то взобрался на флагшток; писали обо всем интересном, что происходило во всех уголках страны. Об исчезновении Дикки Гринлифа пока ничего не было. Вероятно, что-то появится на следующей неделе, подумал Том. Мардж фотографировала в Монджибелло Дикки, но его она не снимала ни разу.Во время утренней прогулки по городу он купил очки в магазине, в котором продавались игрушки и всякие забавные вещи. Стекла были простые, без диоптрий. Он побывал в соборе Сан-Марко, поглазел по сторонам, но ничего не увидел, однако причиной тому были вовсе не очки. Он думал о том, что ему следует немедленно определиться с тем, кто он такой. Ему же хуже, если он станет откладывать, ведь неизвестно, что будет дальше. Выйдя из собора, он спросил у полицейского, где ближайший полицейский участок. Вопрос он задал с грустью в голосе, потому что ему было грустно. Страха он не испытывал, но чувствовал, что перевоплощение в Томаса Фелпса Рипли – одно из самых печальных событий в его жизни.* * *– Вы Томас Рипли? – спросил у него капитан полиции. В вопросе прозвучало не больше заинтересованности, чем если бы Том был собакой, которая потерялась, а потом нашлась. – Разрешите взглянуть на ваш паспорт?Том протянул ему паспорт.– Не знаю, в чем дело, но когда я прочитал в газетах, что исчез…Все это было скучно, страшно скучно – как он и ожидал. Полицейский безучастно смотрел на него.– Что теперь будет? – спросил Том.– Я позвоню в Рим, – спокойно ответил офицер и снял трубку.Прошло несколько минут, прежде чем его соединили, после чего офицер равнодушно сообщил кому-то в Риме, что американец Томас Рипли находится в Венеции. Он обменялся со своим собеседником еще какими-то малозначащими фразами, после чего сказал Тому:– Они хотели бы встретиться с вами в Риме. Вы можете поехать туда сегодня?Том нахмурился.– Я не собирался в Рим.– Так и скажу им, – спокойно произнес офицер и снова заговорил в трубку.Пусть сами приезжают. Быть американским гражданином – значит иметь определенные привилегии, решил Том.– В какой гостинице вы остановились? – спросил офицер.– В «Констанце».Офицер передал эту информацию в Рим. Потом повесил трубку и вежливо сообщил Тому, что представитель полиции прибудет в Венецию вечером, после восьми часов.– Спасибо, – сказал Том и отвернулся от мрачной фигуры полицейского, писавшего что-то в журнале. Вся сценка показалась ему очень скучной.Остаток дня Том провел в своем номере, спокойно размышляя, читая и внося дополнительные изменения в свою внешность. Он полагал, что, скорее всего, пришлют того же полицейского, который беседовал с ним в Риме, tenente Ровассини, или как там его? С помощью карандаша для бровей он сделал их чуточку темнее. Весь день пролежал в своем коричневом твидовом костюме и даже оторвал на пиджаке пуговицу. Дикки отличался аккуратностью, поэтому Том Рипли хотел показаться явно неряшливым. Он не обедал, и не потому, что не хотел есть, а просто вознамерившись сбросить несколько фунтов, которые набрал для роли Дикки Гринлифа. Он станет худее прежнего Тома Рипли. В паспорте указано, что он весит сто пятьдесят пять. Дикки весил сто шестьдесят восемь, хотя они и были одного роста – шести с половиной футов.В восемь тридцать вечера зазвонил телефон, и дежурный сообщил ему, что внизу находится tenente Роверини.– Попросите его, пожалуйста, подняться, – сказал Том.Том подошел к креслу, в котором собирался сидеть во время разговора, и отодвинул его подальше от торшера. Он сделал так, чтобы казалось, будто в последние несколько часов он читал, чтобы убить время, – торшер и настольная лампа были включены, покрывало смято, пара раскрытых книг валялись обложками вверх, а на письменном столе лежало письмо, которое он начал писать тетушке Дотти.В дверь постучали.Том со скучающим видом открыл дверь.– Buona sera.– Buona sera. Tenente Roverini della Polizia Romana.[75]Невзрачное улыбающееся лицо tenente не выражало ни удивления, ни подозрения. Вслед за ним вошел еще один, высокий молчаливый офицер полиции – не еще один, сообразил вдруг Том, а тот самый, который был вместе с tenente, когда Том впервые встречался с Роверини в Риме. Офицер сел в кресло, на которое ему указал Том, около торшера.– Вы приятель синьора Ричарда Гринлифа? – спросил он.– Да.Том сел в другое кресло, в котором можно было сидеть ссутулившись.– Когда вы видели его в последний раз и где?– Я видел его в Риме недолго, как раз накануне его отъезда на Сицилию.– А когда он был на Сицилии, вы имели от него известия?Tenente записывал вопросы и ответы в записную книжку, которую он достал из коричневого портфеля.– Нет, известий от него я не имел.– Ага, – произнес tenente.Он больше смотрел на свои записи, чем на Тома. Наконец поднял глаза и дружески-заинтересованно взглянул на него.– Когда вы были в Риме, не было ли вам известно, что полиция хотела встретиться с вами?– Нет. Этого я не знал. Не могу понять, почему говорят, будто я исчез.Том поправил очки и внимательно посмотрел на полицейского.– Я потом объясню. Синьор Гринлиф не говорил вам в Риме, что полиция хочет поговорить с вами?– Нет.– Странно, – тихо обронил tenente, делая еще одну запись. – Синьор Гринлиф знал, что мы хотели поговорить с вами. Синьор Гринлиф не очень-то хочет нам помогать.Он улыбнулся, глядя на Тома.Том продолжал смотреть на него серьезно и внимательно.– Синьор Рипли, где вы были с конца ноября?– Путешествовал. В основном по северу Италии.Том старался плохо говорить по-итальянски, делая ошибки то тут, то там, и произносил слова совсем не так, как Дикки.– Где? – Tenente снова взялся за ручку.– Милан, Турин, Фаэнца… Пиза…– Мы справлялись в гостиницах, например, Милана и Фаэнцы. Вы все это время жили у друзей?– Нет, я… обычно спал в машине.Можно было бы догадаться, что у него не очень-то много денег, думал Том, к тому же он из тех молодых людей, которые способны обходиться без привычных удобств, предпочитая иметь дело с путеводителем и томиком Силоне[76] или Данте, а не жить в модной гостинице.– Прошу прощения, что я не продлил свое permisso di soggiorno,[77] – с раскаянием произнес Том. – Я не знал, что это так серьезно.Он прекрасно знал, что туристы в Италии редко беспокоятся о том, чтобы продлить свои permisso di soggiorno, и после въезда живут в Италии несколько месяцев, хотя собирались провести в ней всего лишь несколько недель.– Permesso di soggiorno, – поправил его tenente мягко, почти по-отечески.– Grazie.– Можно посмотреть ваш паспорт?Том достал паспорт из внутреннего кармана пиджака. Tenente внимательно рассматривал фотографию, а Том между тем напустил на себя выражение легкой тревоги, плотно сжав губы, – именно таким он был запечатлен на фотографии. На фотографии он был без очков, но пробор был такой же, и галстук был повязан так же свободно, треугольником. Tenente заметил, что на первых двух страницах паспорта было сделано несколько отметок о въезде.– Вы были в Италии после второго октября, если не считать короткой поездки во Францию с синьором Гринлифом?– Да.Tenente улыбнулся – на сей раз улыбка вышла по-итальянски приятной – и подался вперед.– Ebbene, это кое-что проясняет, а именно тайну с моторной лодкой в Сан-Ремо.Том нахмурился.– То есть?– Лодка была найдена затопленной, и на ней были следы, похожие на кровь. Естественно, когда мы узнали, что сразу же после Сан-Ремо вы исчезли… – Он всплеснул руками и хохотнул. – Мы думали, что неплохо было бы поинтересоваться у синьора Гринлифа, что с вами случилось. Что мы и сделали. Лодка пропала в тот самый день, когда вы были в Сан-Ремо! – Он еще раз хохотнул.Том сделал вид, что не видит в этом ничего смешного.– Но разве синьор Гринлиф не говорил вам, что после Сан-Ремо я отправился в Монджибелло? Я оказывал ему, – он замялся, подыскивая нужное слово, – кое-какие услуги.– Benone! – воскликнул tenente Роверини с улыбкой. Он расстегнул медные пуговицы на плаще, устроился поудобнее и провел пальцем по своим ухоженным кустистым усам. – А вы и Фредерика Милеса знали? – спросил он.Том невольно вздохнул: судя по всему, разговор о лодке был закончен.– Нет. Я видел его всего один раз, когда он выходил из автобуса в Монджибелло. Больше мы не встречались.– Ага, – произнес tenente, обдумывая услышанное. Он молчал с минуту, будто у него больше не было вопросов, а потом улыбнулся. – Монджибелло! Прекрасное местечко, а? Моя жена родом из Монджибелло.– Вот как? – любезно проговорил Том.– Si. Мы провели там с ней медовый месяц.– Замечательная деревня, – сказал Том. – Grazie.Том взял предложенную tenente итальянскую сигарету. Он подумал, что это, наверное, и есть антракт по-итальянски, перерыв между действиями. Они наверняка полезут в частную жизнь Дикки, будут интересоваться его подделанными чеками и всем прочим. С трудом подбирая итальянские слова, Том произнес серьезным тоном:– Я читал в одной газете, что полицейские думают, будто синьор Гринлиф, если он не явится, будет обвинен в убийстве Фредди Майлза. Это на самом деле так?– Нет, нет, нет! – протестующе заговорил tenente. – Но явиться он должен обязательно! Почему он прячется от нас?– Не знаю. Да вы и сами сказали, что он не стремится помогать вам, – мрачно отозвался Том. – Он мне и в Риме не очень-то помог, не сообщил, что полиция хочет переговорить со мной. Но в то же время… я не могу поверить в то, что он убил Фредди Майлза.– Но… видите ли, один человек в Риме сказал, что видел двух мужчин, стоявших возле машины синьора Милеса, на противоположной от дома синьора Гринлифа стороне улицы, и что оба они были пьяны или… – Он сделал паузу ради дополнительного эффекта и заглянул Тому в глаза. – Возможно, один из них был мертв, потому что второй прислонил его к машине! Разумеется, мы не можем наверняка утверждать, что тот, кого поддерживали, был синьором Милесом или синьором Гринлифом, – прибавил он, – но если бы нам удалось найти синьора Гринлифа, мы могли бы, по крайней мере, поинтересоваться у него, был ли он настолько пьян, что синьору Милесу пришлось его поддерживать. – Он рассмеялся. – Вопрос-то серьезный.– Понимаю.– У вас нет никаких соображений, где в настоящий момент может быть синьор Гринлиф?– Нет. Абсолютно никаких.Tenente задумался.– Вы не знаете, синьор Гринлиф и синьор Милес ссорились когда-нибудь?– Нет, но…– Да-да?Том медленно продолжал говорить то, что, как ему казалось, и нужно было сказать.– Мне известно, что Дикки не поехал кататься на лыжах, когда его пригласил Фредди Майлз. Я еще, помню, удивился, что он не поехал. Почему – он так мне и не сказал.– Я знаю об этой лыжной прогулке. В Кортина-д’Ампеццо. Вы уверены, что тут не замешана женщина?У Тома проснулось было чувство юмора, но он сделал вид, что тщательно размышляет над вопросом.– Не думаю.– А как насчет этой девушки, Марджори Шервуд?– Возможно, – ответил Том, – но я так не думаю. Наверное, я не тот человек, который может отвечать на вопросы о личной жизни синьора Гринлифа.– Разве синьор Гринлиф никогда не говорил с вами о своих сердечных делах? – с чисто романским изумлением спросил tenente.Это можно продолжать без конца, подумал Том. И с Мардж им будет не легче. Она будет отвечать на вопросы о Дикки, повинуясь своим чувствам, и итальянская полиция так никогда и не разгадает тайну душевных переживаний синьора Гринлифа. Да он и сам их не разгадал!– Нет, – ответил Том. – Не могу сказать, чтобы Дикки когда-нибудь разговаривал со мной о своей личной жизни. Я знаю, что ему очень нравится Мардж, – прибавил он. – Она тоже знала Фредди Майлза.– Насколько хорошо она его знала?– Видите ли… – Том сделал паузу, будто ему было что сказать.Tenente подался вперед.– Поскольку вы какое-то время жили с синьором Гринлифом в Монджибелло, вы, наверное, могли бы рассказать нам о привязанностях синьора Гринлифа вообще. Это очень важно.– А почему бы вам не поговорить с синьориной Шервуд? – предложил Том.– Мы разговаривали с ней в Риме – еще до исчезновения синьора Гринлифа. Я договорился о повторной встрече с ней, когда она приедет в Геную, чтобы сесть на пароход, отплывающий в Америку. Сейчас она в Мюнхене.Том молчал. Tenente ждал, что он еще что-нибудь добавит. Теперь Том чувствовал себя довольно уверенно. Все шло так, как он и думал в самых оптимистических своих замыслах: у полиции против него ничего нет, его ни в чем не подозревают. Неожиданно он почувствовал себя невиновным, что придало ему силы. Он освободился от вины, как от старого чемодана, с которого тщательно соскреб бирку «Deponimento», наклеенную в камере хранения Палермо.Он сказал прямо, тщательно подбирая слова, совсем в духе Рипли:– Помню, Марджори говорила как-то в Монджибелло, что не поедет в Кортину, а потом передумала. Но почему – я не знаю. Если это может иметь какое-то значение…– Но она ведь так и не ездила в Кортину.– Нет, но, как мне кажется, только потому, что и синьор Гринлиф туда не ездил. Одно можно сказать – он так нравится синьорине Шервуд, что одна она не поедет отдыхать туда, куда собиралась ехать с ним.– А как вы считаете – не могли ли они поссориться, синьоры Милес и Гринлиф, из-за синьорины Шервуд?– Ничего об этом сказать не могу. Возможно. Насколько мне известно, синьору Милесу она тоже очень нравилась.– Ага.Tenente нахмурился, обдумывая то, что услышал. Он взглянул на молодого полицейского, который, очевидно, слушал их, хотя, судя по его неподвижному лицу, сказать ему было нечего.Из того, что он сообщил, подумал Том, Дикки предстает как обиженный влюбленный, который не хочет, чтобы Мардж ехала развлекаться в Кортину, поскольку ей нравится Фредди Майлз. Мысль о том, что кто-нибудь – и особенно Мардж! – может предпочесть этого косоглазого быка Дикки, вызвала у Тома улыбку. Но вместо улыбки он изобразил на лице недоумение.– Вы и правда думаете, что Дикки от чего-то бежит, или же полагаете, что не можете поймать его чисто случайно?– О нет. Это уж слишком. Во-первых, чеки. Вы, наверно, знаете о них из газет.– Насчет чеков я не все понимаю.Офицер объяснил. Ему были известны числа, когда были подписаны чеки, и он знал, сколько людей считает, что они подделаны. Он добавил, что сам синьор Гринлиф факт подделки отрицает.– Но стоило только банку захотеть встретиться с ним еще раз насчет подделки, совершенной не в его пользу, стоило полицейским в Риме пожелать снова увидеться с ним по поводу убийства его друга, как он неожиданно исчезает… – Tenente всплеснул руками. – Это всего-навсего означает, что он от нас скрывается.– А вы не думаете, что и его могли убить? – мягко спросил Том.Офицер пожал плечами, да так и застыл на какое-то время в этой позе.– Я так не думаю. Факты против этого. Кое-что не сходится. Ebbene – мы разослали радиограммы на все пароходы, которые покидали Италию. Он либо сел на небольшое судно – возможно, даже на рыбацкую шхуну, – либо скрывается где-то в Италии. Или же где-то в Европе, потому что мы обычно не фиксируем фамилии тех, кто покидает нашу страну, а у синьора Гринлифа имелось несколько дней для того, чтобы уехать. Как бы там ни было, он где-то прячется. Как бы там ни было, он ведет себя как виновный. Это неспроста.Том посмотрел на него с серьезным видом.– Вы когда-нибудь видели, чтобы синьор Гринлиф расписывался за получение перевода? Например, за январские и февральские переводы.– Я видел, как он расписывался за один перевод, – ответил Том. – Но кажется, это было в декабре. Ни в январе, ни в феврале меня с ним не было. Вы всерьез подозреваете, что он мог убить синьора Майлза? – еще раз недоверчиво переспросил Том.– Настоящего алиби у него нет, – ответил офицер. – Он говорит, что отправился прогуляться после того, как ушел синьор Милес, но никто на прогулке его не видел. – Неожиданно он ткнул пальцем в сторону Тома. – А от приятеля синьора Милеса, синьора Вэна Хьюстона, мы узнали, что синьор Милес с трудом разыскал синьора Гринлифа в Риме – будто синьор Гринлиф пытался спрятаться от него. Возможно, впрочем, синьор Гринлиф был сердит на синьора Милеса, хотя, если верить синьору Вэну Хьюстону, синьор Милес на синьора Гринлифа не сердился!– Понимаю, – сказал Том.– Ессо,[78] – заключил tenente.Он смотрел на руки Тома.А может, Тому показалось, что он смотрит на его руки. На пальце у Тома было его собственное кольцо, но не напомнило ли оно что-то?.. Том смело протянул руку и потушил сигарету в пепельнице.– Ebbene, – поднимаясь, произнес tenente. – Большое вам спасибо за помощь, синьор Рипли. Вы один из немногих, у кого мы смогли узнать о личной жизни синьора Гринлифа. Все те, с кем он общался в Монджибелло, крайне неразговорчивы. Увы! Итальянская черта! Боятся, знаете ли, полиции. – Он усмехнулся. – Надеюсь, что в следующий раз, когда у нас будут к вам вопросы, мы найдем вас быстрее. Побольше бывайте в городах и поменьше в деревнях. Хотя загородная жизнь, кажется, вам больше по душе.– Еще бы! – от души воскликнул Том. – По-моему, Италия – самая прекрасная страна в Европе. Но если хотите, я свяжусь с вами в Риме, чтобы вы знали, где я. Я не меньше вас заинтересован в том, чтобы мой друг нашелся.Он произнес это так, будто по наивности уже и позабыл о том, что Дикки может быть убийцей.Tenente протянул ему визитную карточку со своей фамилией и адресом участка в Риме. Том с поклоном ее взял.– Grazie tante, синьор Рипли. Buona sera!– Buona sera! – ответил Том.Молодой полицейский козырнул ему. Том кивнул и закрыл дверь.Он готов был птицей вылететь прямо в окно, широко расставив руки, как крылья! Идиоты! Ходят вокруг да около и ни о чем не догадываются! Не догадываются о том, что Дикки избегает вопросов о поддельных подписях, потому что, во-первых, он вовсе и не Дикки Гринлиф! Единственное, до чего они дошли, – это то, что, возможно, Дикки Гринлиф убил Фредди Майлза. Но Дикки Гринлиф мертв, совсем мертв, мертвее не бывает, а он, Том Рипли, в безопасности! Он снял телефонную трубку.– Соедините меня, пожалуйста, с Гранд-отелем, – произнес он по-итальянски. – Il ristorante, per piacere.[79] Я бы хотел заказать столик на одного на девять тридцать. Благодарю вас. Фамилия Рипли. Р-и-п-л-и.Вечером он будет ужинать. И любоваться при свете луны Большим каналом. И следить за тем, как лениво движутся гондолы и силуэты гондольеров с веслами на фоне залитой лунным светом воды, – этим зрелищем всегда наслаждаются молодожены. Он вдруг почувствовал, что страшно голоден. Он закажет какое-нибудь роскошное и дорогое блюдо – все зависит от того, что может предложить Гранд-отель: съест для начала грудку фазана или курицы или, может, canneloni[80] под соусом, а размышляя о будущем и строя всевозможные планы, куда бы можно отправиться дальше, будет потягивать добрую valpolicella.[81]Пока Том переодевался, ему в голову пришла блестящая мысль: у него должен быть с собой конверт, на котором было бы написано, что его нельзя вскрывать в течение ближайших нескольких месяцев. В конверте будет завещание Дикки, из которого следует, что он оставляет Тому все деньги и будущие переводы. Неплохая идея.23«Венеция. 28 февр. 19…Дорогой мистер Гринлиф!Ввиду сложившихся обстоятельств, думаю, Вы не сочтете неуместным, если я поделюсь с Вами имеющимися в моем распоряжении сведениями относительно Ричарда; кажется, я был одним из последних, кто видел его.Я встречался с ним в Риме примерно 2 февраля в гостинице „Ингильтерра“. Как Вам известно, это было через два-три дня после смерти Фредди Майлза. Дикки был расстроен и подавлен. Он сказал, что уедет в Палермо, как только полиция закончит допрашивать его по делу о смерти Фредди. Мне показалось, что он очень хотел уехать, что и понятно, но смею Вам сообщить, что за этим его очевидным нервозным состоянием скрывалась депрессия, – она-то меня и беспокоит. У меня было такое чувство, будто он намеревается прибегнуть к насилию – возможно, даже по отношению к самому себе. Мне также стало известно, что он не хочет больше видеть свою приятельницу Марджори Шервуд. Он говорил, что попытается избежать встречи с ней, если она появится в Монджибелло, и причиной всему – дело Майлза. Я пытался уговорить его встретиться с ней, но не уверен, что мне это удалось. Как Вам, наверное, известно, Мардж благотворно действует на людей.Я хочу сказать, что вполне возможно, что Ричард покончил с собой. До сих пор его еще не нашли. Очень надеюсь, что, прежде чем мое письмо дойдет до вас, его найдут. Я, само собой разумеется, уверен, что Ричард не имеет ни прямого, ни косвенного отношения к смерти Фредди, но, вероятно, испытанное им потрясение и последующие допросы вывели его из равновесия. Мое письмо вышло печальным, и я очень об этом жалею. Вряд ли мой тон оправдан, и Дикки, возможно, просто будет скрываться (что, скажу еще раз, вполне понятно, учитывая его характер), пока все неприятности не рассеются. Но время идет, и я начинаю все больше тревожиться. Я счел своим долгом написать Вам об этом, хотя бы для того, чтобы Вы знали…»«Мюнхен. 3 марта 19…Дорогой Том!Спасибо за письмо. Это очень любезно с твоей стороны. Я письменно ответила полиции, и один полицейский навестил меня. Я не поеду через Венецию, но за приглашение спасибо. Послезавтра отправляюсь в Рим, куда должен прилететь отец Дикки. Да, я согласна с тобой, что ты хорошо сделал, написав ему.Меня так расстроило все это, что я слегла с чем-то вроде мальтийской лихорадки – то, что немцы называют Foehn,[82] – к тому же еще и с каким-то вирусом. Я четвертый день буквально не вылезаю из постели, а то съездила бы в Рим. Поэтому извини меня, пожалуйста, за бессвязное и, вероятно, бестолковое письмо – бездарный ответ на твое замечательное послание. Но я должна сказать, что совершенно не согласна с тем, что Дикки мог пойти на самоубийство. Он не такой человек, хотя мне известно все, что ты можешь сказать о тех, кто никогда не обнаруживает своих намерений и т. д. Нет, все что угодно, но к Дикки это не относится. Возможно, его убили на какой-нибудь улочке в Неаполе – или даже в Риме, ведь никто не знает, добрался ли он до Рима после того, как уехал с Сицилии. Могу себе представить – он запутался до такой степени, что и в самом деле прячется. Скорее всего, так и есть.Рада слышать от тебя, что история с подделкой подписей – ошибка. Я имею в виду, со стороны банка. Мне тоже так кажется. Дикки настолько изменился с ноября, что и почерк его легко мог измениться. Будем надеяться, что к тому времени, когда ты получишь это письмо, что-то произойдет. Получила телеграмму от мистера Гринлифа насчет Рима – только о ней и думаю.Хорошо, что наконец-то узнала твой адрес. Еще раз спасибо за письмо, совет и приглашение.С наилучшими пожеланиями,Мардж.P. S. Я не поделилась с тобой хорошей новостью. Один издатель заинтересовался „Монджибелло“! Хочет взглянуть на всю вещь перед тем, как подписать контракт, но это уже кое-что! Мне бы только закончить работу!М.»Похоже, Мардж решила, что с ним лучше быть в хороших отношениях, подумал Том. Наверняка она и полиции говорит теперь совсем другое.Исчезновение Дикки вызвало большой шум в итальянской прессе. Мардж – а может, и не она – предоставила репортерам фотографии. На снимках, помещенных в газете «Эпока», Дикки плавал на своей яхте в Монджибелло, на иллюстрациях в «Оджи» сидел на пляже в Монджибелло и на террасе у Джорджо, там же напечатали фото Дикки и Мардж – «приятельница и il sparito[83] Дикки, и il assasinato[84] Фредди». Оба улыбались, обняв друг друга за плечи. Был даже снимок Герберта Гринлифа-старшего, на котором он смотрелся деловым человеком. Том узнал мюнхенский адрес Мардж прямо из газеты. «Оджи» уже две недели печатала историю жизни Дикки. Его школьные годы описывались как «мятежные», а общественная жизнь в Америке и бегство в Европу ради занятий искусством были приукрашены до такой степени, что он оказался и Эрролом Флинном,[85] и Полем Гогеном одновременно. В иллюстрированных еженедельниках печатали последние полицейские отчеты, в которых практически ничего не было, и журналисты строили свои догадки на том, что на этой неделе приходило им в голову. Самая распространенная версия заключалась в том, что он сбежал с другой девушкой – она-то, возможно, и подписывала его переводы – и прекрасно проводил время инкогнито на Таити, в Южной Америке или Мексике. Полиция продолжала прочесывать Рим, Неаполь и Париж, но результатов никаких. Ключа к разгадке тайны убийства Фредди Майлза не было, ничего не сообщалось и о том, чтобы кто-нибудь видел, как Дикки Гринлиф нес на себе Фредди Майлза перед домом Дикки, или наоборот. Интересно, почему это скрывают от газетчиков, подумал Том. Наверное, потому, что, предоставив эти сведения, они могли быть обвиненными Дикки в клевете. Том с удовлетворением прочитал о себе как о «преданном друге» пропавшего Дикки Гринлифа, рассказавшем все, что он знал о характере Дикки и его привычках, и не меньше других озадаченном его исчезновением. «Синьор Рипли, один из богатых молодых американских гостей Италии, – писала „Оджи“, – живет сейчас в палаццо в Венеции с видом на Сан-Марко». Это очень понравилось Тому, и он вырезал заметку.До этого дом вовсе не казался Тому дворцом, но, разумеется, он был тем, что итальянцы называют «палаццо»: двухэтажное строение строгой наружности, построенное больше двух столетий назад, в главный вход можно попасть только со стороны Большого канала, на гондоле, широкие каменные ступени спускаются в воду. Железные двери открывались с помощью ключа длиной в восемь дюймов, а за железными дверями были деревянные, которые тоже открывались огромным ключом. Том обычно пользовался черным ходом, со стороны Виале Сан-Спиридионе, за исключением тех случаев, когда хотел поразить своих гостей, подвозя их к дому на гондоле. Через задний вход – это была каменная стена четырнадцати футов высоты, ограждавшая дом от улицы, – можно было попасть в сад, несколько неухоженный, но все же зеленый, с двумя сучковатыми оливковыми деревьями и купальней для птиц в виде широкой неглубокой чаши, которую держал в руках обнаженный юноша, высеченный в камне, как можно было догадаться, в древности. Вполне подходящий сад для венецианского дворца, немного запущенного, нуждавшегося в реставрации, которую и не думали начинать, но, безусловно, прекрасного, потому что он был построен больше двухсот лет тому назад. Интерьеры казались Тому идеальными; именно таким и должен быть дом цивилизованного холостяка, по крайней мере в Венеции; на первом этаже, и в вестибюле, и во всех комнатах – черно-белый мраморный пол в виде шахматной доски, на втором этаже – бело-розовый мраморный пол, мебель, которая казалась вовсе не мебелью, а воплощенной музыкой шестнадцатого века, исполненной на гобоях, флейтах и виолах да гамба. Он заставил своих слуг, Анну и Уго, молодую итальянскую пару, которые уже работали в Венеции на американца и знали разницу между «Кровавой Мэри» и crème de menthe frappé,[86] до блеска надраить шкафы с резьбой, комоды и стулья – так, чтобы в них, когда проходишь мимо, отражался и переливался тусклый свет. Единственным более или менее современным помещением была ванная. В спальне Тома стояла кровать громадных размеров, ширина ее превосходила длину. Том украсил свою спальню серией панорам Неаполя с 1540 по 1880 год, которые он отыскал в антикварном магазине. Более недели он, ни на что больше не отвлекаясь, украшал свой дом. В его вкусе появилась определенность, которой не было в Риме, да его римская квартира и не давала повода для проявления вкуса. Теперь он чувствовал себя во всех отношениях увереннее.Уверенность в себе даже побудила его написать тетушке Дотти письмо в спокойном, любящем и снисходительном тоне, к которому он никогда раньше не прибегал да и не имел возможности его обнаружить. Справившись о ее цветущем здоровье, об узком бостонском круге, он объяснил ей, почему ему нравится Европа, почему он собирается здесь какое-то время пожить, и растолковал все так красноречиво, что переписал эту часть письма и спрятал в письменный стол. Он написал это вдохновенное письмо как-то утром за завтраком, сидя в спальне в новом шелковом халате, сшитом по его заказу в Венеции, глядя в окно то на Большой канал, то на башню с часами Пьяцца Сан-Марко по ту сторону канала. Закончив письмо, он снова приготовил кофе и на машинке Дикки марки «Гермес» написал завещание Дикки, оставляя себе его доход и деньги в разных банках, после чего расписался как Герберт Ричард Гринлиф-младший. Том счел за лучшее не привлекать свидетелей, чтобы банки или мистер Гринлиф не потребовали от него разъяснений на тот счет, что за человек свидетель, хотя Том раньше уже задумывался, а не изобрести ли какую-нибудь итальянскую фамилию, возможно принадлежащую реальному лицу. Этого человека Дикки вполне мог пригласить в свою итальянскую квартиру в Риме с целью засвидетельствовать завещание. Надо рискнуть с незасвидетельствованным завещанием, подумал он, но машинка Дикки была такая изношенная, что напечатанные на ней буквы вполне воспринимались как почерк, а Том слышал, что собственноручно написанные завещания действительны и без свидетелей. Подпись была выполнена великолепно и в точности повторяла тонкую, витиеватую подпись в паспорте Дикки: прежде чем подписать завещание, Том с полчаса попрактиковался. Потом расслабил руки, расписался на клочке бумаги и тут же – на завещании. Пусть попробует кто-нибудь доказать, что это не Дикки подписал завещание. Том вставил в машинку конверт и напечатал на нем: «Любому заинтересованному лицу», с примечанием, что письмо нельзя вскрывать до июня этого года. Он засунул конверт в боковой карманчик чемодана, будто уже давно там его держал и не собирался вынимать после приезда. Потом вложил «Гермес» в футляр, спустился вниз и бросил машинку в небольшой приток канала, настолько узкий, что и лодка в нем не протиснулась бы. Приток тянулся от угла дома к стене сада. Он был рад, что избавился от машинки, хотя раньше расставаться с ней ему не хотелось. Подсознательно он, вероятно, предчувствовал, что собирается написать на ней завещание или что-то не менее важное, поэтому и возил ее с собой.Том следил за итальянскими газетами и парижским изданием «Геральд трибюн», публиковавшими материалы по делу Гринлифа и Майлза, с серьезной озабоченностью, приличествующей другу Дикки и Фредди. К концу марта газеты стали склоняться к предположению, что Дикки, возможно, мертв, что он убит тем же человеком или теми же людьми, которые извлекали выгоду посредством подделки его подписей. В одной римской газете сообщалось, что кое-кто в Риме считает, будто подпись на письме из Палермо, в котором утверждалось, что никакой подделки не было, также была поддельной. Другие, однако, с этим не соглашались. Некий полицейский, не Роверини, считал, что преступник или преступники были с Гринлифом в близких отношениях, имели доступ к банковскому письму и нагло отвечали на него сами. «Интересно не то, – цитировала газета слова офицера, – кто подделывал подписи, а то, каким образом он получил доступ к письму, ведь служащий гостиницы утверждает, что передал заказное письмо в руки Гринлифа. Этот служащий говорит также, что Гринлиф в Палермо всегда был один…»Опять разговоры вокруг да около, а ответа на вопрос так и нет. Однако, после того как Том прочитал это, ему было несколько минут не по себе. Им оставалось сделать всего один шаг, и не сделает ли его кто-нибудь сегодня, или завтра, или послезавтра? Или они уже знают ответ и просто хотят, чтобы он ослабил бдительность, – tenente Роверини каждые несколько дней направляет ему личные послания, в которых извещает о том, что происходит в деле поисков Дикки. И не собираются ли они в скором времени наброситься на него со всеми необходимыми доказательствами?От всего этого у Тома возникло чувство, будто за ним следят. Оно обострялось, когда он шел по длинной, узкой улице к своему дому. Виале Сан-Спиридионе – проход между вертикальными стенами домов, без единого магазина, да и освещалась улица так, что он едва мог разглядеть дорогу. С обеих сторон – сплошные фасады и высокие, крепко запертые ворота, которые находятся вровень со стенами итальянских домов. Если нападут – бежать некуда, ни в одном доме не спрячешься. Том и сам не знал, кто собирается на него нападать, но не обязательно это будет полиция. Он боялся безымянных, бесформенных образов, которые фуриями проносились в его мозгу. Страх отпускал его разве что после нескольких коктейлей, и тогда он мог спокойно пройтись по Сан-Спиридионе. В таких случаях он шел покачиваясь и насвистывая.У него был выбор, куда пойти на вечеринку, хотя в первые две недели, после того как он поселился в своем доме, он ходил в гости всего дважды. Знакомство он завел случайно, когда в первый день занимался поисками дома. Агент по сдаче недвижимости в аренду, вооружившись тремя огромными ключами, хотел показать ему какой-то дом в приходе Сан-Стефано, думая, что он свободен. Но дом не только был занят – там полным ходом шла вечеринка, и хозяйка настояла, чтобы и Том, и агент выпили по коктейлю в качестве компенсации за доставленное им неудобство. Она уже с месяц как выставила дом в аренду, но затем передумала съезжать и позабыла уведомить об этом агентство. Том откликнулся на приглашение выпить; вел он себя, как и обычно, сдержанно и любезно, познакомился со всеми гостями, которые, как ему показалось, составляли зимнюю колонию Венеции и изголодались по «свежей крови», – они буквально набросились на него, предлагая свою помощь в поисках жилища. Разумеется, они слышали его фамилию, и тот факт, что он знал Дикки Гринлифа, способствовал поднятию его социального статуса на такую высоту, которая даже Тома удивила. Они явно собирались его всюду приглашать, чтобы допрашивать и вытягивать все самые незначительные подробности, способные внести разнообразие в их скучную жизнь. Том вел себя сдержанно, но приветливо. Эта манера общения была вполне уместной в его положении – чувствительный молодой человек, непривычный к публичной показухе, и единственное чувство, которое он мог проявлять в отношении Дикки, – это тревога по поводу того, что с ним произошло.В тот первый раз он ушел с вечеринки с тремя адресами, которые можно было посмотреть (по одному из адресов он и снял дом), и приглашениями на две вечеринки. Он отправился на вечеринку, где хозяйкой была женщина титулованная, condessa[87] Роберта (Тити) делла Латта-Качагерра. Вообще-то, он не собирался посещать вечеринки. Людей он видел сквозь какой-то туман, а общение с ними давалось трудно. Ему часто приходилось просить людей повторить сказанное, да и скучны они были ужасно, но он полагал, что и из этого можно извлечь практический интерес. Наивные вопросы, которые ему задавали («Дикки много пил?», «Но ведь он был влюблен в Мардж, разве не так?», «А вы-то как думаете – куда он отправился?»), он рассматривал как практику, своеобразную подготовку к более специфическим вопросам, которые задаст ему мистер Гринлиф, когда увидится с ним, если он вообще когда-нибудь с ним увидится. Дней через десять после письма Мардж Том начал испытывать беспокойство, потому что мистер Гринлиф не писал ему и не звонил из Рима. Иногда Тому становилось страшно, и в такие минуты он представлял себе, как полиция сообщила мистеру Гринлифу, что они ведут игру против Тома Рипли и просят мистера Гринлифа не общаться с ним.Каждый день он с нетерпением заглядывал в почтовый ящик в надежде получить письмо от Мардж или мистера Гринлифа. Все в его доме было готово к их приезду. В голове теснились ответы на их вопросы. Ощущение было такое же, как перед началом представления, перед тем долгожданным моментом, когда наконец поднимется занавес. А может, мистер Гринлиф так рассердился на него (а то и подозревал его), что и сам не хотел иметь с ним никаких дел. Не подстрекала ли его к таким действиям Мардж? Как бы там ни было, Том никуда не поедет, пока что-то не произойдет. Том мечтал побыстрее уехать и совершить путешествие по Греции. Он купил путеводитель и составил маршрут поездки по островам.Наконец, утром четвертого апреля, ему позвонила Мардж. Она была в Венеции, на железнодорожном вокзале.– Я за тобой приеду! – бодрым голосом проговорил Том. – Мистер Гринлиф с тобой?– Нет, он в Риме. Я одна. Не надо за мной заезжать. У меня только одна сумка.– Чепуха! – сказал Том. Ему страшно хотелось что-то сделать. – Тебе ни за что не найти мой дом.– Найду. Он ведь рядом с делла Салюте, не так ли? До Сан-Марко я доберусь на катере, а потом пересяду на гондолу.Она знает, куда ехать. Это хорошо.– Ну, если ты настаиваешь.Ему как раз пришло в голову, что до ее приезда хорошо было бы еще раз осмотреться в доме.– Ты обедала?– Нет.– Отлично! Вместе и пообедаем. Смотри, будь осторожна, когда заходишь на катер!Они повесили трубки. Том, внимательно оглядываясь, медленно обошел дом, побывал в обеих больших комнатах наверху, спустился вниз и осмотрел гостиную. Нигде не было ничего, что принадлежало бы Дикки. «Надеюсь, в доме нет ничего вызывающего», – подумал он. Он взял со стола в гостиной серебряную сигаретницу, которую купил пару дней назад, проставив на ней свои инициалы, и положил в нижний ящик буфета.Анна готовила на кухне.– Анна, на обед будет еще один человек, – сказал Том. – Молодая дама.При известии о том, что будет гость, лицо Анны расплылось в улыбке.– Молодая американская дама?– Да. Моя давняя приятельница. Когда обед будет готов, вы с Уго можете быть свободны до конца дня. Мы позаботимся о себе сами.– Va bene, – сказала Анна.Анна и Уго приходили в десять и оставались обычно до двух. Тому не хотелось, чтобы они были в доме, когда он будет разговаривать с Мардж. Они немного понимали по-английски, недостаточно для того, чтобы свободно следить за беседой, но оба, естественно, навострят уши, когда речь пойдет о Дикки, и это его будет раздражать.Том приготовил мартини и на подносе в гостиной расставил бокалы и блюдо с канапе. Услышав, как стукнуло дверное кольцо, он пошел к двери и распахнул ее.– Мардж! Как я рад тебя видеть! Входи же!Он взял у нее дорожную сумку.– Как ты поживаешь, Том? Боже мой… Неужели это все твое?Она осмотрелась и даже окинула взглядом высокий потолок с кессонами.– Удалось взять в аренду. За бесценок, – скромно сказал Том. – Заходи. Выпьем чего-нибудь. Рассказывай, что нового. Ты разговаривала в Риме с полицейскими?Он положил ее пальто и прозрачный дождевик на стул.– Да, и с мистером Гринлифом тоже. Он, естественно, очень расстроен.Мардж села на диван.Том устроился в кресле напротив.– Есть новости? Один из тамошних полицейских держал меня в курсе, но путного так ничего и не сказал.– Они узнали, что Дикки перед отъездом из Палермо поменял дорожные чеки на тысячу долларов, как раз перед самым отъездом. Значит, он куда-то отправился с этими деньгами, например в Грецию или Африку. Не мог же он покончить с собой после того, как у него появилась тысяча долларов наличными.– Нет, – согласился Том. – Что ж, в этом что-то есть. Я этого не видел в газетах.– А этого могли и не напечатать.– Могли. Их больше интересует всякая чушь вроде того, что Дикки ел на завтрак в Монджибелло, – сказал Том, разливая мартини.– Как это ужасно! Сейчас дела обстоят немного лучше, но, когда приехал мистер Гринлиф, читать газеты было просто невозможно. Спасибо!Она взяла бокал.– Как мистер Гринлиф?Мардж покачала головой.– Мне так его жаль. Он только и говорит, что американская полиция справилась бы гораздо лучше и все такое, итальянского языка не знает, и от этого ему вдвойне хуже.– Что он делает в Риме?– Ждет. А что нам остается делать? Я еще раз отложила отъезд. Мы с мистером Гринлифом ездили в Монджибелло, я всех там расспросила, ради мистера Гринлифа, разумеется, но никто ничего не сказал. Дикки не был там с ноября.– Это так. – Том задумчиво потягивал мартини.Мардж была настроена оптимистично, он это видел. Даже сейчас она была полна той жизнерадостной энергии, которая отличает девчонок из отрядов скаутов. Эта энергия переполняла ее всю; казалось, Мардж вот-вот что-нибудь опрокинет, она так и пышет здоровьем, а одета не слишком опрятно. Она вызвала у него внезапный приступ раздражения, но он продолжал играть роль. Подойдя к ней, он похлопал ее по плечу и дружески чмокнул в щеку.– Может, сидит себе где-нибудь в Танжере, ведет там жизнь Райли[88] и ждет, когда все кончится.– Если и так, то это очень легкомысленно с его стороны! – рассмеявшись, сказала Мардж.– Я не хотел никого волновать, когда говорил то, что думал насчет его депрессии. Я считал своим долгом сказать об этом тебе и мистеру Гринлифу.– Я понимаю и считаю, что ты правильно сделал, что сказал нам. Но по-моему, это не так.Мардж улыбнулась своей широкой улыбкой. Ее глаза излучали оптимизм, который показался Тому совершенно безумным.Он начал трезво и спокойно расспрашивать ее насчет того, какого мнения держится римская полиция, какие шаги намеревается предпринять (хотя о каких шагах можно было говорить?), и о том, что Мардж известно о деле Майлза. В деле Майлза тоже не было ничего нового, но Мардж знала, что в тот вечер Фредди и Дикки видели около восьми часов перед домом Дикки. Ей казалось, что эта история преувеличена.Возможно, Фредди был пьян и Дикки просто его обнял. Разве в темноте что-нибудь толком разглядишь? Нет, Дикки не мог убить!– У них есть что-нибудь конкретное, что заставляло бы их думать, что его убил Дикки?– Конечно нет!– Почему бы в таком случае им не заняться вплотную поисками настоящего убийцы? Да и поисками Дикки тоже.– Вот именно! – горячо поддержала его Мардж. – Полиция уверена в том, что Дикки добрался из Палермо в Неаполь. Носильщик помнит, что нес его чемоданы из каюты до пристани.– Вот как, – пробормотал Том.Он тоже помнил этого носильщика, неуклюжего уродца, который выронил его парусиновый чемодан, пытаясь нести его под мышкой.– Фредди был убит через несколько часов после того, как ушел от дома Дикки? – неожиданно спросил Том.– Нет. Врачи не берутся утверждать точно. И кажется, у Дикки не было алиби. Разумеется – он же был совсем один. И тут Дикки не повезло.– А они вообще-то верят, что убил Дикки?– Прямо никто не говорит, но в воздухе так и витает. Естественно, насчет американского гражданина необдуманных заявлений направо и налево никто делать не станет, но поскольку других подозреваемых нет, а Дикки исчез… Хозяйка его римского дома рассказала, что Фредди спустился к ней вниз и спросил, кто живет в квартире Дикки или что-то в этом роде. По ее словам, Фредди был сердит, как будто только что с кем-то поссорился. Он спросил, один ли живет Дикки.Том нахмурился.– Интересно, это почему же?– Сама не понимаю. Фредди плохо говорил по-итальянски; возможно, хозяйка не так его поняла. Как бы там ни было, но то, что Фредди на что-то рассердился, явно не в пользу Дикки.Том поднял брови.– Я бы сказал, что это не в пользу Фредди. Возможно, Дикки вовсе и не был сердит.Он чувствовал себя совершенно спокойно, потому что понял, что Мардж ничего не было известно.– Я бы не стал из-за этого волноваться, пока не обнаружится что-то конкретное. На мой взгляд, во всем этом ничего нет. – Он наполнил бокалы. – Кстати, насчет Африки. А в Танжере уже навели справки? Дикки говорил, что собирается в Танжер.– По-моему, полицию везде предупредили. Думаю, надо бы пригласить сюда французских полицейских. Французы очень хороши в таких делах. Но, конечно, этого не будет. Это же Италия, – произнесла она с нервной дрожью в голосе.– Может, пообедаем у меня? – спросил Том. – Прислуга кое-что приготовила, и нам осталось только воспользоваться ее трудами.Едва он это сказал, как вошла Анна и объявила, что обед готов.– Pronto la collazione, signor,[89] – с улыбкой произнесла Анна, разглядывая Мардж.Том догадался, что Анна узнала ее по фотографиям в газете.– Вы с Уго можете быть свободны, Анна. Спасибо.Анна вернулась на кухню – там была дверь, которая выходила на маленькую улочку, этой дверью слуги и пользовались, – однако Том слышал, как она возится с кофеваркой. Наверное, решила задержаться, чтобы еще разок взглянуть на гостью.– И Уго? – спросила Мардж. – Значит, у тебя двое слуг?– Они здесь работают парами. Вряд ли ты поверишь, но мне этот дом достался за пятьдесят долларов в месяц, без отопления.– Быть не может! В Монджибелло такие же цены!– Вот именно. Отопление, конечно, очень дорогое, но я собираюсь отапливать только спальню.– Здесь очень удобно.– Ради тебя я затопил на полную мощность, – с улыбкой сказал Том.– Что случилось? Наверное, умерла одна из твоих тетушек и оставила тебе наследство? – спросила Мардж, делая вид, что все еще ослеплена увиденным.– Нет, я сам так решил. Хочу распорядиться тем, что у меня есть, в свое удовольствие, пока есть возможность. Я говорил тебе, что с работой в Риме не выгорело, а здесь, в Европе, у меня было около двух тысяч долларов, поэтому я решил прожить их, вернуться домой без гроша и начать все сначала.Том уже писал ей, что хотел получить работу в американской компании по продаже слуховых аппаратов в Европе, но так и не смог, да и представитель компании, у которого он был на собеседовании, не счел его подходящим кандидатом. Том сказал, что тот человек появился через минуту после того, как она позвонила, и потому он не смог встретиться с ней тогда у Анджело.– С такими расходами двух тысяч тебе надолго не хватит.Том понимал, что она таким образом старается выведать, не дал ли ему что-нибудь Дикки.– До лета хватит, – сухо произнес Том. – И к тому же мне кажется, что я это заслужил. Почти всю зиму ездил по Италии, как цыган, практически без денег, с меня хватит.– А где ты зимой был?– Во всяком случае, не с Томом, то есть не с Дикки, – сказал он и рассмеялся, досадуя на эту оговорку. – А ты, наверное, думала, что с ним. Я видел Дикки не больше, чем ты.– Да ладно, – протянула Мардж.Казалось, она немного опьянела.Том приготовил еще мартини.– Если не считать поездки в Канны и двух дней в Риме в феврале, я вообще Дикки не видел.Это было не совсем так, потому что он писал ей, что «Том жил» с Дикки в Риме в течение нескольких дней после поездки в Канны, но теперь, оказавшись с Мардж лицом к лицу, ему стало неприятно оттого, что она знает – или предполагает, – что он провел с Дикки много времени и что они с Дикки, возможно, виновны в том, в чем она обвиняла Дикки в своем письме. Разливая напитки, Том прикусил язык, проклиная себя за свою трусость.Во время обеда – Том пожалел, что главным блюдом был холодный ростбиф, фантастически дорогое блюдо в Италии, – Мардж лучше любого полицейского расспрашивала его о душевном состоянии, которое владело Дикки в Риме. Тому пришлось подробно рассказывать о десяти днях, проведенных в Риме с Дикки после поездки в Канны. Ее интересовало буквально все – от Ди Массимо, художника, с которым работал Дикки, до того, какой у него был аппетит и во сколько он вставал утром.– А что он про меня думал? Только честно. Я ко всему готова.– Он переживал за тебя, – честно признался Том. – Думаю… видишь ли, такое часто бывает – мужчина очень боится женитьбы…– Но я никогда и не просила, чтобы он на мне женился! – воскликнула Мардж.– Знаю, но… – Том сделал над собой усилие, чтобы продолжить разговор на тему, которая вызывала у него оскомину. – Ты очень хорошо к нему относилась, но он не мог взять на себя ответственность отвечать тебе взаимностью. По-моему, он хотел более простых отношений.Он сказал ей все – и ничего не сказал.С минуту Мардж смотрела на него с потерянным видом, потом решительно взяла себя в руки и сказала:– Ладно, дело прошлое. Меня лишь интересует, что Дикки мог с собой сделать.Ее недовольство тем, что он был с Дикки всю зиму, – тоже дело прошлое, подумал Том, потому что сначала она не хотела в это верить, а теперь ей и не нужно было этого делать.– Он не писал тебе из Палермо? – осторожно спросил Том.Мардж покачала головой.– Нет. А что?– Просто мне интересно знать, в каком он был тогда состоянии. А ты ему писала?– Да… вообще-то, писала, – поколебавшись, ответила она.– И о чем ты писала? Я спрашиваю лишь потому, что недружеский тон мог задеть его.– Трудно сказать. Письмо было довольно дружеское. Я написала, что возвращаюсь в Штаты. – Она смотрела на Тома широко раскрытыми глазами.Том с удовольствием смотрел ей в лицо. Ему вообще нравилось наблюдать, как меняются лица тех, кто лжет. Речь шла о том отвратительном письме, в котором она сообщала, что сказала полиции, что они с Дикки были всегда вместе.– Ладно, это не важно, – мило улыбнувшись, сказал Том и откинулся в кресле.Какое-то время они помолчали, потом Том спросил ее о книге, об издателе и много ли еще осталось работы. Мардж с готовностью ответила на все его вопросы. У Тома было такое чувство, что, если бы Дикки к ней вернулся, а ее книгу издали к следующей зиме, она была бы вне себя от счастья, да просто лопнула бы, и больше ей ничего не надо было.– Как по-твоему, не переговорить ли и мне с мистером Гринлифом? – спросил Том. – Я был бы рад поехать в Рим… – Это было не так уже потому, что в Риме слишком много людей знали его как Дикки Гринлифа. – Или, по-твоему, он захочет приехать сюда? Он мог бы остановиться у меня. Где он живет в Риме?– На квартире у своих американских друзей. У них большая квартира. Их зовут Нортапы, они живут на Виа Кватро-Новембре. Думаю, было бы неплохо ему позвонить. Я запишу тебе адрес.– Отлично. Но вообще-то, я ему не нравлюсь?Мардж едва заметно улыбнулась.– Откровенно говоря, нет. Но по-моему, он несколько несправедлив к тебе. Наверное, полагает, что ты жил за счет Дикки.– Да нет же. Жаль, что мне так и не удалось уговорить Дикки вернуться домой, но я все уже объяснил. Когда я услышал, что Дикки исчез, я написал мистеру Гринлифу все то хорошее, что знал о Дикки. Неужели и это не изменило его мнения?– Может, и изменило, но… Прости, Том! Испортила такую замечательную скатерть!Мардж пролива мартини и принялась затирать салфеткой пятно на вышитой скатерти.Том сбегал на кухню за мокрой тряпкой.– Все в порядке, – сказал он, глядя, как деревянная поверхность стола белеет в том месте, где он протирал тряпкой. Не скатерть ему было жалко, а красивый стол.– Извини меня, – снова сказала Мардж.Том ее возненавидел. Он вспомнил вдруг, как в ее окне в Монджибелло висел лифчик. Если он предложит ей остаться, она немедленно развесит свое белье по всем стульям. Ему стало тошно от всего этого. Он заставил себя улыбнуться.– Надеюсь, ты окажешь мне честь, если проведешь ночь в моей спальне. Не в моей, конечно, – добавил он, рассмеявшись, – а в одной из двух, что наверху. Выбирай любую.– Большое спасибо. Я, пожалуй, останусь.Она смотрела на него с сияющей улыбкой.Том разместил ее в своей спальне – тахта в другой комнате была не такой удобной, как его двуспальная кровать. Мардж прилегла вздремнуть после обеда и закрыла дверь. Том беспокойно бродил по дому и думал, не нужно ли ему еще что-нибудь убрать из своей комнаты. Он вспомнил, что паспорт Дикки лежал за подкладкой чемодана, который стоял в шкафу, но паспорт был единственной вещью в Венеции, принадлежавшей Дикки. Ему не приходило в голову, что в комнате могло бы его изобличить, и он попытался отогнать от себя дурные мысли.Потом он провел Мардж по всему дому, показал полку с книгами в кожаных переплетах в комнате, примыкающей к спальне. Книги, как он сказал, достались ему вместе с домом, хотя на самом деле он купил их в Риме, Палермо и Венеции. Он вспомнил, что штук десять из них были у него в Риме, и молодой полицейский, явившийся с Роверини, склонился над ними, очевидно изучая их названия. Но тут совершенно нет повода для беспокойства, даже если этот полицейский сюда заглянет. Он показал Мардж главный вход в дом, с широкими каменными ступенями. Был отлив, и четыре ступени обнажились, две нижние были покрыты толстым влажным мхом. Мох был скользким, длинноволокнистым и свисал над краями ступеней, точно грязные темно-зеленые волосы. Эти ступени вызывали у Тома отвращение, но Мардж они показались романтичными. Она склонилась над ними, глядя в глубину канала. Тому захотелось столкнуть ее в воду.– Мы можем взять гондолу и вернуться вечером к этому месту? – спросила она.– Конечно.Разумеется, вечером они отправятся куда-нибудь пообедать. Тома страшил предстоящий долгий итальянский вечер: ужинать раньше десяти они вряд ли начнут, а потом ей захочется посидеть на Сан-Марко за чашечкой кофе до двух ночи.Том взглянул на покрытое дымкой темное венецианское небо и увидел, как чайка скользнула вниз и уселась на ступеньки какого-то дома у канала. Он размышлял над тем, кому бы из своих новых венецианских друзей позвонить и спросить, нельзя ли зайти вместе с Мардж в пять часов на коктейль. Конечно же, ей все будут рады. Он остановился на англичанине Питере Смит-Кингсли. У Питера была афганская борзая, пианино и отличный выбор напитков. Том подумал, что лучше Питера не найти, потому что тот очень не любил, когда гости от него уходят. У него можно было оставаться до самого ужина.24Часов в семь Том позвонил мистеру Гринлифу от Питера Смит-Кингсли. Мистер Гринлиф был настроен более дружески, чем Том ожидал, жадно ловил любую, даже самую незначительную информацию о Дикки. Питер, Мардж и Франкетти – двое симпатичных братьев из Триеста, с которыми Том недавно познакомился, – находились в соседней комнате и слышали почти каждое слово, которое он произносил, поэтому, как показалось Тому, он вел разговор даже лучше, чем если бы был один.– Я рассказал Мардж все, что знаю, – говорил он, – поэтому, если что-то и забыл, она вам расскажет. Мне жаль только одного – я ничем не могу помочь полиции. Я не знаю ничего, что представляло бы для них интерес.– Ох уж эта полиция! – резко возразил мистер Гринлиф. – Я начинаю думать, что Ричард мертв. А итальянцы почему-то не хотят признаваться в том, что такое возможно. Да они просто дилетанты. Пожилые дамы, играющие в сыщиков.Тома изумило, с какой прямотой мистер Гринлиф высказался по поводу того, что Дикки может быть мертв.– А вы не думаете, что Дикки мог покончить с собой, мистер Гринлиф? – осторожно спросил Том.Мистер Гринлиф вздохнул.– Не знаю. В принципе это возможно, вполне возможно. Я никогда не был высокого мнения об уравновешенности моего сына, Том.– Боюсь, что должен с вами согласиться, – сказал Том. – Хотите поговорить с Мардж? Она в соседней комнате.– Нет-нет, спасибо. Когда она возвращается?– Она говорила, что собирается в Рим завтра. Если вы надумаете приехать в Венецию, мистер Гринлиф, мой дом в вашем распоряжении.Мистер Гринлиф, однако, отклонил предложение. Том понял, что нет никакого смысла возобновлять их отношения. Напрашиваться на неприятности ему не хотелось, но иногда это выходило само собой. Мистер Гринлиф поблагодарил его за телефонный звонок и пожелал приятного вечера.Том вернулся в соседнюю комнату.– Из Рима никаких новостей, – удрученно известил он собравшихся.– Вот как? – Питер был разочарован.– Это за телефонный звонок, Питер, – сказал Том и положил тысячу двести лир на крышку пианино. – Большое спасибо.– У меня есть идея, – заговорил Пьетро Франкетти, стараясь правильно говорить по-английски. – Дикки Гринлиф обменялся паспортами с каким-нибудь неаполитанским рыбаком или с римским продавцом сигарет, ради того чтобы вести спокойную жизнь, к чему он всегда стремился. Выясняется, что владелец паспорта Дикки Гринлифа не такой уж мастер подделывать подписи, каковым себя считал, и ему приходится внезапно исчезнуть. Полиции следует искать человека, который не может предъявить свою подлинную carta d’identità,[90] узнать, кто он, а после этого искать человека с его фамилией, который и окажется Дикки Гринлифом!Все рассмеялись, и громче всех Том.– Вся беда в том, – сказал он, – что многие из числа его знакомых видели его в январе и феврале…– Кто, например? – перебил его Пьетро.Итальянская напористость в разговоре, будучи выражена по-английски, вызывает двойное раздражение.– Например, я. Я уже говорил, что, согласно экспертизе банка, подписи начали подделывать с декабря.– И все же в этом что-то есть, – прощебетала Мардж, которая после третьего бокала пришла в хорошее расположение духа. Она удобно устроилась в большом шезлонге Питера. – Такая идея Дикки вполне могла прийти в голову. Он мог бы поступить так сразу же после Палермо, когда подделка подписей была для него важнее всего. Я ничуть не верю во все эти подделки. Думаю, что Дикки настолько изменился, что изменился и его почерк.– Мне тоже так кажется, – сказал Том. – И потом, не все в банке считают, что подписи подделаны. В Америке нет на этот счет единого мнения, а в Неаполе думают так же, как и в Америке. В Неаполе и не заметили бы подделки, если бы американцы им об этом не сказали.– Интересно, что пишут сегодня в газетах? – живо спросил Питер, натягивая на ногу тапку, которую незадолго до этого снял, потому что та была ему тесна. – Не сходить ли за ними?Сходить за газетами вызвался один из братьев Франкетти, который тут же вышел из комнаты. Лоренцо Франкетти был в розовой расшитой жилетке all’ inglese,[91] в костюме английского покроя и английских башмаках на толстой подошве. Его брат был одет почти так же. На Питере, напротив, все с головы до пят было итальянское. Появляясь на вечеринках и в театре, Том обратил внимание на то, что если на человеке английская одежда, то он, скорее всего, итальянец, и наоборот.Когда Лоренцо возвратился с газетами, пришли новые гости – два итальянца и два американца. Раздали газеты. Снова завязалась дискуссия, стали высказываться глупые предположения, заговорили и о последних новостях: дом Дикки в Монджибелло продан какому-то американцу вдвое дороже, чем тот поначалу хотел за него заплатить. Деньги хранятся в одном неаполитанском банке, пока их не востребует Гринлиф.В той же газете была помещена карикатура: мужчина, стоя на коленях, заглядывает под стол. Жена спрашивает его: «Что ты там ищешь? Пуговицу от рубашки?» Он отвечает: «Нет, Дикки Гринлифа».Том слышал, что и в римских мюзик-холлах поиски Дикки уже обыгрывают в репризах.Один из только что пришедших американцев – его звали Руди – пригласил Тома и Мардж завтра на вечеринку в гостиницу, где он жил. Том начал было отказываться, но Мардж сказала, что с удовольствием придет. Том не ожидал, что завтра Мардж останется, потому что за обедом она что-то говорила насчет отъезда. Скучная будет вечеринка, подумал Том. Руди, крикливый и напористый мужчина, одевался броско и говорил, что торгует антиквариатом. Тому удалось покинуть дом вместе с Мардж до того, как она успела принять другие приглашения на другие дни.Мардж пребывала в веселом расположении духа, которое вызывало у Тома раздражение на протяжении долгого ужина из пяти блюд, и он предпринимал неимоверные усилия, чтобы поддерживать заданный ею тон, – точно беззащитная лягушка, которая дергается от прикосновения электрода, – а когда она умолкала, ненадолго брал инициативу в свои руки и говорил что-то вроде: «Возможно, Дикки нашел себя в живописи и, как Гоген, уединился на одном из островов в южных морях». Ему и самому было противно. Мардж фантазировала насчет Дикки и островов южных морей, лениво помогая себе жестами. Худшее еще впереди, думал Том. Поездка на гондоле. Хорошо бы акула откусила ей руки, когда она опустит их в воду. Том заказал десерт, которого ему не хотелось, но Мардж справилась и с ним.Разумеется, Мардж пожелала проехать на частной гондоле, а не на той, что возит по расписанию от Сан-Марко к ступеням Санта-Марии делла Салюте сразу по десять человек. Пришлось нанять частную гондолу. Было полвторого ночи. Том ощущал горечь во рту, оттого что выпил слишком много кофе, сердце его трепетало, как у птицы, и он знал, что до рассвета не сможет заснуть. Он в изнеможении опустился на сиденье. Как и Мардж, он устроился поудобнее, но при этом постарался сесть так, чтобы их бедра не соприкасались. Мардж по-прежнему пребывала в прекрасном настроении и развлекала себя монологом о восходе солнца в Венеции, который, по-видимому, наблюдала в один из прежних своих приездов. От мягкого покачивания лодки и ритмичных движений весла Тома стало слегка поташнивать. Ему казалось, что пути от Сан-Марко до ступеней его дома не будет конца.Ступени были покрыты водой, кроме двух верхних, и вода чуть заливала третью ступеньку, отчего мох отвратительно шевелился. Том расплатился с гондольером и, оказавшись перед большими дверями, вдруг сообразил, что не взял ключи. Он огляделся, нельзя ли проникнуть в дом иным способом, но со ступеней было не дотянуться даже до окна. Он и сказать ничего не успел, как Мардж рассмеялась:– Ты не взял ключи! Подумать только – оказаться на ступенях, вокруг плещется вода, а ключей нет!Том попытался улыбнуться. А зачем ему было таскать с собой два ключа с фут длиною, которые весят не меньше револьвера? Он обернулся и крикнул гондольеру, чтобы тот возвращался.– Ах! – со смехом откликнулся гондольер. – Mi displace, signor! Deb’ ritornare a San Marco! Ho un appuntamento![92] – И продолжал грести дальше.– У нас нет ключей! – крикнул Том по-итальянски.– Mi displace, signor! – отвечал гондольер. – Mandarò un altro gondoliere![93]Мардж снова рассмеялась.– Нас подберет какой-нибудь другой гондольер. Разве это не чудесно? – Она приподнялась на цыпочки.Ночь оказалась отнюдь не чудесной. Было прохладно, к тому же пошел мелкий дождик. Можно было сесть на постоянно курсирующую гондолу, но ни одной из них он не заметил. Вдали показалась моторная лодка, приближавшаяся к причалу на площади Сан-Марко. Шансов на то, что она подберет их, почти не было, но все же Том крикнул, надеясь, что его услышат находившиеся на борту. Увешанная фонарями моторная лодка, полная людей, проплыла мимо и пристала к деревянному причалу на другой стороне канала. Мардж сидела на верхней ступеньке, обхватив колени руками, и ничего не делала. Наконец проплывавшая мимо лодка, похожая на рыбацкую, замедлила ход, и кто-то крикнул по-итальянски:– Не пускают?– Мы забыли ключи! – бодро ответила Мардж.Однако в лодку она садиться не хотела, решив подождать на ступенях, пока Том объедет дом с другой стороны и откроет дверь с улицы. Том ответил, что это займет минут пятнадцать, и она может простудиться, поэтому Мардж в конце концов пришлось уступить. Итальянец отвез их к ближайшему причалу у ступеней церкви Санта-Мария делла Салюте. От денег он отказался, но взял начатую Томом пачку американских сигарет. Том сам не знал почему, но когда он шел этой ночью с Мардж по Сан-Спиридионе, он испытывал больше страха, чем если бы был один. На Мардж улица не произвела никакого впечатления, и она всю дорогу без умолку болтала.25Рано утром следующего дня Тома разбудил стук дверного кольца. Он схватил халат и спустился вниз. Принесли телеграмму, и ему пришлось сбегать наверх за чаевыми для почтальона. Он прочитал ее в холодной гостиной.ПЕРЕДУМАЛ. ХОТЕЛ БЫ ВСТРЕТИТЬСЯ С ТОБОЙ. ПРИЕЗЖАЮ В 11.45. Г. ГРИНЛИФ.Том содрогнулся. Что ж, этого следовало ожидать, подумал он. Но он не столько ожидал, сколько боялся. Или пробил час? Уже почти рассвело. В гостиной было тоскливо и неуютно. И безличное обращение вызывало мурашки. В итальянских телеграммах нередко бывали опечатки, которые казались ему смешными. А что, если бы они напечатали «Р» или «Д» вместо «Г»? Каково бы ему было сейчас?Он побежал наверх и снова забрался в теплую постель, пытаясь еще немного поспать. Интересно, Мардж заглянет к нему или постучится в его дверь – она ведь тоже слышала громкий стук дверного кольца, но потом он решил, что она по-прежнему спит. Он представил себе, как здоровается с мистером Гринлифом у дверей, крепко жмет ему руку, а также попытался вообразить, какие последуют вопросы, но мозг его затуманился, и ему стало не по себе. Он был слишком сонным, чтобы формулировать конкретные вопросы и ответы, но и заснуть не мог, потому что был весь в напряжении. Ему хотелось приготовить кофе и разбудить Мардж, чтобы было с кем поговорить, но он и думать не мог о том, чтобы зайти во вторую спальню и увидеть разбросанное повсюду белье и пояса с подвязками.Разбудила его Мардж, которая сказала, что уже приготовила внизу кофе.– Что скажешь? – широко улыбнулся Том. – Утром я получил телеграмму от мистера Гринлифа. Он приезжает в полдень.– Да ну! А когда ты ее получил?– Рано утром. Если, конечно, мне это не приснилось. – Том поискал телеграмму. – Да вот же она.Мардж прочитала ее.– «Хотел бы встретиться с тобой», – повторила она и едва заметно улыбнулась. – Очень мило. Надеюсь, и я ему пригожусь. Ты спустишься или тебе принести кофе наверх?– Спущусь, – сказал Том, надевая халат.На Мардж были свитер и слаксы, черные вельветовые слаксы, хорошего покроя, сшитые, наверное, на заказ, подумал Том, потому что они плотно облегали ее тыквообразную фигуру. Они засиделись за кофе до тех пор, пока в десять не пришли Анна с Уго и не принесли молоко, булочки и утренние газеты. Потом приготовили еще кофе с горячим молоком и перешли в гостиную. Это был один из тех дней, когда в утренних газетах ни о Дикки, ни о деле Майлза ничего не было. Такие дни случались, но редко, потом опять что-то появлялось в вечерних газетах, хотя настоящих новостей так и не было. Просто читателям напоминали, что Дикки до сих пор не найден, а дело Майлза по-прежнему не раскрыто.Мардж и Том отправились на вокзал встретить мистера Гринлифа, который должен был приехать в одиннадцать сорок пять. Опять шел дождь, и было так ветрено и холодно, что казалось, дождь переходит в снег. Они стояли на вокзале под навесом и смотрели, как люди выходят из ворот. Наконец появился мрачный и мертвенно-бледный мистер Гринлиф. Мардж бросилась ему навстречу и поцеловала в щеку. Мистер Гринлиф улыбнулся.– Привет, Том! – сердечно произнес он, протягивая руку. – Как поживаешь?– Неплохо, сэр. А вы?У мистера Гринлифа был небольшой чемоданчик, но его нес носильщик. Носильщик поехал с ними и на моторной лодке, хотя Том сказал, что вполне справится с чемоданом. Он предложил сразу же отправиться домой, но мистер Гринлиф хотел сначала поселиться в гостинице и настоял на этом.– Поселюсь в гостинице и сразу же приду. Остановлюсь, пожалуй, в «Гритти». Это далеко от твоего дома? – спросил мистер Гринлиф.– Не слишком близко, но вы можете дойти до Сан-Марко и сесть в гондолу, – ответил Том. – Если вы хотите только поселиться, то мы поедем с вами. Вероятно, мы можем вместе пообедать – если, конечно, вы не намерены какое-то время побыть с Мардж наедине. – Он становился прежним Рипли, предпочитавшим держаться в тени.– Я приехал сюда главным образом для того, чтобы поговорить с тобой! – сказал мистер Гринлиф.– Есть какие-то новости? – спросила Мардж.Мистер Гринлиф покачал головой. Он нервно и рассеянно смотрел в окно моторной лодки, словно считал себя обязанным осматривать незнакомый город, хотя ничего и не отмечал особо. На вопрос Тома насчет обеда он так и не ответил. Том сложил на груди руки, придал лицу приятное выражение и постарался больше не разговаривать. Да и мотор лодки гудел. Мистер Гринлиф беседовал с Мардж о римских знакомых. Тому показалось, что Мардж и мистер Гринлиф быстро нашли общий язык, хотя Мардж говорила, что до встречи в Риме не была с ним знакома.Они пошли пообедать в скромный ресторанчик, расположенный между гостиницами «Гритти» и «Риальто» и специализирующийся на морских продуктах, которые были выставлены в сыром виде на длинном прилавке внутри помещения. На одной из тарелок были разложены маленькие осьминоги фиолетового цвета, которые так нравились Дикки, и, когда они проходили мимо этой тарелки, Том кивнул в ее сторону и сказал Мардж:– Как жаль, что Дикки не сможет этого отведать!Мардж весело улыбнулась. Перед едой она всегда приходила в хорошее расположение духа.За обедом мистер Гринлиф был поразговорчивее, но по-прежнему сидел с каменным выражением лица и то и дело оглядывался, словно ожидая, что в любую минуту может появиться Дикки. Нет, полиция так и не нашла никаких улик, и радоваться, по его словам, было нечему, поэтому он сам нанял американского частного сыщика, который должен разгадать тайну.Том призадумался; у него тоже было смутное подозрение или, точнее, опасение, что американские сыщики лучше итальянских. Но его поразила очевидная бесполезность затеянного – то же самое, очевидно, поразило и Мардж, потому что на ее лице вдруг появилось бессмысленное выражение.– Пожалуй, затея неплохая, – сказал Том.– Ты хорошего мнения об итальянской полиции? – спросил у него мистер Гринлиф.– Вообще-то, да, – ответил Том. – Их преимущество хотя бы в том, что они говорят по-итальянски, могут добраться куда угодно и допросить всех подозреваемых. Надеюсь, что человек, за которым вы послали, говорит по-итальянски?– Право, не знаю, – неуверенно ответил мистер Гринлиф, как будто только сейчас сообразил, что ему нужно было бы этим поинтересоваться, а он этого не сделал. – Его зовут Мак-Каррон. Говорят, очень хороший специалист.По-итальянски явно не говорит, подумал Том.– Когда он приедет?– Завтра или послезавтра. Завтра я буду в Риме и встречусь с ним, если он уже там.Мистер Гринлиф доел свою vitello alia parmigiana.[94] Ел он не много.– У Тома совершенно замечательный дом! – сказала Мардж, приступая к семислойному ромовому пирожному.Том взглянул на нее с легкой улыбкой.Допрос, думал Том, начнется, вероятно, дома, когда они с мистером Гринлифом останутся одни. Он знал, что мистер Гринлиф хочет поговорить с ним наедине, и поэтому предложил выпить кофе в том же ресторане, прежде чем Мардж пригласит их выпить кофе дома. Мардж нравился кофе, приготовленный в его кофеварке с фильтром. И все же она полчаса просидела с ними в гостиной, когда они пришли домой. Ничего-то Мардж не понимает, подумал Том. Наконец он, изобразив недовольство, сдвинул брови и указал глазами наверх. Мардж немедленно поняла намек, постучала ладошкой по рту и объявила, что хочет немного вздремнуть. Она пребывала в своем обычном несокрушимо-мажорном состоянии духа и в продолжение всего обеда говорила с мистером Гринлифом так, будто Дикки несомненно не был мертв и мистер Гринлиф не должен так сильно переживать, потому что это вредно для пищеварения. Можно подумать, что она еще надеется когда-нибудь стать его невесткой, отметил про себя Том.Мистер Гринлиф поднялся и, сунув руки в карманы пиджака, принялся ходить взад и вперед, словно директор, собирающийся продиктовать письмо стенографистке. Том обратил внимание на то, что он и слова не сказал по поводу богатого интерьера, да, скорее всего, и не обратил на него внимания.– Такие вот, Том, дела, – вздохнув, начал он, – такой странный конец…– Конец?– Ты живешь в Европе, а Ричард…– Никто из нас еще не высказал предположения, что, возможно, он уехал в Америку, – осторожно заметил Том.– Нет. Это невозможно. Американские иммиграционные власти предупреждены на этот счет. – Мистер Гринлиф, не глядя на него, продолжал шагать взад и вперед. – А что ты сам думаешь – где он может быть?– Он может скрываться в Италии, сэр, это совсем не трудно, если не останавливаться в гостиницах, где для регистрации требуют паспорт.– Здесь есть гостиницы, где можно не регистрироваться?– Официально нет. Но для того, кто знает итальянский так же хорошо, как Дикки, это не проблема. Более того, за деньги хозяин какой-нибудь маленькой гостиницы ничего бы не сказал даже в том случае, если бы он знал, что его зовут Ричард Гринлиф.– По-твоему, он этим и занимается? – Мистер Гринлиф неожиданно посмотрел на него, и Том снова увидел жалкое выражение в его глазах, на которое обратил внимание в тот вечер, когда они встретились впервые.– Нет… я… может быть. Я не знаю, что сказать по этому поводу. – Он помолчал. – Мне горько об этом говорить, мистер Гринлиф, но, по-моему, Дикки мертв.Выражение лица мистера Гринлифа не изменилось.– И все из-за той депрессии, о которой ты упоминал? Что он тебе сказал?– Это было его обычное состояние. – Том нахмурился. – История с Майлзом явно его потрясла. Такой уж он человек… Не любит открытости и никакого насилия не любит. – Том облизнул губы. Ему действительно было необычайно трудно выразить свои мысли. – Он говорил, что если еще что-то произойдет, то он что-нибудь с собой сделает… сам не знает что. Тогда я впервые понял, насколько он равнодушен к живописи. Может, только на время, но прежде я думал, что Дикки всегда обращался к живописи, когда с ним что-то происходило.– Он действительно воспринимает живопись так серьезно?– Да, – твердо сказал Том.Мистер Гринлиф снова поднял глаза к потолку и заложил руки за спину.– Жаль, мы не можем найти этого Ди Массимо. Вероятно, он что-то знает. Насколько я понимаю, они с Ричардом вместе ездили на Сицилию.– Я этого не знал, – сказал Том. Он догадался, что мистеру Гринлифу было известно об этом от Мардж.– Ди Массимо тоже исчез, если он вообще существовал. Я склонен полагать, что Ричард выдумал его, чтобы убедить меня в том, что он занимается живописью. Полицейские не могут найти художника по фамилии Ди Массимо в своих… картотеках, или как там они называются.– Я с ним никогда не встречался, – сказал Том. – Дикки говорил о нем пару раз. Я никогда не сомневался, что этот человек существует, и не только в картотеке. – Он рассмеялся.– Что это ты говорил насчет того, что «если еще что-то с ним произойдет»? А что с ним происходило?– Что было тогда в Риме, я не знал, но, кажется, теперь знаю, что он имел в виду. Его допрашивали по поводу затопленной лодки в Сан-Ремо. Вам об этом говорили?– Нет.– В Сан-Ремо нашли затонувшую моторную лодку. Она пропала в тот день или около того, когда мы с Дикки были там, а прогулку мы совершали почти на такой же. Там дают напрокат моторные лодки. Как бы там ни было, лодка была затоплена, и на ней нашли следы, которые, скорее всего, являлись следами крови. Получилось так, что лодку нашли сразу же после убийства Майлза, а меня они тогда разыскать не могли, потому что я путешествовал по стране, и поэтому спросили у Дикки, где я. Я даже подумал, что Дикки, вероятно, решил, уж не подозревают ли его в моем убийстве! – Том рассмеялся.– Боже праведный!– Я лишь строю догадки, исходя из тех вопросов, которые задавал мне несколько недель назад полицейский инспектор. Он говорил, что уже расспрашивал об этом Дикки. Самое странное, что я не знал, что меня разыскивают – не всерьез, но все же разыскивают, – пока не увидел заметку в газете в Венеции. Тогда я явился в полицейский участок и назвался.Том продолжал улыбаться. Несколько дней назад он решил, что будет лучше, если он сам расскажет обо всем этом мистеру Гринлифу, когда с ним увидится, независимо от того, известно мистеру Гринлифу о происшествии с лодкой в Сан-Ремо или нет. Будет хуже, если мистер Гринлиф узнает обо всем от полицейских, которые расскажут ему, что Том был с Дикки в Риме в то время, когда ему было известно, что полиция его разыскивает. Кроме того, рассказанное вписывается в то, что он говорил насчет подавленного состояния Дикки.– Мне не совсем это понятно, – сказал мистер Гринлиф. Он сидел на диване и внимательно слушал.– Все это позади, главное – мы с Дикки живы. Я вспомнил об этом только потому, что Дикки знал, что меня разыскивает полиция, ведь они его расспрашивали, где я. Возможно, во время первого допроса он не знал точно, где я, но знал по крайней мере, что я по-прежнему в Италии. Но даже когда я приехал в Рим и увиделся с ним, он не сообщил об этом в полицию. Он не хотел им помогать, он не такой. Я знаю об этом, потому что как раз в это время Мардж разговаривала со мною в Риме в гостинице, а Дикки был в участке, где его допрашивали полицейские. Его позиция была такая: пусть полиция сама меня ищет, а он им не скажет, где я.Мистер Гринлиф недовольно и чуть заметно покачал головой, как отец, понимающий, что Дикки именно такой.– Кажется, в тот вечер он и сказал: «Если что-то еще случится со мной»… Когда я был в Венеции, меня это несколько озадачило. Полицейские, наверное, думали, что я болван, раз не знал раньше, что меня ищут, но дело в том, что я действительно этого не знал.– Гмм, – равнодушно протянул мистер Гринлиф.Том поднялся, чтобы принести бренди.– Не могу согласиться с тем, что Ричард покончил с собой, – сказал мистер Гринлиф.– Мардж тоже в это не верит. Я просто сказал – возможно. Я тоже не думаю, что это могло произойти.– Не думаешь? А что же ты думаешь?– Что он скрывается, – сказал Том. – Могу я предложить вам немного бренди, сэр? Наверное, после Америки в этом доме несколько холодновато.– По правде говоря, да. – Мистер Гринлиф взял предложенный ему бокал.– Он ведь может быть и в другой стране, не обязательно в Италии, – сказал Том. – Из Неаполя он мог уехать в Грецию, во Францию, еще куда-то, ведь его начали искать не сразу.– Знаю, знаю, – устало проговорил мистер Гринлиф.26Том надеялся, что Мардж забудет о приглашении на вечеринку к торговцу антиквариатом в «Даниэли», но она не забыла. Около четырех часов дня мистер Гринлиф отправился в гостиницу, чтобы отдохнуть, и, как только он ушел, Мардж напомнила Тому о вечеринке в пять часов.– Ты правда хочешь пойти? – спросил Том. – Я даже имя хозяина не запомнил.– Малуф. М-а-л-у-ф, – сказала Мардж. – Я бы пошла. Мы ненадолго.Деваться было некуда. Больше всего Тому не нравилось то, что они собою представляли, – не один, а два участника дела Гринлифа, точно акробаты в цирке в луче прожектора. Он чувствовал – скорее знал, – что они являли собою лишь пару имен, которые мистер Малуф решил выставить напоказ, что-то вроде почетных гостей. А они взяли и пришли, потому что мистер Малуф наверняка всем сегодня рассказал, что на вечеринке будут Мардж Шервуд и Том Рипли. Том находил это неприличным. А Мардж, значит, ничуть не волнует исчезновение Дикки, раз она с такой легкостью откликается на приглашение. Тому даже казалось, что Мардж поглощала один бокал мартини за другим на дармовщинку, как будто она не могла получить все это в его доме или он не мог угостить ее мартини за обедом с мистером Гринлифом.Том медленно потягивал свой напиток, устроившись подальше от Мардж, в другом конце комнаты. Когда кто-нибудь начинал разговор с того, что спрашивал, не был ли он приятелем Дикки Гринлифа, он отвечал, что да, а вот Мардж он знает не очень хорошо.– Мисс Шервуд гостит у меня в доме, – отвечал он с улыбкой, в которой сквозило беспокойство.– А где же мистер Гринлиф? Как жаль, что вы не взяли его с собой, – заметил мистер Малуф, точно слон, приближаясь к Тому боком и протягивая ему «манхэттен»[95] в бокале для шампанского.На нем был пестрый клетчатый костюм из английского твида. Такие костюмы, подумал Том, англичане шьют с большой неохотой и разве что для таких американцев, как этот Руди Малуф.– Мистер Гринлиф отдыхает, – сказал Том. – Мы увидимся с ним позже, за ужином.– Вот как! – откликнулся мистер Малуф. – Вы читали вечерние газеты? – Этот вопрос он задал вежливо, придав лицу строгое и почтительное выражение.– Читал, – ответил Том.Мистер Малуф кивнул, но ничего больше не сказал. О каких малозначительных вещах он собирался рассуждать, подумал Том, если он уже говорил, что не читает газет? В вечерних газетах писали, что в Венецию прибыл мистер Гринлиф и остановился в «Гритти Палас». О том, что в Рим прибыл частный детектив из Америки, не сообщалось, как не сообщалось и о том, что таковой находится в пути, что заставило Тома усомниться в рассказе мистера Гринлифа о частном детективе. Ему казалось, что этот рассказ он слышал от кого-то другого, а может, это был один из его надуманных страхов, которые никогда не имели в основании ни грана достоверности и которых, по прошествии пары недель, он стыдился: как можно было вообще в такое верить? Или, например, в то, что у Мардж с Дикки в Монджибелло была интрижка, что они чуть ли не были любовниками. Или в то, что страх перед разоблачением после подделки подписи в феврале погубит его и, продолжай он играть роль Дикки Гринлифа, все откроется. Страх перед разоблачением прошел. Последний его страх исчез после того, как семь из десяти экспертов в Америке заявили, что не верят в то, что чеки подделаны. Он мог бы подписать еще один перевод из американского банка и продолжать жить в образе Дикки Гринлифа, если бы только не позволил своим надуманным страхам взять над собой верх. Том стиснул зубы. Остатками сознания он продолжал прислушиваться к тому, что говорит мистер Малуф, который, стараясь произвести умное и серьезное впечатление, описывал свою утреннюю поездку на острова Мурано и Бурано. Том еще крепче стиснул зубы. Он слушал, нахмурившись, но сам продолжал размышлять о своей собственной жизни. Может, пока не доказано обратное, ему и стоит поверить в рассказ мистера Гринлифа о приезде частного детектива, но это не должно его волновать и вызывать страх, который он никоим образом не должен обнаруживать.Том рассеянно ответил на какое-то замечание мистера Малуфа, и тот, добродушно и беззлобно рассмеявшись, отошел в сторону. Том презрительно смотрел на его широкую удаляющуюся спину, понимая, что и раньше, и сейчас он был груб, что нужно взять себя в руки, потому что выказывать любезность даже по отношению к этой горстке второсортных торговцев антиквариатом и покупателей бижутерии и пепельниц – Том видел образцы их товаров, разложенные на кровати в спальне, где гости сложили свои пальто, – обязанность джентльмена. Но они слишком уж напоминали ему тех людей, с которыми он распрощался в Нью-Йорке, думал он, поэтому они и вызывали у него нервный зуд и ему так хотелось бежать.В конце концов, оставался он здесь только из-за Мардж, из-за нее одной. Она была всему виной. Том отпил мартини, поднял глаза к потолку и подумал, что не пройдет и нескольких месяцев, как он научится выносить присутствие даже таких людей, ему хватит на это нервов и терпения – если он снова окажется среди них. Вообще-то, после отъезда из Нью-Йорка он стал лучше, а будет еще лучше. Он глядел в потолок и думал о том, как поплывет под парусом в Грецию, выйдет из Венеции и направится к югу по Адриатическому морю, потом войдет в Ионическое море и поплывет к острову Крит. Так он и сделает этим летом. В июне. Июнь. Какое сладкое и приятное слово, сколько в нем чистоты и неги, сколько солнца! Однако мечтания его длились всего несколько секунд. В уши ему снова ворвались громкие и резкие голоса американцев; точно когтями впивались их слова ему в плечи и спину. Он невольно отошел от того места, где стоял, и приблизился к Мардж. В комнате, помимо нее, были еще две женщины, отвратительные жены двух отвратительных джентльменов, и Мардж, надо признать, выглядела лучше их обеих, но ее голос, как ему казалось, был хуже, такой же, как у них, только еще хуже.Он собрался было сказать, что пора бы и уходить, но, поскольку мужчине не пристало говорить об этом первым, ничего не сказал, а лишь присоединился к Мардж и окружавшим ее людям и улыбнулся. Кто-то наполнил его стакан. Мардж рассказывала о Монджибелло, говорила о своей книге, и трое лысых мужчин с седыми висками и морщинистыми лицами слушали ее как завороженные.Когда через несколько минут Мардж сама предложила уйти, пришлось изрядно попотеть, чтобы избавиться от Малуфа и его соратников, которые успели уже опьянеть и теперь настаивали на том, чтобы всем вместе идти ужинать и прихватить с собой заодно мистера Гринлифа!– Венеция для того и существует, чтобы интересно проводить здесь время! – дурачился мистер Малуф, не упуская возможности обнять Мардж и как бы удерживая ее. Том подумал, что хорошо, что он еще не ел, а то бы его непременно стошнило. – Какой номер у мистера Гринлифа? Давайте ему позвоним!Покачиваясь, мистер Малуф направился к телефону.– Кажется, нам пора отсюда убираться! – решительно проговорил Том в ухо Мардж.Он крепко стиснул ей локоть и повел к двери. По пути они раскланивались и улыбались, прощаясь со всеми.– В чем деле? – спросила Мардж, когда они вышли в коридор.– Ничего. Просто я подумал, что ничего интересного уже не будет, – ответил Том, пытаясь смягчить сказанное улыбкой.Мардж была достаточно высока, но не настолько, чтобы увидеть, что с ним происходит. Он был весь в поту. Пот выступил у него на лбу, и он стер его.– Мне скучно с этими людьми, – сказал он, – только и делают, что говорят все время о Дикки, а мы их даже не знаем и знать не хотим. Меня от них тошнит.– Смешные ты вещи говоришь. Со мной о Дикки никто не разговаривал, даже и не вспоминали о нем. По-моему, сегодня было гораздо интереснее, чем вчера у Питера.Том шел с высоко поднятой головой и молчал. Он ненавидел эту породу людей, но стоит ли говорить об этом Мардж, которая тоже к ней принадлежит?Они зашли за мистером Гринлифом в гостиницу. Ужинать было еще рано, и они выпили по аперитиву в кафе на улице возле «Гритти». Том старался скрасить свое поведение на вечеринке и в продолжение всего ужина был любезен и разговорчив. Мистер Гринлиф пребывал в приподнятом настроении, потому что только что позвонил жене и узнал, что она в отличном расположении духа и чувствует себя гораздо лучше. Мистер Гринлиф сказал, что последние десять дней врач делает ей новый курс уколов – кажется, с самыми положительными результатами.Ужин проходил спокойно. Том отпускал невинные, в меру забавные шутки, Мардж весело смеялась. Мистер Гринлиф настоял на том, чтобы расплатиться за ужин, после чего сказал, что возвращается в гостиницу, потому что не очень хорошо себя чувствует. Из того, что мистер Гринлиф заказал макароны и совсем не ел салат, Том сделал вывод, что он страдает «медвежьей болезнью», и готов был сообщить о великолепном средстве, имевшемся в каждой аптеке, но мистер Гринлиф был не из тех, с кем можно, даже наедине, обсуждать подобные темы.Мистер Гринлиф сказал, что завтра уезжает в Рим, и Том пообещал позвонить ему часов в девять утра, чтобы узнать, на каком поезде он уедет. Мардж уезжала в Рим вместе с мистером Гринлифом, и ей было все равно, какой будет поезд. Они дошли пешком до «Гритти» – у мистера Гринлифа было натянутое выражение лица, в своей серой шляпе с загнутыми полями он напоминал предпринимателя с Мэдисон-авеню, случайно оказавшегося на узких, зигзагообразных улочках, – после чего распрощались.– Мне очень жаль, что не удалось провести с вами больше времени, – сказал Том.– Мне тоже, мой мальчик. Быть может, в другой раз. – Мистер Гринлиф похлопал его по плечу.Возвращаясь домой с Мардж, Том испытывал своего рода воодушевление. Все прошло на удивление хорошо, думал он. Мардж всю дорогу болтала, а потом принялась хихикать, потому что у нее оторвалась бретелька лифчика и ей пришлось одной рукой ее поддерживать, о чем она ему и сказала. Том думал о письме, которое получил днем от Боба Деланси, – первая весточка от Боба, если не считать полученной тысячу лет назад открытки, в которой Боб писал, что полицейские расспрашивали всех в доме насчет подлога с налогами, совершенного несколько месяцев назад. Мошенник, как можно предположить, пользовался для получения чеков адресом Боба, а чеки доставал самым простым способом – вынимал конверты из щели в почтовом ящике, куда их засовывал почтальон. Допросили и почтальона, писал Боб, и тот вспомнил имя и фамилию на конвертах – Джордж Макалпайн. Бобу все это казалось забавным. Он описал реакцию некоторых жильцов, которых допрашивали полицейские. Кто именно брал письма на имя Джорджа Макалпайна – вот в чем загадка. Что ж, ничего страшного. Про эпизод с налогами Том не позабыл, потому что знал, что расследование когда-нибудь да начнется. Он был рад, что оно дошло до этой точки и дальше не продвинулось. Том и представить себе не мог, как полиция вообще сможет связать Тома Рипли с Джорджем Макалпайном. Кроме того, как заметил Боб, мошенник даже и не пытался обналичить чеки.Вернувшись домой, он сел в гостиной, чтобы перечитать письмо Боба. Мардж поднялась наверх, чтобы собрать вещи, а потом лечь спать. Том тоже устал, но предвкушение завтрашней свободы, когда уедут Мардж и мистер Гринлиф, было таким приятным, что он не прочь был бодрствовать всю ночь. Он снял башмаки, забрался с ногами на диван, откинулся на подушку и продолжил читать письмо Боба. «Полицейские считают, что почту время от времени забирает кто-то из посторонних, потому что ни один болван, живущий в этом доме, на мошенника не похож…» Странно было читать о нью-йоркских знакомых, Эде и Лоррейне, об этой барышне с мозгами тритона, которая хотела остаться в его каюте, когда он покидал Нью-Йорк. Странно и совершенно неинтересно. Какую жалкую жизнь они вели, перемещаясь по Нью-Йорку, спускаясь в подземку и поднимаясь оттуда, простаивая ради собственного удовольствия в каком-нибудь грязном баре на Третьей авеню, смотря телевизор, а если появлялись деньги, посещая изредка бары на Мэдисон-авеню или хороший ресторан, – как все это было убого по сравнению с самой затрапезной trattoria[96] в Венеции, с заставленными зелеными салатами столами, с тарелками великолепных сыров, с дружелюбными официантами, которые приносят вам лучшее вино на свете! «Как я тебе завидую, что ты живешь в Венеции в старом палаццо! – писал Боб. – Часто ли ты ездишь на гондоле? Как там девушки? Что, если ты так загордишься, что не станешь ни с кем из нас и разговаривать? Кстати, когда ты собираешься возвращаться?»«Никогда, – подумал Том. – Может, я вообще в Штаты не вернусь». Дело не столько в Европе, сколько в том, какие он провел в одиночестве вечера в Венеции и Риме, – вот что заставляет его думать, что он никогда не вернется. Вечера наедине с самим собой, когда просто изучаешь карты или валяешься, перелистывая путеводитель, на диване. Вечера, когда перебираешь одежду – свою и Дикки, держишь на ладони его кольца или проводишь пальцами по чемодану из кожи антилопы от Гуччи. Он почистил чемодан специальной английской кожаной щеточкой и сделал это не потому, что чемодан нуждался в чистке, а чтобы он лучше сохранился. Том любил вещи, не вещи вообще, во всем их множестве, а лишь некоторые, избранные, с которыми уже никогда не расставался. У владельца вещей появляется чувство собственного достоинства. Вещи нужны ему не для того, чтобы выставлять их напоказ, он ценит в них качество, а это отношение сродни любви. Вещи напоминают Тому, что он существует, ему радостно сознавать свое существование. Как все просто. А ведь это кое-что значит! Он существует. Многим ли людям на свете, даже тем, у которых есть деньги, известно, что значит существовать? Для этого не нужны деньги, не нужно много денег, нужна твердая уверенность. К ней-то он и шел, еще когда жил у Марка Прайминджера. Он по достоинству оценил вещи Марка Прайминджера, именно они и привлекли Тома к нему в дом, но эти вещи ему не принадлежали, он не имел возможности, зарабатывая сорок долларов в неделю, что-то приобретать для себя. Даже если бы он экономил, лучшие годы его жизни ушли бы на то, чтобы скопить денег и приобрести то, что он хотел. Деньги Дикки лишь дали ему дополнительный толчок на том пути, по которому он уже шел. Они позволяли ему увидеть Грецию, собирать, если захочется, этрусскую керамику (недавно он прочитал интересную книгу по этому предмету, написанную живущим в Риме американцем), стать членом художественного общества и оказывать ему материальную поддержку. Деньги давали ему досуг, чтобы, например, как сегодня вечером, почитать вволю Мальро – ведь завтра утром не нужно идти на работу. Он только что купил двухтомное издание «Psychologie de l’art»[97] Мальро, которое как раз и читал, с большим удовольствием, с помощью словаря. Том решил немного соснуть, потом еще почитать, и не важно, который будет час. У него было блаженное, сонное состояние, хотя он и выпил кофе. Как будто кто-то обнимал его за плечи – так было удобно лежать на диване, – нет, когда обнимают, не так удобно. Он решил провести здесь всю ночь. Гораздо удобнее, чем на диване наверху. Какое-то время спустя можно будет сходить за одеялом.– Том?Он открыл глаза. Мардж босиком спускалась по лестнице. Том приподнялся. В руке она держала его коричневую кожаную коробочку.– Я нашла тут кольца Дикки, – с трудом переводя дыхание, проговорила она.– А! Он дал мне их на хранение. – Том встал с дивана.– Когда?– Кажется, в Риме.Он отступил на шаг, наткнулся на башмак и поднял его главным образом для того, чтобы показать, что он спокоен.– Что он задумал? Зачем ему было отдавать тебе кольца?Искала, наверное, нитки, чтобы зашить лифчик, подумал Том. Какого черта он не спрятал кольца куда-нибудь подальше, например в чемодан за подкладку?– Право, не знаю, – сказал Том. – Причуда какая-то. Ты ведь его знаешь. Он сказал, что если с ним что-нибудь случится, то ему хотелось бы, чтобы кольца остались у меня.На лице у Мардж было написано недоумение.– Куда он собирался?– На Сицилию, в Палермо.Том держал башмак в обеих руках так, чтобы использовать его деревянный каблук как орудие. У него мгновенно промелькнуло в голове, как он это сделает: ударит ее башмаком, потом вытащит тело через входную дверь и сбросит в канал. Скажет, что упала, поскользнулась на мху. Но ведь она так хорошо плавает! Может удержаться на плаву.Мардж взглянула на коробочку.– Значит, он хотел покончить с собой.– Да… если взглянуть с этой стороны. Эти кольца… они-то и заставляют думать, что он так и сделал.– Почему ты раньше об этом ничего не говорил?– Я совершенно про них забыл. Спрятал, чтобы они не потерялись, но с того дня, как он мне их дал, мне и в голову не приходило взглянуть на них.– Дикки либо покончил с собой, либо поменял свое имя – не так ли?– Да, – сказал Том печально, но твердо.– Надо сообщить об этом мистеру Гринлифу.– Я так и сделаю. И мистеру Гринлифу, и полиции.– Теперь практически все ясно, – сказала Мардж.Том крутил в руках башмак так, словно это была перчатка, но каблук держал наготове, потому что Мардж как-то странно на него смотрела, продолжая о чем-то думать. Она что, издевается над ним? Может, ей уже все известно?– Ни на минуту не могу представить Дикки без колец, – честно призналась Мардж, и Том понял, что она не знает ответа на главный вопрос, что мысли ее блуждают где-то далеко, в другом направлении.Он успокоился, устало опустился на диван и сделал вид, будто надевает башмаки.– Да, это трудно представить, – машинально согласился он.– Если бы не было так поздно, я бы сейчас позвонила мистеру Гринлифу. Он, наверное, в постели, но я знаю, что, если расскажу ему, он всю ночь не будет спать.Том пытался надеть второй башмак. Даже в пальцах рук он не чувствовал силы, они были вялые. Он стал соображать, что бы можно было сказать разумное.– Мне жаль, что я раньше об этом не сказал, – выдавил он из себя низким голосом. – Просто это одна из тех вещей, которая…– Кажется, теперь мистеру Гринлифу нет смысла приглашать сюда частного сыщика, а? – В ее голосе слышалась дрожь.Том посмотрел на нее. Мардж готова была расплакаться. Том понял, что она впервые допустила до себя мысль, что Дикки мертв, что это может быть правдой. Он медленно подошел к ней.– Извини меня, Мардж. Прости, что я раньше не сказал об этих кольцах.Он обнял ее одной рукой. Вынужден был сделать это, потому что она прильнула к нему. Он принюхался к запаху ее духов. «Страдивари», наверное.– Это одна из причин, почему я думал, что он покончил с собой, – так мне, по крайней мере, казалось.– Да, – всхлипнула она.Мардж не плакала, но не могла поднять голову. Тому подумалось, что именно так ведет себя человек, только что узнавший о смерти близкого. А ведь она действительно потеряла близкого.– Выпьешь бренди? – ласково спросил он.– Нет.– Пойдем присядем на диван.Он повел ее к дивану.Мардж села, а Том пошел в другой конец комнаты и налил две рюмки бренди. Когда он обернулся, ее не было. На верхних ступеньках лестницы мелькнул лишь кончик ее платья и босые ноги.Наверное, хочет побыть одна, подумал Том. Он решил было отнести ей бренди, но тут же передумал. Бренди ей вряд ли поможет. Он понимал ее состояние. С мрачным видом Том отнес обе рюмки в бар. Поначалу он собирался вылить в бутылку только одну из них, но вылил обе и поставил бутылку на место.Он снова опустился в кресло и, перекинув ногу через подлокотник, принялся болтать ею. Сил на то, чтобы снять башмаки, уже не оставалось. Ему вдруг пришло в голову, что он испытывает точно такую же усталость, как в тот раз, когда убил Фредди Майлза, или после убийства Дикки в Сан-Ремо. И сейчас он был близок к этому! С каким хладнокровием обдумывал он, как будет бить ее каблуком до тех пор, пока она не рухнет без чувств, причем делать это, чтобы не повредить кожу, он хотел не грубо, и как потом потащит тело через холл, вытащит, предварительно выключив свет, чтобы их никто не увидел в дверь; и как быстро он сочинил историю о том, что она поскользнулась, а потом подумал о том, что она наверняка приплывет обратно к ступеням, но он вовсе не собирался ни прыгать в воду, ни звать на помощь… Он даже представил себе, какими именно словами они потом обменяются с мистером Гринлифом, мистер Гринлиф будет потрясен и ошеломлен, да и он, очевидно, будет потрясен не меньше, но именно что «очевидно». Внутренне он сохранит то же спокойствие и ту же уверенность, что и после убийства Фредди, потому что рассказ его будет неопровержим. Как и рассказ о Сан-Ремо. Его истории были неопровержимы, потому что он так тщательно обдумывал их, что и сам начинал в них верить.Какое-то время он даже слышал свой собственный голос: «…Я стоял на ступеньках и звал ее, думал, что она вот-вот всплывет или что она шутит надо мной… Я не был уверен, что с ней что-то случилось, всего за минуту до этого она была в прекрасном настроении…» Том напрягся. В голове у него будто крутилась пластинка, прямо в гостиной разворачивалась небольшая драма, и он не мог ее остановить. Он видел себя с итальянскими полицейскими и с мистером Гринлифом возле больших дверей, которые вели в холл, и слышал, как честно все рассказывает. И ему верят.Но пугали его не этот диалог и не полная убежденность в том, что он сделал это (он знал, что этого не делал), а то, что он помнил, как стоял перед Мардж с башмаком в руке и хладнокровно и методично представлял все свои дальнейшие действия. Дважды это уже произошло, и оба раза были не плодом его воображения, а реальностью. Он мог бы сказать, что вовсе не хотел этого делать, и, однако же, сделал. Он не хотел быть убийцей. Иногда он совершенно забывал о своих убийствах – только сейчас до него это дошло. Но иногда – как теперь – вспоминал их. Сегодня, размышляя о смысле вещей и о том, почему ему нравится жить в Европе, он явно о них забыл.Том повернулся на бок, положив одну ногу на диван. Он был весь в поту, его трясло. Что с ним происходит? Что произошло? Увидевшись завтра с мистером Гринлифом, не наболтает ли он ему всякой чепухи о том, как Мардж упала в канал, как он звал на помощь, как прыгнул в воду и не смог ее найти? Даже если Мардж будет стоять рядом, не разойдется ли он и не расскажет ли всю эту историю, тем самым обнаружив, что он маньяк?Завтра ему предстоит сообщить мистеру Гринлифу о кольцах. Нужно пересказать ту же самую историю, которую уже слышала Мардж. Чтобы рассказ звучал правдоподобно, необходимы подробности. Он начал их сочинять. Его мозг успокоился. Том представил себе номер в римской гостинице, как они стоят и разговаривают, как Дикки снимает оба кольца и протягивает ему. Дикки говорит: «Никому об этом не говори…»27Мардж позвонила мистеру Гринлифу в половине девятого утра, чтобы узнать, когда к нему можно зайти в гостиницу. Но мистер Гринлиф, должно быть, заметил, что она чем-то расстроена. Том слышал, как она начала рассказывать ему о кольцах. Мардж говорила теми же словами, что и Том, когда рассказывал о кольцах, – очевидно, она поверила ему, – но какова была реакция мистера Гринлифа, Том не знал. Он боялся, что после этой новости все встанет на свои места и, когда они увидятся утром с мистером Гринлифом, тот окажется в обществе полицейского, который арестует Тома Рипли. Такая возможность сводила на нет преимущество его отсутствия в тот момент, когда мистер Гринлиф узнает о кольцах.– Что он сказал? – спросил Том, когда Мардж повесила трубку.Мардж устало опустилась на стул, стоявший в другом конце комнаты.– Кажется, он чувствует то же самое, что и я. Так и сказал. Похоже на то, что Дикки собирался покончить с собой.У мистера Гринлифа будет еще время поразмыслить об этом, прежде чем они туда доберутся, подумал Том.– Когда нам нужно там быть? – спросил он.– Я сказала ему, что около половины десятого. Как только выпьем кофе. Кофе уже готов.Мардж поднялась и ушла на кухню. На ней был тот же костюм, в котором она приехала сюда.Том нерешительно присел на краешек дивана и ослабил узел галстука. Он спал на диване в одежде, и Мардж разбудила его несколько минут назад. Он понять не мог, как сумел проспать всю ночь в холодной комнате. Это его обескуражило. Мардж очень удивилась, обнаружив его там. Том чувствовал, как затекли его шея, спина и правое плечо. Ощущение было неприятное. Неожиданно он вскочил.– Пойду наверх, умоюсь, – сказал он Мардж.Заглянув в свою спальню наверху, Том увидел, что Мардж уже упаковала дорожную сумку и закрыла ее на замок. Том надеялся, что она уедет вместе с мистером Гринлифом на одном из утренних поездов. Наверняка уедут, потому что мистер Гринлиф встречает сегодня в Риме американского сыщика.Том разделся в соседней комнате, потом пошел в ванную и пустил душ. Взглянув на себя в зеркало, он решил сначала побриться и вернулся обратно в спальню, чтобы взять электробритву, которую без особой причины убрал из ванной, когда приехала Мардж. На обратном пути он услышал, как зазвонил телефон. Мардж сняла трубку. Том перегнулся через перила и прислушался.– Да-да, хорошо, – говорила она. – Ничего страшного, если не получится… Я скажу ему… Хорошо, мы поторопимся. Том сейчас в ванной… Примерно через час. Пока.Он услышал, как Мардж поднимается по лестнице, и отступил, потому что был голый.– Том! – крикнула она. – Прилетел американский сыщик! Он только что звонил мистеру Гринлифу из аэропорта, что едет к нему!– Отлично! – отозвался Том и с недовольным видом побрел в ванную.Выключив душ, он воткнул бритву в розетку. А если бы он стоял под душем? Мардж все равно крикнула бы ему, попросту надеясь на то, что он ее услышит. Он будет рад, когда она наконец уедет, и надеется, что это произойдет сегодня утром. Если, конечно, они с мистером Гринлифом не задумали остаться, чтобы посмотреть, что предпримет сыщик в отношении Тома. Том понял, что сыщик прибыл в Венецию специально для встречи с ним, иначе он дожидался бы мистера Гринлифа в Риме. Интересно, понимает ли это Мардж, подумал Том. Скорее всего, нет. Здесь требуются хотя бы минимальные умственные усилия.Том надел костюм спокойных тонов, завязал галстук и спустился вниз, чтобы выпить с Мардж кофе. Он пустил в душе такую горячую воду, какую только мог вытерпеть, и теперь чувствовал себя гораздо лучше. Мардж за кофе почти ничего не говорила, только заметила, что кольца кое-что значат и для мистера Гринлифа, и для сыщика, и, как ей кажется, для сыщика это тоже будет свидетельством того, что Дикки покончил жизнь самоубийством. Том надеялся, что Мардж права. Все зависит от того, что за человек этот сыщик. Все зависит от того впечатления, какое он произведет на сыщика при первой встрече.Был серый, холодный день, к девяти часам дождь уже прекратился, но, судя по всему, он пойдет снова, вероятно в полдень. Том и Мардж сели в гондолу до площади Сан-Марко, а оттуда пошли пешком к «Гритти». Они позвонили из вестибюля в номер мистера Гринлифа. Мистер Гринлиф ответил, что мистер Мак-Каррон у него, и пригласил их подняться.Мистер Гринлиф открыл им дверь.– Доброе утро, – сказал он и по-отечески сжал Мардж руку выше локтя. – Том…Том вошел следом за Мардж. Сыщик, невысокий крепыш лет тридцати пяти, стоял возле окна. Он глядел дружески и выжидающе. В меру сообразительный, но только в меру – таково было первое впечатление Тома.– Это Элвин Мак-Каррон, – сказал мистер Гринлиф. – Мисс Шервуд и мистер Рипли.– Доброе утро, – произнесли все разом.Том обратил внимание на новенький чемодан, лежавший на кровати. Вокруг него были разбросаны бумаги и фотографии. Мак-Каррон внимательно смотрел на него.– Насколько я знаю, вы приятель Ричарда? – спросил он.– Мы оба его приятели, – ответил Том.Их на минуту прервал мистер Гринлиф, предложив всем сесть. Номер был большой, обставлен громоздкой мебелью, окна выходили на канал. Том сел в кресло без подлокотников, обтянутое красной материей. Мак-Каррон устроился на кровати и принялся перебирать стопку бумаг. Среди них, отметил Том, было несколько копий, похожих на чеки Дикки, и фотографии Дикки.– Кольца при вас? – спросил Мак-Каррон и перевел взгляд с Тома на Мардж.– Да, – грустно произнесла Мардж, поднимаясь.Она вынула кольца из сумочки и протянула их Мак-Каррону.Мак-Каррон положил кольца на ладони так, чтобы их мог видеть мистер Гринлиф.– Это они? – спросил Мак-Каррон, и мистер Гринлиф кивнул, удостоив кольца лишь самого беглого взгляда, а на лице Мардж появилось обиженное выражение, как будто она хотела сказать: «Уж я-то знаю эти кольца не хуже мистера Гринлифа!»Мак-Каррон повернулся к Тому.– Когда он вам дал эти кольца? – спросил он.– В Риме. Насколько могу вспомнить, третьего февраля, за несколько дней до убийства Фредди Майлза, – ответил Том.Сыщик с осторожным любопытством рассматривал его. У него были карие глаза, вьющиеся каштановые волосы, коротко подстриженные на висках, надо лбом возвышался завиток, какой в моде у школьников, а на толстой коже лба выступила пара морщин. Глядя на такое лицо, ничего не скажешь, подумал Том, лицо натренированное.– Что он сказал вам, когда отдавал кольца?– Он сказал, что, если с ним что-нибудь случится, он хотел бы, чтобы они сохранились у меня. Я спросил его – а что с ним может случиться? Он сказал, что не знает, но что-нибудь может случиться. – Том сделал умышленную паузу. – В тот момент мне показалось, что он в таком же настроении, что и всегда. Мы просто разговаривали с ним, мне и в голову не могло прийти, что он собирается покончить с собой. Я знал, что он собирается уехать, вот и все.– Куда? – спросил сыщик.– В Палермо, – ответил он. Том посмотрел на Мардж. – Кажется, он отдал их мне в тот день, когда ты разговаривала с ним в Риме, в «Ингильтерре». В тот день или накануне. Ты не помнишь, какое это было число?– Второе февраля, – произнесла Мардж тихим голосом.Мак-Каррон записывал их ответы.– Что вы еще можете добавить? – спросил он у Тома. – В какое время дня это было? Он выпивал до этого?– Нет. Он пьет очень мало. Это была первая половина дня. Он попросил меня о кольцах никому не рассказывать, и я, разумеется, согласился. Я спрятал кольца и, как уже говорил мисс Шервуд, совершенно о них забыл, а забыл, наверное, потому, что внушил себе, что говорить о них никому нельзя. Таково было его желание.Том говорил откровенно, слегка запинаясь, не особенно задумываясь. Ему казалось, что в таких случаях любой станет запинаться.– Что вы сделали с кольцами?– Положил в какую-то старую коробку. Я складываю в нее пуговицы.Мак-Каррон с минуту молча рассматривал его, и Том использовал эту минуту для того, чтобы взять себя в руки. От этого спокойного, но бдительного ирландца всего можно ожидать – вопроса, который поставит в тупик, категорического заявления, что он лжет. Том перебрал в голове имеющиеся у него факты и решил защищаться до конца. Тому казалось, что он слышит дыхание Мардж в наступившей тишине, и когда мистер Гринлиф кашлянул, он вздрогнул. Мистер Гринлиф выглядел на удивление спокойным, казалось даже, что ему скучно. Уж не затеял ли он что-нибудь вместе с Мак-Карроном против него, подумал Том, после того как они обсудили историю с кольцами?– Можно ли предположить, что он дал вам кольца на хранение на короткое время? Он прежде делал что-нибудь подобное? – спросил Мак-Каррон.– Нет, – ответила Мардж, прежде чем Том успел что-либо сказать.Тому стало легче дышать. Он видел, что Мак-Каррон и сам не знает, как быть. Мак-Каррон ждал, что скажет Том.– Он давал мне некоторые вещи, – сказал Том. – Иногда разрешал надевать его пиджаки и галстуки. Но кольца – это, конечно, совсем другое дело.Ему очень хотелось это сказать, потому что Мардж, несомненно, знала, что Дикки однажды застал Тома в своей одежде.– Не могу себе представить Дикки без колец, – сказала Мардж Мак-Каррону. – Он снимал зеленое кольцо, когда купался, но после купания сразу же надевал его. Эти кольца – как бы часть его самого. Вот почему я думаю, что он либо собирался покончить с собой, либо скрыться.Мак-Каррон кивнул.– Вы не знаете, были ли у него враги?– Что вы, какие враги? – ответил Том. – Я уже думал об этом.– А почему, как вы полагаете, ему захотелось изменить свою внешность или принять облик другого человека?Том ответил осторожно, с трудом поворачивая затекшую шею:– Может быть… нет, в Европе это невозможно. Ему понадобился бы другой паспорт. В какую бы страну он ни въехал, ему бы нужен был паспорт. Даже для того, чтобы остановиться в гостинице, необходим паспорт.– Ты мне говорил, что можно обойтись и без паспорта, – сказал мистер Гринлиф.– Да, в небольших итальянских гостиницах. Теперь это, впрочем, сложнее. Но я не понимаю, как после всей шумихи по поводу его исчезновения он вообще смог держаться, – сказал Том. – Кто-то наверняка бы его уже выдал.– При нем был его паспорт, это точно, – сказал Мак-Каррон, – потому что он ездил с ним на Сицилию и зарегистрировался в большой гостинице.– Это так, – сказал Том.Какое-то время Мак-Каррон делал записи, а потом поднял глаза на Тома.– Ну и как вам все это видится, мистер Рипли?Этот Мак-Каррон еще не угомонился, решил Том. Наверное, еще и один на один захочет с ним поговорить.– Пожалуй, я согласен с мисс Шервуд. Похоже, он покончил с собой, и кажется, давно собирался это сделать. Я уже говорил это мистеру Гринлифу.Мак-Каррон взглянул на мистера Гринлифа, но мистер Гринлиф ничего не сказал, а лишь выжидающе смотрел на Мак-Каррона. У Тома было такое чувство, будто Мак-Каррон тоже склоняется к тому, что Дикки мертв и тратить время и деньги на его поездку не было смысла.– Я бы хотел еще раз проверить эти факты, – сказал Мак-Каррон и снова углубился в свои бумаги. По всему было видно, что он не намерен был отступать. – Последний раз Ричарда видели пятнадцатого февраля, когда он сошел в Неаполе с парохода, пришедшего из Палермо.– Именно так, – сказал мистер Гринлиф. – Стюард запомнил его.– Но после этого он не появился ни в одной гостинице, и от него не было никаких известий. – Мак-Каррон перевел взгляд с мистера Гринлифа на Тома.– Никаких, – сказал Том.Мак-Каррон взглянул на Мардж.– Никаких, – сказала Мардж.– А когда вы видели его в последний раз, мисс Шервуд?– Двадцать третьего ноября, когда он уехал в Сан-Ремо, – быстро ответила Мардж.– Вы тогда были в Монгибелло? – спросил Мак-Каррон. Он именно так назвал город, обнаружив тем самым, что не знает итальянского языка.– Да, – ответила Мардж. – Мне не удалось встретиться с ним в феврале в Риме, и в последний раз я виделась с ним в Монджибелло.Молодчина Мардж! Том ощутил прилив симпатии к ней – все другие чувства отошли на задний план. Он с утра начал испытывать к ней расположение, и это вопреки тому, что она продолжала его раздражать.– В Риме он старался всех избегать, – вставил Том. – Вот почему, когда он отдал мне кольца, я решил, что он задумал уехать подальше от всех, кого знал, пожить в другом городе, да и вообще на какое-то время исчезнуть.– Как вы думаете – почему?Том развил свою мысль, упомянув об убийстве его друга Фредди Майлза и о том, какое воздействие оно имело на Дикки.– Вы считаете, Ричарду известно, кто убил Фредди Майлза?– Нет, я так не считаю.Мак-Каррон подождал, какое мнение выскажет на этот счет Мардж.– Нет, – сказала она, покачав головой.– Подумайте вот о чем, – обратился Мак-Каррон к Тому. – Не кажется ли вам, что это объясняет его поведение? Не кажется ли вам, что он скрывается сейчас потому, что хочет избежать расспросов полиции?Том на минуту задумался.– По-моему, ничто в его поведении не указывает на то, что это так.– Не кажется ли вам, что он чего-то боится?– Не могу себе представить – чего, – сказал Том.Мак-Каррон спросил Тома, близкими ли друзьями были Дикки и Фредди Майлз, кого еще он знает, кто был бы приятелем и Дикки, и Фредди, не брал ли один из них у другого в долг, были ли у них подружки…– Я знаю только Мардж, – ответил Том, но Мардж протестующе заметила, что она вовсе не подружка Фредди, поэтому никакого соперничества между ними из-за нее быть не могло.Мак-Каррон спросил, может ли Том утверждать, что он лучший приятель Дикки в Европе?– Я бы так не сказал, – ответил Том. – Скорее – Мардж Шервуд. Я вообще не знаком с приятелями Дикки в Европе.Мак-Каррон снова пытливо посмотрел Тому в лицо.– А какого вы мнения насчет поддельных подписей?– Разве эти подписи подделаны? По-моему, не все так считают.– А мне кажется, они не подделаны, – сказала Мардж.– Похоже, мнения разделились, – сказал Мак-Каррон. – Специалисты не считают, что письмо, отосланное им в неаполитанский банк, было подделкой, а это означает только одно: если подделана хоть одна подпись, значит он кого-то выгораживает. Допустим, подделка существует. Кого, по-вашему, он мог бы выгораживать?Том замялся в нерешительности, а Мардж ответила:– Зная его, не могу себе представить, чтобы он кого-то выгораживал. Да и зачем ему это?Мак-Каррон пристально смотрел на Тома, но Том не мог понять, сомневается ли он в его честности или же размышляет над услышанным. Мак-Каррон напоминал ему типичного американского торговца автомобилями, да и вообще торговца – жизнерадостный, учтивый человек, со средними умственными способностями, который с мужчиной может потолковать о бейсболе, а женщине отпустить глупый комплимент. Том составил о нем не слишком высокое мнение, хотя, с другой стороны, неумно недооценивать противника. Пока Том рассматривал его, Мак-Каррон раскрыл свой небольшой рот и произнес:– Если у вас есть еще несколько минут, мистер Рипли, не могли бы вы спуститься со мной ненадолго вниз?– Разумеется, – поднимаясь, ответил Том.– Мы скоро вернемся, – сказал Мак-Каррон, обращаясь к мистеру Гринлифу и Мардж.Подойдя к двери, Том обернулся, потому что мистер Гринлиф тоже поднялся и начал было что-то говорить, хотя Том его и не слушал. Том вдруг увидел, что идет дождь – по оконным стеклам хлестали серые потоки мелкого дождя. Он оглянулся, точно в последний раз, – торопливо, не в состоянии толком что-либо разглядеть. Мардж будто съежилась и показалась ему крохотной посреди огромной комнаты, а мистер Гринлиф по-старчески суетливо семенил ногами, против чего-то возражая. Но уютный гостиничный номер был вполне реален, как и вид по ту сторону канала, где стоял его дом, – из-за дождя его, однако, не было видно. Возможно, он никогда его больше не увидит.– Вы… скоро вернетесь? – спросил мистер Гринлиф.– Да-да, – ответил Мак-Каррон с безучастной решительностью палача.Они направились к лифту. Значит, так это все происходит, думал Том. Несколько слов, тихо произнесенных в вестибюле. После чего его передадут итальянской полиции, а Мак-Каррон, как и обещал, вернется в номер. Мак-Каррон прихватил с собой несколько бумаг, которые достал из своего портфеля. В лифте Том принялся рассматривать лепной узор, тянувшийся вдоль таблички с указанием этажа: яйцеобразный овал, вокруг четыре выпуклые точки, еще один овал, точки, и так до цифры с указанием первого этажа. «Скажи же что-нибудь разумное, что-нибудь банальное, хотя бы о мистере Гринлифе», – сказал про себя Том. Он стиснул зубы. Только бы его не прошиб сейчас пот. Он еще не начал потеть, но пот, скорее всего, выступит у него на лице, когда они окажутся в вестибюле. Мак-Каррон был ему едва по плечо. Когда лифт остановился, Том повернулся к нему и угрюмо спросил, обнажив зубы в улыбке:– Вы в первый раз в Венеции?– Да, – ответил Мак-Каррон. Он направился через вестибюль. – Зайдем сюда? – Он указал в сторону бара. В его голосе звучала вежливость.– Хорошо, – сказал Том.В баре было не много народа, но не оказалось ни одного свободного столика, который не стоял бы слишком близко к другим столикам. Неужели Мак-Каррон станет обвинять его в таком неудобном месте, преспокойно выкладывая на стол факт за фактом? Том сел на стул, который придвинул ему Мак-Каррон. Сам Мак-Каррон сел спиной к стене.Подошел официант.– Signori?– Кофе, – сказал Мак-Каррон.– Капучино, – сказал Том. – А вам капучино или эспрессо?– Который из них с молоком? Капучино?– Да.– Тогда мне его.Том сделал заказ.Мак-Каррон смотрел на него, улыбаясь краешком губ. Том ожидал три или четыре начала: «Так это вы убили Ричарда, не так ли? С кольцами-то, выходит, сплоховали?» Или: «Расскажите о моторной лодке в Сан-Ремо, мистер Рипли, и поподробнее». Или просто, спокойно направив разговор в нужном направлении: «Где вы были пятнадцатого февраля, когда Ричард высадился в… Неаполе? Хорошо, а где вы тогда жили? Где вы жили в январе?.. Вы можете это доказать?»Мак-Каррон, однако, ничего не говорил, а лишь разглядывал свои пухлые руки и слабо улыбался. Ему, наверное, кажется таким простым делом распутать этот клубок, думал Том, что и говорить о нем не хочется.За соседним столиком четверо итальянцев громко смеялись и болтали, перебивая друг друга. Том хотел бы быть от них подальше, но он сидел не шелохнувшись.Он весь сжался как пружина, но напряжение искало выхода. Потом он услышал свой собственный невероятно спокойный голос:– У вас нашлось время поговорить с… Роверини, когда вы были в Риме?И, едва задав этот вопрос, он понял, что хотел спросить именно это: он хотел узнать, слышал ли Мак-Каррон о лодке в Сан-Ремо.– Нет, – ответил Мак-Каррон. – Меня ждала записка, что мистер Гринлиф будет сегодня в Риме, но я прилетел в Рим так рано, что решил застать его здесь – а заодно и побеседовать с вами. – Мак-Каррон заглянул в свои бумаги. – Что за человек Ричард? Как бы вы описали его как личность?Значит, Мак-Каррон решил зайти с этой стороны? Том будет говорить, а он выискивать в его словах дополнительные ключи к разгадке? Или он просто нуждался в объективном мнении, которого не мог получить у родителей Дикки?– Он хотел стать художником, – начал Том, – но знал, что хорошим художником он никогда не станет. Он пытался вести себя так, будто это ему все равно, будто он вполне счастлив и будто именно такую жизнь он и хотел вести в Европе. – Том облизнул пересохшие губы. – Но по-моему, жизнь повернулась к нему боком. Отец, как вы, наверное, знаете, не одобрял его поведения. Да и с Мардж Дикки попал в неприятную историю.– Что вы имеете в виду?– Мардж его любила, а он ее нет, и в то же время он так часто виделся с нею в Монджибелло, что она продолжала надеяться… – Том почувствовал себя увереннее, но сделал вид, что ему трудно даются слова. – Вообще-то, он никогда со мной на эту тему не говорил и о Мардж всегда отзывался хорошо. Она ему очень нравилась, но всем было понятно – да и Мардж тоже, – что он никогда на ней не женится. Но Мардж не отступалась. Вероятно, это главная причина, по которой Дикки покинул Монджибелло.Мак-Каррон, так показалось Тому, слушал терпеливо и с сочувствием.– Что вы хотите сказать, утверждая, что она не отступалась? Что она предпринимала?Том подождал, пока официант поставил две чашки пенистого капучино и сунул счет под сахарницу.– Мардж продолжала писать ему, хотела с ним увидеться и в то же время, я уверен, вела себя очень тактично и не вмешивалась в его жизнь, когда он хотел побыть один. Дикки рассказал мне об этом в Риме, когда я виделся с ним. Он говорил, что после убийства Майлза у него не было ни малейшего желания встречаться с Мардж и он боялся, что она приедет в Рим из Монджибелло, прослышав о всех тех бедах, которые с ним приключились.– Почему, как вы думаете, он нервничал после убийства Майлза? – Мак-Каррон отхлебнул кофе, поморщился – оттого, что тот был то ли горячий, то ли крепкий, – и помешал его ложечкой.Том объяснил. Они были близкими друзьями, и Фредди был убит через несколько минут после того, как покинул его дом.– Как вы думаете, Ричард мог убить Фредди? – тихо спросил Мак-Каррон.– Нет, не мог.– Почему?– Потому что у него не было для этого причины – мне, по крайней мере, она не известна.– Обычно говорят так: такой-то на убийство не пойдет, – сказал Мак-Каррон. – А вы как считаете, Ричард мог бы пойти на убийство?Том заколебался, искренне желая ответить честно.– Никогда об этом не думал. Не знаю, что это за люди, которые готовы на убийство. Я видел, как он сердится…– Когда?Том описал два дня в Риме, когда Дикки, по его словам, рассердили и вывели из себя расспросы полицейских и он даже съехал с квартиры, чтобы не отвечать на телефонные звонки друзей и незнакомых людей. Том связал это с нараставшим недовольством Дикки, с крушением его надежд, потому что он не делал тех успехов в живописи, которых хотел. Он отозвался о Дикки как об упорном и гордом человеке, испытывавшем благоговейный страх перед своим отцом и потому готовым пренебречь его желаниями. Дикки, по мнению Тома, был странной личностью: он был щедр и к незнакомым людям, и к друзьям, но подвержен внезапным переменам настроения – от общительности до замкнутости. Подводя итог сказанному, Том назвал Дикки самым обыкновенным молодым человеком, которому приятно было считать себя неординарной личностью.– Если он и покончил с собой, – заключил Том, – то, вероятно, потому, что обнаружил в себе некоторые изъяны или несовершенства. Мне легче представить, что он покончил с собой, нежели считать, что он убил кого-то.– Но я вовсе не уверен, что он не убил Фредди Майлза. А вы?Мак-Каррон был совершенно искренен, Том был в этом уверен. Мак-Каррон даже ожидал, что он сейчас станет защищать Дикки, потому что они были друзьями. Том чувствовал, как страх покидает его, будто что-то очень медленно в нем растворяется.– И я не уверен, – сказал Том, – но не могу в это поверить.– Но это многое бы объяснило, не правда ли?– Да, – сказал Том. – Все.– Ну что ж, это только первый день работы, – сказал Мак-Каррон, оптимистично улыбнувшись. – Я еще не читал отчет в Риме. Возможно, после того как я окажусь в Риме, мне захочется еще раз поговорить с вами.Том пристально смотрел на него. Кажется, все позади.– Вы говорите по-итальянски?– Не очень хорошо, но читать могу. С французским у меня лучше, но я справлюсь, – ответил Мак-Каррон, будто речь шла о предмете второстепенной важности.Но это же очень важно, подумал Том. Он представить себе не мог, как Мак-Каррону удастся через переводчика вытянуть из Роверини то, что он знал о деле Гринлифа. Не сможет Мак-Каррон пообщаться и с такими людьми, как хозяйка дома, в котором жил Дикки Гринлиф в Риме. А ведь это очень важно.– Я разговаривал с Роверини в Венеции несколько недель назад, – сказал Том. – Передайте ему от меня привет.– Передам. – Мак-Каррон допил свой кофе. – Как вы думаете, где, по вашему мнению, он мог бы скрываться?Тому было неудобно сидеть на стуле, и он переменил позу. Это уже ближе к делу, подумал он.– Насколько мне известно, Италия нравится ему больше других стран. На Францию я бы не поставил. Греция тоже ему нравится. Как-то он говорил о том, что хочет побывать на Майорке. Испания, думаю, тоже не исключается.– Понятно, – вздохнув, сказал Мак-Каррон.– Вы возвращаетесь сегодня в Рим?Мак-Каррон поднял брови.– Наверное, если мне удастся поспать здесь несколько часов. Я две ночи не спал.А держится хорошо, подумал Том.– Думаю, мистер Гринлиф уже поинтересовался расписанием поездов. Есть два поезда утром и еще несколько днем. Он собирался уехать сегодня.– Мы уедем сегодня. – Мак-Каррон взял счет. – Большое спасибо вам за помощь, мистер Рипли. У меня есть ваш адрес и номер телефона на тот случай, если я снова захочу с вами повидаться.Они поднялись.– Вы не против, если я поднимусь и попрощаюсь с Мардж и мистером Гринлифом?Мак-Каррон был не против. Они снова поднялись на лифте. Том с трудом удерживал себя от того, чтобы не начать насвистывать какую-нибудь мелодию. В голове у него крутилась «Papa non vuole».Когда они вошли в номер, Том внимательно посмотрел на Мардж, ожидая увидеть с ее стороны признаки враждебности. Но вид у Мардж был явно трагический. Как будто она овдовела.– Я бы хотел и вам задать несколько вопросов, мисс Шервуд, – сказал Мак-Каррон. – Если вы не возражаете, – добавил он, обращаясь к мистеру Гринлифу.– Конечно нет. Я как раз собирался спуститься в вестибюль за газетами, – ответил мистер Гринлиф.Мак-Каррону еще работать и работать. Том распрощался с Мардж и мистером Гринлифом – на тот случай, если они поедут в Рим сегодня и он больше их не увидит. Мак-Каррону он сказал:– Буду рад приехать в Рим в любое время, если от меня будет какая-нибудь польза. До конца мая я собираюсь быть здесь.– До этого времени мы что-нибудь узнаем, – улыбнувшись, произнес Мак-Каррон с уверенностью ирландца.Том спустился в вестибюль вместе с мистером Гринлифом.– Он снова задал мне те же самые вопросы, – сказал Том мистеру Гринлифу, – а еще интересовался характером Ричарда.– Ну и что ты думаешь на этот счет? – спросил мистер Гринлиф. В его голосе прозвучала безнадежность.Том знал: покончил ли Дикки с собой или же где-то скрывается – и то и другое в глазах мистера Гринлифа предосудительно.– Я сказал ему то, что считаю правдой, – сказал Том, – а именно что он может и скрываться, а мог и покончить с собой.Мистер Гринлиф, оставив это высказывание без комментариев, лишь похлопал Тома по руке.– До свиданья, Том.– До свиданья, – сказал Том. – Дайте о себе знать.«У нас с мистером Гринлифом все в порядке», – подумал Том. И с Мардж тоже все будет в порядке. Она проглотила объяснение насчет самоубийства, и теперь ее мысли будут направлены только в эту сторону.Том провел день дома, ожидая телефонного звонка от Мак-Каррона и разговора с ним, пусть и несерьезного, но звонка не было. Позвонила лишь Тити, местная графиня, и пригласила его на коктейль во второй половине дня. Том принял приглашение.А следует ли ожидать неприятностей со стороны Мардж? – думал он. Она ведь никогда не доставляла ему неприятностей. Самоубийство Дикки – это idée fixe,[98] которая замечательно вписывается в ее ограниченное воображение.28Мак-Каррон позвонил Тому из Рима на следующий день и спросил имена всех, кого Дикки знал в Монджибелло. Кажется, Мак-Каррону только это и хотелось узнать, потому что он не торопясь записывал все фамилии и сверялся со списком, который дала ему Мардж. Большинство фамилий Мардж уже сообщила, но Том снова прошелся по списку вместе с их трудными адресами – разумеется, Джорджо, лодочник Пьетро, Мария, тетушка Фаусто, чьей фамилии он не знал, хотя и довольно туманно объяснил Мак-Каррону, как добраться до ее дома, лавочник Альдо, семейство Чекки и даже старый Стивенсон, художник-отшельник, живший за деревней, – Том никогда его не видел. У Тома несколько минут ушло на перечисление, а у Мак-Каррона, наверное, уйдет не один день на проверку. Он назвал всех, кроме синьора Пуччи, который занимался продажей дома Дикки и яхты и который, несомненно, расскажет Мак-Каррону, если тот еще не узнал это от Мардж, что Том Рипли приезжал в Монджибелло устраивать дела Дикки. Если Мак-Каррон даже знал, что он занимался делами Дикки, то Том не воспринимал это слишком серьезно. А что касается таких людей, как Альдо и Стивенсон, то пусть Мак-Каррон попробует что-то у них выведать.– А в Неаполе кто-нибудь есть? – спросил Мак-Каррон.– Насколько я знаю, нет.– В Риме?– К сожалению, я не видел его в Риме среди друзей.– Вы никогда не встречали этого художника… э-э… Ди Массимо?– Нет. Лишь один раз его видел, – ответил Том, – но я с ним не знаком.– Как он выглядит?– Да мы и виделись-то мельком на улице. Я оставил Дикки, который собирался с ним встретиться, одного, поэтому меня близко не было. Ростом пять футов девять дюймов, лет пятидесяти, черные волосы с сединой – вот и все, что помню. Довольно плотного телосложения. Помню, на нем был светло-серый костюм.– Гм… ну хорошо, – рассеянно произнес Мак-Каррон, записав услышанное. – Ну что ж, пожалуй, этого достаточно. Большое спасибо, мистер Рипли.– Всегда рад. Удачи вам.После этого Том несколько дней просидел дома, что на его месте сделал бы всякий, выжидая, пока поиски пропавшего друга не развернутся вовсю. Он отказался от трех или четырех приглашений на вечеринки. Газеты снова стали проявлять интерес к исчезновению Дикки, воодушевленные присутствием в Италии американского частного сыщика, которого нанял отец Дикки. Когда фотокорреспонденты из «Эуропео» и «Оджи» явились, чтобы сфотографировать дом и его самого, он велел им удалиться, а одного особенно настойчивого молодого человека просто взял под локоть и вытолкнул из гостиной. Однако в течение пяти дней не произошло ничего важного – ни телефонных звонков, ни писем, даже от tenente Роверини. Порой Том ожидал самого худшего, особенно в сумерках, когда чувствовал себя более подавленным, чем в другое время суток. Он представлял себе, как Роверини и Мак-Каррон вместе развивают теорию о том, что Дикки мог исчезнуть в ноябре, думал о том, как Мак-Каррон проверяет, когда он купил машину, и нападает на след, разузнав, что Дикки не возвращался после поездки в Сан-Ремо, а Том Рипли приезжал, чтобы договориться о продаже принадлежавших Дикки вещей. Он вновь и вновь вспоминал о том, как мистер Гринлиф устало и равнодушно попрощался с ним в то последнее утро в Венеции, как-то и не по-дружески, и воображал себе, как мистер Гринлиф с чувством негодования возвращается в Рим, потому что все усилия найти Дикки безрезультатны, и неожиданно требует провести тщательную проверку Тома Рипли, этого мерзавца, которого он послал за океан на свои деньги, чтобы тот попытался вернуть домой его сына.Но по утрам Том снова был оптимистом. Хорошо, что Мардж, несомненно, верила в то, что Дикки тосковал эти месяцы в Риме. Все его письма она сохранила и, наверное, покажет их Мак-Каррону. Замечательные, кстати сказать, письма. Том был рад, что так тщательно обдумывал их, когда писал. Мардж следует занести скорее в актив, чем в пассив. Как все-таки хорошо, что в тот вечер, когда она нашла кольца, он отложил в сторону свой башмак.Каждое утро, лежа в спальне, он наблюдал, как за окном, с трудом пробиваясь сквозь зимний туман, над мирным городом поднимается солнце, как оно несколько часов до полудня заливает все вокруг своими лучами, и это спокойное начало каждого дня сулило ему покой в будущем. Дни становились теплее. Было больше света, дождь шел реже. Скоро наступит весна, и в одно прекрасное утро, еще более прекрасное, чем эти, он покинет свой дом и отправится на пароходе в Грецию.Через неделю после отъезда мистера Гринлифа и Мак-Каррона Том позвонил мистеру Гринлифу в Рим. Мистеру Гринлифу нечего было сообщить, но Том ничего и не ждал. Мардж уехала домой. Пока мистер Гринлиф в Италии, думал Том, газеты будут печатать сообщения об этом деле ежедневно. Но сенсационного материала о деле Гринлифа явно не хватало.– А как ваша жена? – спросил Том.– Нормально. Напряжение, впрочем, все-таки сказывается. Вчера вечером я как раз с ней разговаривал.– Сочувствую, – сказал Том.Он подумал, что надо бы написать ей хорошее письмо, несколько дружеских слов, пока мистер Гринлиф в отъезде и она одна. Жаль, не подумал об этом раньше.Мистер Гринлиф сказал, что уедет в конце недели через Париж, где французская полиция также вела поиски. Мак-Каррон едет с ним, и если в Париже ничего не произойдет, оба отправятся домой.– Мне, да и кому угодно, ясно, – сказал мистер Гринлиф, – что он либо мертв, либо намеренно скрывается. На свете нет ни одного уголка, где бы не знали о том, что его разыскивают. Кроме разве что России. Но он, по-моему, никогда не стремился в эту страну, а?– В Россию? Нет, этого я от него не слышал.Очевидно, мистер Гринлиф придерживался той позиции, что Дикки либо мертв, либо черт его знает где. В ходе телефонного разговора позиция «черт его знает» была превалирующей.В тот же вечер Том отправился к Питеру Смит-Кингсли. У Питера были английские газеты, которые ему прислали друзья. На одной из них был запечатлен Том, выставляющий фотокорреспондента «Оджи» из своего дома. Том видел этот снимок и в итальянских газетах. Снимки, на которых он был изображен в Венеции, и фотографии его дома добрались и до Америки. Боб и Клио прислали ему авиапочтой его фотографии и материалы из нью-йоркских бульварных изданий. Все это казалось им ужасно интересным.– Меня от этого тошнит, – сказал Том. – Я торчу здесь только затем, чтобы оказывать кому-то любезности и помогать чем могу. Если кто-то из газетчиков еще попытается ворваться в мой дом, я его пристрелю.Он действительно был раздражен и возмущен, и это слышалось в его голосе.– Вполне тебя понимаю, – сказал Питер. – В конце мая я уезжаю домой. Если хочешь поехать со мной и пожить в Ирландии, то буду очень рад. Уверяю тебя, там чертовски спокойно.Том посмотрел на него. Питер уже рассказывал о своем старинном ирландском замке и показывал его фотографии. Тома вдруг поразило некое сходство между Питером и Дикки, и это было похоже на кошмар, всплывший в памяти да так и застрявший в сознании неясным, но грозным видением. А все оттого, подумал он, что то же может случиться и с Питером, с этим откровенным, ничего не подозревающим, наивным, великодушным добряком… если не считать того, что они не очень-то похожи друг на друга. Но как-то вечером, пытаясь развлечь Питера, он заговорил с английским акцентом и стал подражать его манерам, дергал при разговоре головой в одну сторону, и Питера это ужасно рассмешило. Не нужно было этого делать, думал теперь Том. Ему было мучительно стыдно за тот вечер и за то, что он, пусть даже на секунду, подумал, что то, что произошло с Дикки, могло бы произойти и с Питером.– Спасибо, – сказал Том. – Лучше я останусь тут один еще ненадолго. Вы ведь знаете, как мне недостает моего друга Дикки. Ужасно недостает.Неожиданно на глаза ему навернулись слезы. Он вспомнил, как Дикки улыбался в тот первый день, когда они только начинали общаться, когда он признался Дикки, что его послал мистер Гринлиф. Том вспомнил их первую безумную поездку в Рим и даже те полчаса в баре «Карлтона», когда Дикки молчал от скуки, но, в конце концов, у него была причина, чтобы молчать: это он затащил туда Дикки, а Дикки был неинтересен Лазурный Берег. Если бы он осматривал достопримечательности самостоятельно, думал Том, если бы не торопился и не был так жаден, если бы правильно понял, в каких отношениях находились Дикки и Мардж, – а он по глупости этого не понял, – или просто подождал бы, когда они разойдутся по собственной воле, тогда ничего бы не произошло и он мог бы жить с Дикки до конца жизни, путешествовать и наслаждаться жизнью. Если бы он не надел в тот день одежду Дикки…– Понимаю, Том, дружище, очень хорошо тебя понимаю, – сказал Питер, похлопав его по плечу.Том посмотрел на него сквозь слезы. Он думал о том, как они с Дикки отправлялись бы на Рождество в Америку на лайнере, а с родителями Дикки у него установились бы такие отношения, будто они с Дикки братья.– Спасибо, – сказал Том, и со стороны могло показаться, что это всхлипнул ребенок.– Если бы не эти слезы, я бы действительно подумал, что с вами не все ладно, – с сочувствием проговорил Питер.29«Венеция. 3 июня 19…Дорогой мистер Гринлиф!Упаковывая сегодня свои вещи, я наткнулся на конверт, который Ричард передал мне в Риме и о котором я по какой-то необъяснимой причине до сих пор не вспомнил. На конверте написано: „Не открывать до июня“, а сейчас как раз июнь. В конверте завещание Ричарда, он оставляет свой доход и имущество мне. Я этим поражен не меньше, наверное, чем вы, однако из текста завещания (оно напечатано на машинке) следует, что оно, похоже, было написано в здравом уме.Мне остается только пожалеть о том, что я забыл об этом конверте, потому что он давно бы уже послужил доказательством того, что Ричард собирался свести счеты с жизнью. Я положил конверт в карман чемодана, а потом забыл о нем. Он дал мне его, когда мы в последний раз виделись в Риме и когда он находился в очень подавленном состоянии.Поразмыслив, я решил выслать Вам копию завещания, чтобы Вы сами его увидели. Я в жизни еще не видел завещаний и совершенно не имею представления о том, как мне следует действовать. Что мне делать?Пожалуйста, передайте мои искренние сожаления миссис Гринлиф и помните, что я сочувствую вам обоим. Мне жаль, что необходимость вынудила меня написать это письмо. Пожалуйста, ответьте мне как можно скорее по адресу: „Америкэн экспресс“. Афины. Греция.Искренне Ваш,Том Рипли».Вообще-то, это все равно что напрашиваться на неприятности, подумал Том. Скорее всего, снова начнут изучать подписи на завещании и на переводах, а страховые да, пожалуй, и трастовые компании готовы бесконечно вести расследования, когда речь идет о деньгах, взятых из их карманов. Настроение, в котором он пребывал, навевало именно такие мысли. Билет в Грецию он купил в середине мая. Погода становилась все лучше и лучше, и ему не сиделось на месте. Он взял свою машину «фиат» из гаража в Венеции и поехал через Бреннер в Зальцбург и Мюнхен, а потом в Триест и Больцано. Погода везде была приличная, разве что в Мюнхене, когда он гулял в Englischer Garten,[99] прошел легкий весенний дождик. Он и не пытался спрятаться от него, а просто продолжал идти, радуясь, словно ребенок, тому, что впервые попал под немецкий дождь. На его имя в банке лежали две тысячи долларов, переведенных с банковского счета Дикки с его ежемесячных поступлений. Он не решался перевести большую сумму в такой короткий срок, как три месяца. Однако устоять перед полным риска и опасности соблазном завладеть всеми деньгами Дикки он не мог. Ему так наскучили однообразные, без всяких происшествий недели, проведенные в Венеции, когда каждый прошедший день убеждал его в собственной безопасности, а это еще сильнее подчеркивало монотонность его существования. Роверини больше ему не писал. Элвин Мак-Каррон вернулся в Америку (после бессмысленного звонка из Рима), из чего Том сделал вывод, что они с мистером Гринлифом решили, что Дикки или мертв, или скрывается по собственной воле и дальнейшие его поиски бессмысленны. Газеты перестали печатать что-либо о Дикки за неимением что-либо сообщить. Том ощущал какую-то пустоту. Состояние неопределенности едва не свело его с ума, пока он не отправился машиной в Мюнхен. Когда он вернулся в Венецию, чтобы собраться в Грецию и закрыть дом, ему стало еще хуже: он едет в Грецию, на эти древние острова, как какой-то Том Рипли, скромный и застенчивый, с тающей суммой в две тысячи долларов в банке, так что ему придется крепко подумать, прежде чем позволить себе купить книгу о греческом искусстве. Это было невыносимо.Он решил предпринять героическое путешествие в Грецию. Он впервые в жизни увидит эти острова и будет жить там полной жизнью, дышать полной грудью, станет бесстрашным человеком, а не вечно чего-то боящимся ничтожеством из Бостона. Если даже в Пирее он попадет в лапы полиции, то, по крайней мере, вспомнит несколько предыдущих дней, когда он стоял под сильным ветром на носу парохода, пересекая темное, как вино, море, словно возвращающийся домой Ясон или Одиссей. Том написал письмо мистеру Гринлифу и отправил его за три дня до отплытия из Венеции. Мистер Гринлиф получит это письмо дней через пять и потому не успеет задержать его в Венеции телеграммой с просьбой не садиться на пароход. Кроме того, со всех точек зрения лучше вести себя свободно, так, чтобы в течение недели, пока он не окажется в Греции, до него нельзя было добраться, а чтобы доказать, что денежный вопрос его не занимает, появление завещания не должно задержать то небольшое путешествие, которое он давно уже задумал.За два дня до отплытия он отправился в дом Тити делла Латта-Качагерры, графини, с которой познакомился в тот день, когда приступил к поискам дома в Венеции. Он был приглашен на чай. Служанка провела его в гостиную, и Тити приветствовала его фразой, которую он не слышал много недель:– Ah, ciao, Tomaso![100] Вы читали утренние газеты? Найдены чемоданы Дикки! И его картины! Прямо здесь, в Венеции, в «Америкэн экспресс»! – От волнения дрожали даже ее золотые серьги.– Что?!Том не читал газет. Весь день он был занят тем, что упаковывал вещи.– Читайте! Вот! Его вещи были сданы на хранение только в феврале! Они были высланы из Неаполя. Возможно, он здесь, в Венеции!Том начал читать. В газете сообщалось, что развязалась веревка, которой были обвязаны холсты, и, снова их сворачивая, служащий увидел на картинах подпись Р. Гринлифа. У Тома так затряслись руки, что он изо всех сил сжал газету. Далее говорилось, что полиция тщательно ищет отпечатки пальцев.– Кажется, он жив! – вскричала Тити.– Не думаю… не убежден, что это доказывает, что он жив. Он мог быть убит или покончить с собой после того, как отослал чемоданы. Но то, что они зарегистрированы под другой фамилией – Фэншо…Ему показалось, что графиня, которая неподвижно сидела на диване и внимательно смотрела на него, была удивлена его нервозностью, поэтому, призвав на помощь все свое мужество, он взял себя в руки и сказал:– Понимаете, в чем дело. Всюду ищут отпечатки пальцев. Этого бы не стали делать, если бы были уверены, что Дикки отослал чемоданы сам. Зачем было сдавать их под фамилией Фэншо, если он собирался взять их сам? Даже его паспорт там. Он положил в чемодан свой паспорт.– А вдруг он скрывается под фамилией Фэншо! Oh, caro mio,[101] вы должны выпить чаю!Тити поднялась.– Джустина! Il te, per piacere, subitissimo![102]He выпуская из рук газету, Том без сил опустился на диван. А как насчет узла на теле Дикки? Может, ему повезет и он тоже развяжется?– A, carissimo,[103] вы совсем помрачнели, – сказала Тити, похлопывая его по колену. – Это же хорошие новости! А что, если все отпечатки пальцев принадлежат ему? Разве вас это не обрадует? Может, завтра вы пойдете по какой-нибудь улочке в Венеции и столкнетесь лицом к лицу с Дикки Гринлифом, он же синьор Фэншо!Она заразительно рассмеялась. Смеялась она так же естественно, как и дышала.– Здесь говорится, что в чемоданах чего только не было: бритвенные принадлежности, зубная щетка, ботинки, пальто – полный набор, – сказал Том, стараясь прикрыть охвативший его страх мрачным тоном. – Будь он жив, как можно обойтись без всего этого? Должно быть, убийца раздел его и сложил в чемоданы все его вещи, потому что так проще всего от них избавиться.Эти слова заставили Тити ненадолго умолкнуть. Но после непродолжительной паузы она сказала:– Стоит ли так переживать, если еще не известно, чьи это отпечатки? Вам ведь завтра отправляться в приятное путешествие. Ессо il te.[104]Послезавтра, подумал Том. За это время Роверини сможет взять его отпечатки и сравнить их с теми, что обнаружены на холстах и чемоданах. Он попытался вспомнить, были ли на подрамниках полотен или на каких-нибудь вещах в чемоданах гладкие поверхности, с которых могут взять отпечатки. Таковых было немного, если не считать предметов бритвенного набора, но при желании можно набрать с десяток превосходных отпечатков, оставленных им в виде фрагментов или пятен в разных местах. Оптимизм ему внушало лишь то, что у полиции до сих пор не было его отпечатков и их могут с него и не снимать, потому что он все еще не под подозрением. А что, если у них есть отпечатки пальцев Дикки? Мистер Гринлиф может выслать их из Америки. Его отпечатки можно найти где угодно: на принадлежащих ему предметах в Америке, в доме в Монджибелло…– Tomaso! Да пейте же чай! – произнесла Тити, в который уже раз мягко стиснув ему колено.– Благодарю вас.– Вот увидите. По крайней мере, это шаг к истине, и мы узнаем, что произошло на самом деле. Давайте теперь поговорим о чем-нибудь другом, раз эта тема доставляет вам столько волнений! Куда вы направитесь из Афин?Том попытался перенестись мыслями в Грецию. Греция казалась ему покрытой позолотой. То были отблески воинских доспехов и ее знаменитые солнечные лучи. В своем воображении он видел каменные статуи со спокойными, строгими лицами, как у женщин в портике Эрехтейона.[105] Том не хотел ехать в Грецию, пока над ним висит угроза обнаружения отпечатков пальцев в Венеции. Это оскорбительно для него. Он будет чувствовать себя омерзительнее самой мерзкой крысы, снующей по афинским канавам, омерзительнее самого грязного попрошайки, какого можно увидеть на улицах в Салониках. Том закрыл лицо руками и заплакал. С Грецией покончено, она лопнула, как воздушный шарик.Тити крепко обняла его своей пухлой рукой.– Держитесь, Tomaso! У вас еще будет повод дать волю слезам!– Неужели вам не ясно, что это дурной знак! – в отчаянии проговорил Том. – Я этого просто не понимаю!30Самым дурным знаком было то, что Роверини, который до сих пор присылал такие дружеские и откровенные послания, ничего не сообщал ему насчет найденных в Венеции чемоданов и холстов. Том провел бессонную ночь, потом целый день бродил по дому, пытаясь доделать бесконечные домашние мелочи, связанные с отъездом, – расплатился с Анной и Уго, заплатил по счетам торговцам. Том ждал, что полицейские постучат к нему в дверь в любое время дня или ночи. Разница между тем, как спокойно и уверенно он чувствовал себя пять дней назад, и его нынешним состоянием, полным мрачных предчувствий, была огромной и заставляла его мучиться. Он попросту разрывался на части. Он не мог ни спать, ни есть, ни спокойно сидеть на месте. В сочувствии, которое выразили ему Анна и Уго, он ощутил иронию, а телефонные звонки от знакомых, интересовавшихся, каковы его соображения в связи с обнаружением чемоданов, попросту сводили его с ума. Он говорил всем, что выбит из колеи, настроен пессимистично, более того – исполнен отчаяния, и то, что никто не придавал этому значения, тоже воспринималось им как ирония. Его знакомые считали, что все совершенно нормально – ведь Дикки, скорее всего, убит, и очень важным в этом смысле обстоятельством было то, что все его вещи, вплоть до бритвенного набора и расчески, находились в обнаруженных в Венеции чемоданах.Но было еще и завещание. Мистер Гринлиф получит его послезавтра. К этому времени обнаружится, что отпечатки пальцев Дикки не принадлежат. В таком случае полиция свяжется с пароходом «Эллада» и возьмет его отпечатки. Если обнаружится, что и завещание поддельное, его не пощадят. Всплывут оба убийства, что будет вполне естественно.Оказавшись на борту «Эллады», Том чувствовал себя как ходячий призрак. Он не выспался, был слаб от недоедания, держался только на кофе, а нервы его были напряжены до предела. Он хотел было спросить, имеется ли на пароходе радио, хотя знал наверняка, что радио, конечно, есть. Приличных размеров трехпалубное судно, рассчитанное на сорок восемь пассажиров. Через пять минут после того, как стюард внес его багаж в каюту, Том рухнул без чувств. Он лежал на койке лицом вниз, подвернув под себя одну руку, но чувствовал такую усталость, что и не пытался переменить положения. Когда он проснулся, пароход уже двигался, и не только двигался, а мягко и ритмично, к его удовольствию, покачивался. Чувствовалось, что он еще может прибавить, а это давало надежду на то, что впереди – бесконечный, беспрепятственный путь и задержек на этом пути не будет. Том чувствовал себя лучше, не считая того, что рука, на которой он лежал, онемела и безжизненно повисла, так что, когда он шел по коридору, она ударялась о его тело и ему приходилось придерживать ее другой рукой. Часы показывали без четверти десять. Снаружи было совершенно темно.Далеко слева мелькнули очертания какой-то земли; наверное, это была Югославия – пять-шесть тусклых огней, и больше ничего, лишь черное море и черное небо, такое черное, что горизонта вообще не было видно и можно было подумать, что пароход упирается в черный экран, хотя судно, не встречая препятствий, уверенно продвигалось вперед, и ветер, будто явившись из бесконечного пространства, мягко обдувал его. Кроме Тома, на палубе никого не было. Все внизу, ужинают, подумал он. Он был рад побыть в одиночестве. Его рука оживала. Он стоял на носу, ухватившись за то место, где правый и левый борта сужаются и образуют букву «V», и дышал полной грудью. В нем ожило чувство неповиновения, появилась решимость. А что, если в эту самую минуту радист получает сообщение, предписывающее арестовать Тома Рипли? Все равно он будет стоять так же бесстрашно, как и стоял. Или же бросится через борт, а для него это высшее проявление мужества сродни бегству. А что, если… Даже до того места, где он стоял, доносились сигналы из радиорубки. Но он не боялся. Пусть все будет так, как будет. Отплывая в Грецию, он полагал, что именно такие ощущения он и будет переживать. Вглядываться в окружавшую судно черную воду и не испытывать при этом страха – почти то же самое, что вглядываться в очертания греческих островов, когда подплываешь к ним ближе и ближе. В своем воображении он нарисовал эти маленькие островки, скрывающиеся впереди в мягкой июньской темноте, холмы Афин, склоны которых, как точками, усеяны домами, Акрополь.Среди пассажиров была пожилая англичанка. Она путешествовала вместе со своей взрослой дочерью, которой было уже сорок лет. Дочь была не замужем и так сильно нервничала, что и пятнадцати минут не могла насладиться солнцем в шезлонге без того, чтобы не вскочить и не объявить громогласно, что она идет «пройтись». Мать же, напротив, была чрезвычайно спокойна и медлительна, ее правая нога была парализована и короче левой, так что каблук правой туфли был толще, и передвигалась она только с палочкой. В Нью-Йорке подобная медлительность и неизменная учтивость свели бы его с ума, но теперь Том был не прочь все время находиться с ней на палубе, лежа в шезлонге, беседуя и слушая рассказы о ее жизни в Англии и Греции, а последний раз она видела Грецию в 1926 году. Он отправился вместе с ней на медленную прогулку по палубе, она опиралась о его руку и постоянно извинялась за то неудобство, которое ему доставляла, но ей явно было приятно то внимание, которое он ей оказывал. Да и дочь была довольна, что всучила мать в чьи-то руки.Возможно, в молодости миссис Картрайт и была мегерой, возможно, на ней лежит ответственность за каждый отдельно взятый невроз ее дочери, возможно, она настолько крепко держит свою дочь при себе, что та не способна вести нормальную жизнь и выйти замуж, возможно, она заслуживала того, чтобы ее бросили за борт, а не расхаживали с ней по палубе и не слушали часами ее россказни, но какое все это имеет значение? – думал Том. Каждому ли отмерено по его заслугам? Разве Том уже не получил свое? Он считал, что ему необъяснимо повезло, что он избежал наказания за два убийства, и везет ему с того времени, как он вошел в образ Дикки, и до сих пор. В первой части его жизни судьба была страшно к нему неблагосклонна, думал он, но время, проведенное с Дикки, и последующий период вполне компенсировали эту несправедливость. Но он чувствовал, что что-то должно произойти в Греции, ничего хорошего ждать уже не приходится. Удача слишком долго сопутствовала ему. Допустим, его уличат с отпечатками пальцев и завещанием и посадят в двадцать пять лет на электрический стул; но разве может эта смерть на электрическом стуле вместе с предшествующими ей муками быть столь трагичной, что нельзя будет сказать, что месяцы, проведенные им с ноября по нынешнее время, не стоили того? Конечно нет.Единственное, о чем он жалел, – это то, что он еще не увидел весь мир. Он хотел увидеть Австралию. И Индию. Он хотел увидеть Японию. А ведь есть еще Южная Америка. Просто познакомиться с искусством этих стран – вот занятие приятное и достойное, ради которого стоит жить, думал он. Он многое узнал о живописи, даже когда пытался делать копии с посредственных работ Дикки. В художественных галереях Парижа и Рима он обнаружил в себе интерес к живописи, о котором никогда и не подозревал, а возможно, этого интереса прежде у него и не было. Сам он не хотел быть художником, ему больше по душе было бы коллекционировать произведения живописи и помогать молодым талантливым художникам, нуждающимся в деньгах.Обо всем этом он и думал, прогуливаясь с миссис Картрайт по палубе и слушая ее не всегда интересные монологи. Миссис Картрайт находила его милым. Она уже несколько раз сказала, притом с чувством, насколько ей приятно путешествовать в его обществе, и они договорились встретиться в одной из гостиниц на острове Крит второго июля – только на Крите их пути пересекались. Миссис Картрайт должна была отправиться в поездку на специальном автобусе. Том согласился на все ее предложения, хотя и не думал, что когда-нибудь снова увидит ее после того, как они сойдут на берег. Он представлял себе, что его тотчас же схватят и посадят на другой пароход, а может, в самолет, и отвезут обратно в Италию. Никаких радиосообщений ему не передавали – это он знал, – но ведь совсем необязательно, чтобы ему передали, даже если сообщение пришло, разве не так? Судовой листок – небольшая, распечатанная на ротаторе страничка, каждый вечер появлявшаяся на всех обеденных столах, – был посвящен международным политическим новостям, и даже если бы случилось что-то важное, в нем не нашлось бы места информации о деле Гринлифа. В продолжение этого короткого путешествия Том пребывал в каком-то странном состоянии: с одной стороны, он чувствовал себя обреченным, с другой – был исполнен героической бескорыстной отваги. Ему мнились странные вещи: дочь миссис Картрайт падает за борт, он прыгает вслед за ней и спасает ее. Или закрывает своим телом пробоину в переборке. Ему казалось, что он наделен сверхъестественной силой и бесстрашием.Когда пароход подплывал к берегам Греции, Том стоял на палубе с миссис Картрайт. Она рассказывала о том, насколько изменился порт Пирей с тех пор, как она видела его в последний раз, но Тома все эти перемены мало интересовали. Порт стоял на своем месте, и это главное. Перед ним был не мираж, а реальный холм, на который ему предстояло взойти, да и дома можно будет потрогать – если он до них доберется.Полицейские поджидали его на пристани. Их было четверо. Они стояли, сложив руки на груди и смотрели на приближающийся пароход. Том до последней минуты помогал миссис Картрайт, бережно ее поддерживал, помог сойти со сходней и ступить на берег, с улыбкой распрощался и с ней, и с ее дочерью. Он ожидал свой багаж под буквой «Р», они – под буквой «К», а потом обе дамы с фамилией Картрайт уехали в Афины на специальном автобусе.Еще ощущая теплый и влажный поцелуй миссис Картрайт на своей щеке, Том повернулся и медленно направился к полицейским. Не надо суетиться, думал он. Он и сам им скажет, кто он. Позади полицейских находился большой газетный киоск, и он решил купить там газету. Быть может, ему позволят это сделать. Полицейские не спускали с него глаз, по мере того как он к ним приближался. Они были в черной форме и фуражках. Том слабо им улыбнулся. Один из полицейских коснулся рукой фуражки и отступил в сторону. Другие почему-то за ним не последовали. Том прошел между двумя из них и приблизился к киоску, а полицейские продолжали смотреть в сторону парохода, не обращая на него никакого внимания.Том уставился на газеты. Он был настолько ошеломлен, что у него подкашивались ноги. Он автоматически потянулся за римской газетой со знакомым названием всего-навсего трехдневной давности. Он достал из кармана лиры и вдруг понял, что у него нет греческих денег, но продавец газет взял лиры так же охотно, как если бы дело было в Италии, и даже сдачу дал в лирах.– И эти тоже, – сказал Том по-итальянски, выбрав еще три итальянские газеты и парижское издание «Геральд трибюн».Он посмотрел на полицейских. Они не оборачивались в его сторону.Тогда он направился к навесу на пристани, где пассажиры ожидали багаж. Проходя мимо миссис Картрайт, Том услышал, как она весело его окликнула, но он сделал вид, что не слышит. Остановившись под буквой «Р», он раскрыл самую старую итальянскую газету – четырехдневной давности.«Роберт С. Фэншо, человек, сдавший на хранение багаж Гринлифа, не обнаружен», – гласил неуклюже составленный заголовок на второй странице. Том прочитал длинную колонку под ним, но его заинтересовал только пятый абзац:«Несколько дней назад полиция заявила, что отпечатки пальцев на чемодане и картинах совпадают с отпечатками пальцев, обнаруженных в квартире в Риме, покинутой Гринлифом. Отсюда сделан вывод, что Гринлиф сам сдал на хранение чемоданы и картины…»Том раскрыл другую страницу. Там писали о том же:«…Ввиду того что отпечатки пальцев на предметах в чемодане совпадают с отпечатками, обнаруженными в римской квартире синьора Гринлифа, полиция сделала вывод, что синьор Гринлиф упаковал вещи и отослал чемоданы в Венецию. Существует предположение, что он покончил жизнь самоубийством – утопился совершенно обнаженным. Другое предположение: он живет в настоящее время под именем Роберта С. Фэншо или под другим именем. Еще одна возможность: он был убит после того, как упаковал свой багаж, или же после того, как его заставили это сделать – видимо, с целью сбить полицию с толку отпечатками пальцев…В любом случае бесполезно дальше искать Ричарда Гринлифа уже потому, что, даже если он жив, у него нет паспорта на имя Ричарда Гринлифа…»Тома трясло, у него кружилась голова. Солнечные лучи, пробивавшиеся из-под навеса, слепили ему глаза. Носильщик подхватил его багаж, и он побрел за ним следом к стойке таможни. Глядя на то, как инспектор торопливо осматривает содержимое чемодана, Том попытался осмыслить, что именно означают эти новости. Они означают, что он вообще вне подозрений. Они означают, что отпечатки пальцев послужили гарантией его невиновности. Они не только означают, что его не отправят в тюрьму, но что его не в чем уличить. Он был свободен. Оставалось только завещание.Том сел в автобус на Афины. Рядом с ним оказался сосед по обеденному столику на пароходе, но Том даже не кивнул ему и, случись его попутчику что-нибудь у него спросить, он бы не нашелся что ответить. Том был уверен, что в Афинах в «Америкэн экспресс» его будет ждать письмо насчет завещания. У мистера Гринлифа было достаточно времени для ответа. Возможно, он тут же привлек к делу адвокатов, и в Афинах будет лишь вежливый отрицательный ответ от адвоката, а следующее послание, вероятно, будет от американской полиции, и в нем будет сказано, что он ответствен за подделку. Возможно, в «Америкэн экспресс» его ждут оба послания. Завещание может все испортить. За окном проплывал безыскусный, высохший пейзаж, но его взгляд ни на чем не задерживался. Не исключено, что греческая полиция поджидает его в «Америкэн экспресс», а те четверо – не полицейские, а солдаты.Автобус остановился. Том вышел, взял свой багаж и нанял такси.– Вы не могли бы довезти меня до «Америкэн экспресс»? – спросил он у водителя по-итальянски.Водитель, очевидно, разобрал только «Америкэн экспресс» и тронулся. Том вспомнил, как он сказал те же самые слова водителю такси в Риме в тот день, когда направлялся в Палермо. Как он был уверен в себе в тот день, особенно после того, как избавился от Мардж в «Ингильтерре»!Увидев вывеску «Америкэн экспресс», он осмотрелся, нет ли возле здания полицейских. Наверное, они внутри. Он по-итальянски попросил водителя подождать. Кажется, водитель и это понял и приложился к кепке. Была какая-то особая тишина, как перед взрывом. Войдя в вестибюль «Америкэн экспресс», Том осмотрелся. Ничего необычного. Но стоит ему только произнести свое имя…– У вас есть письма для Томаса Рипли? – спросил он осевшим голосом по-английски.– Ри-ипли? Произнесите по буквам, пожалуйста.Он произнес свою фамилию по буквам.Барышня повернулась и достала из ящичка несколько писем.Ничего другого не произошло.– Три письма, – улыбнувшись, произнесла она по-английски.Одно от мистера Гринлифа. Другое от Тити из Венеции. Третье от Клио, с просьбой переслать адресату. Он распечатал письмо от мистера Гринлифа.«9 июня 19…Дорогой Том!Вчера получил твое письмо от 3 июня.Ни мою жену, ни меня оно не очень-то удивило, как тебе могло бы показаться. Мы оба знали, что Ричард был очень расположен к тебе, несмотря на то что он ни разу не изменил своей привычке и не сообщил нам об этом в каком-нибудь письме. Как ты пишешь, это завещание, к несчастью, может служить указанием на то, что Ричард покончил с собой. С этим мы наконец согласились; хотя есть и другая возможность: Ричард взял себе другое имя и по причинам, известным ему одному, предпочел повернуться спиной к своей семье.Моя жена сходится со мной во мнении, что нам следует уважать выбор Ричарда и его волю, – независимо от того, что он мог с собой сделать. Поэтому в том, что касается завещания, ты получишь мою личную поддержку. Я передал копию моим адвокатам, которые сообщат тебе, как пойдет дело с передачей тебе трастового фонда Ричарда и другой собственности.Еще раз благодарю тебя за помощь во время моего пребывания по ту сторону океана. Пиши нам.С наилучшими пожеланиями,Герберт Гринлиф».Это что – шутка? Но бланк фирмы «Бурк – Гринлиф» на ощупь казался подлинным – бумага плотная, с разводами, название фирмы выгравировано, и потом, мистер Гринлиф ни за что на свете не стал бы так шутить. Том пошел к поджидавшему его такси. Нет, это не шутка. Теперь всё его – и деньги Дикки, и свобода! А свобода, как и все остальное, была общая – и его, и Дикки. У него будет свой дом в Европе, а если захочет, и в Америке. Внезапно он вспомнил о том, что еще не взял деньги за дом в Монджибелло, и решил, что отошлет их Гринлифам, потому что Дикки выставил дом на продажу прежде, чем написал завещание. Он улыбнулся, подумав о миссис Картрайт. Когда они встретятся на Крите, он непременно подарит ей большую корзину с орхидеями, если, конечно, на Крите есть орхидеи.Том попытался вообразить себе, как приедет на Крит, на этот вытянувшийся остров, увенчанный зазубринами кратеров потухших вулканов. Когда пароход войдет в гавань, на берегу возникнет оживление, забегают мальчики-носильщики, жадные до его чемодана и чаевых, и он щедро их вознаградит, так что хватит всем и каждому. Он увидел на воображаемом пирсе четыре неподвижные фигуры, это четыре критских полицейских терпеливо поджидали его, сложив руки на груди. Он напрягся, и видение исчезло. Он что, теперь на всех пирсах будет видеть полицейских? В Александрии? В Стамбуле? В Бомбее? В Рио? Да что думать об этом! Том расправил плечи. Стоит ли портить впечатление от путешествия, думая о воображаемых полицейских? Даже если на пирсе и окажутся полицейские, это вовсе не означает…– A donda, a donda?[106] – спрашивал у него водитель такси, пытаясь говорить по-итальянски.– В гостиницу, пожалуйста, – ответил Том. – Il meglio albergo. Il meglio, il meglio![107]* * *notesПримечания1Сельдерей под майонезом (фр.). – Здесь и далее примечания переводчика.2Подразумевается картина английского художника Томаса Гейнсборо «Голубой мальчик» (около 1770 года).3Сорт красного вина.4Элеонора Рузвельт, супруга президента США Франклина Рузвельта, вела в одной из газет колонку под названием «Мой день».5Саймон Легри – в романе Г. Э. Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» – рабовладелец, забивший плетьми негра Тома.6«Почта» (ит.).7Все время вле-е-е-во, вле-е-е-во! (ит.)8Спасибо (ит.).9Летучая мышь (ит.).10Горгонзола – сорт овечьего сыра.11За неимением лучшего (фр.).12Наемный экипаж (ит.).13Блеск! (ит.)14Сию минуту, синьор! (ит.)15Аппиева дорога – древнеримская дорога между Римом и Капуей.16Большое спасибо! (ит.)17Кофе с молоком (ит.).18«Ферне-Бранка» – настойка, названная по имени ее изобретательницы, Марии Бранка (1845).19«Джилбиз» – сорт джина.20Хочу (ит.).21Например: «Хочу представить мою подругу Мардж» (ит.).22Можно сесть? (ит.)23Да, да (ит.).24Итак? (ит.)25Спасибо, Берто, ничего не нужно (ит.).26Крестьянин (ит.).27Эгног – молочно-фруктовый напиток с добавлением яйца или яичного желтка.28Алле-гоп! Раз-два! (фр.)29Вордсворт У. Златооки (пер. С. Я. Маршака).30Счастливого путешествия (ит.).31Погодите минутку (ит.).32Чинквеченто – итальянское наименование XVI века, периода расцвета культуры Высокого Возрождения.33«Близ Сан-Ремо затоплена лодка» (ит.).34Коньяк с водой (фр.).35Весьма приятно, не так ли? (фр.)36«Правила проживания» (ит.).37Полиция (ит.).38Кватроченто – итальянское наименование XV века. Эпоха Кватроченто отмечена расцветом культуры Раннего Возрождения.39Приятного вечера! (ит.)40Боюсь, что она не придет, Джорджо (ит.).41Добрый день (ит.).42Кто? (ит.)43Перно – французская анисовая водка.44Спасибо (ит.).45Слушаю (ит.).46Да (ит.).47С вами говорят из полицейского участка номер 83. Вы друг американца, которого зовут Фредерик Милес? (ит.)48Хорошо (ит.).49Как поживаешь? (ит.)50Хорошо, спасибо! (ит.)51Влюблена в тебя (ит.).52До свидания (ит.).53Пока (ит.).54Боже мой! (ит.)55Не за что (ит.).56Граппа – итальянская виноградная водка.57Прекрасный (ит.).58Телячья отбивная (ит.).59«На мелководье близ Сан-Ремо найдена затопленная лодка с пятнами крови» (ит.).60Да, синьор. Вот, и вот еще, и еще… (ит.)61Вокзал (ит.).62«Том Коллинз» – коктейль, названный, как полагают, в честь бармена, который его изобрел.63Пожалуй (ит.).64Хорошо, отлично (ит.).65Папа не хочет, мама не разрешает.Что же нам делать с нашей любовью? (ит.)66«Ухо Дионисия» – камень с узким отверстием. Согласно легенде, тиран Сиракуз Дионисий I (ок. 430–367 до н. э.) с его помощью подслушивал разговоры в тюрьме.67Таормина – город на Сицилии.68Джулиано Сальваторе – сицилийский бандит. Убит в 1950 году.69Лейтенант (ит.).70Жаль (ит.).71Большое спасибо, синьор (ит.).72Не за что (ит.).73Срочное (ит.).74Здесь: усиленно (ит.).75Лейтенант Роверини из римской полиции (ит.).76Игнацио Силоне (1900–1978) – итальянский писатель и политический деятель.77Разрешение на проживание (искаж. ит.).78Вот так (ит.).79Ресторан, пожалуйста (ит.).80Сорт спагетти.81Марка вина.82Сильная простуда (нем.).83Исчезнувшего (ит.).84Убитого (ит.).85Эррол Флинн – американский киноактер 1930–1950-х годов.86Сорт коктейля с мятным ликером (фр.)87Графиня (ит.).88Джеймс Райли (1846–1916) – американский поэт. В молодые годы странствовал с труппой бродячих актеров.89Синьор, кушать подано (ит.).90Удостоверение личности (ит.).91В английском стиле (ит.).92Сожалею, синьор! Я должен возвращаться на площадь Сан-Марко! У меня заказ! (ит.)93Я пришлю другого гондольера (ит.).94Телятина с пармским соусом (ит.).95«Манхэттен» – название коктейля.96Трактир, ресторанчик (ит.).97«Психология искусства» (фр.).98Навязчивая идея (фр.).99Английский сад (нем.).100Привет, Томазо! (ит.)101О, мой дорогой (ит.).102Чаю, пожалуйста, да поскорее! (ит.)103Дорогой (ит.).104А вот и чай (ит.).105Имеется в виду храм Афины и Посейдона-Эрехтея на Акрополе в Афинах.106Докуда, докуда? (искаж. ит.)107Лучший отель. Лучший, самый лучший! (ит.)