Умри или исчезни!

22
18
20
22
24
26
28
30

И все же его ожидало разочарование. Последняя часть книги, вобравшая в себя квинтэссенцию мистического опыта Чинского (возможно, позаимствованного из более раннего источника) была уничтожена. Строков почувствовал себя в положении человека, преодолевшего сложнейшие препятствия на пути к цели и оказавшегося перед наглухо замурованной дверью за два шага до нее.

С того момента неясная тревога уже не оставляла его. Все попытки найти целый экземпляр книги Чинского оказались тщетными. Самое удивительное, что никто даже не слышал о ней. Спустя две недели Строкова стали посещать легко узнаваемые сны, упомянутые в «Путеводителе». Среди них не было ни одного приятного или хотя бы нейтрального.

Мучительная незыблемость тайны изводила Виктора сильнее, чем он мог предположить. Он привык к ночным кошмарам и попал в зависимость от чего-то неописуемого. Оно пробило в нем дыру, сквозь которую хлынула чернота и похоть, подавляемая в течение двадцати с лишним лет. Время его жизни разделилось пополам между явью и сном, но открывшаяся ему сумеречная реальность потрясала куда сильнее всего, что он знал до сих пор.

Скучными серыми днями он снова и снова погружался в изучение последовательности своих видений, беззвучных голосов оттуда, жестов призрачных любовниц, однако отсутствующая часть мозаики превращала его в слепца, вызвавшегося быть поводырем таких же слепцов.

Строков вошел в свою квартиру, которую он делил с четырьмя тысячами книг, и осторожно положил на стол еще одну – свежеотпечатанную, гладкую, еще пахнувшую клеем и краской. На обложке стояла его фамилия. Ветхозаветное «царство» он отбросил, оставив для названия три слова: «Путеводитель по снам».

Строков рассчитывал на коммерческий успех. Для бесхитростных читателей Виктор сделал более или менее полную компиляцию всевозможных сонников, суеверной, но увлекательной чепухи, для более искушенных – немного разбавил текст Юнгом, Фрейдом и Успенским. Однако тайное сердце книги Чинского, ее глубинный пласт он оставил неизменными. У Строкова хватило невежества сохранить осколки, однако не хватило времени и силы, чтобы соединить их.

И все же нечистая совесть омрачала его триумф. Он вытащил из кармана несколько стодолларовых бумажек и выложил из них прямоугольную рамку для книги… Что-то было не так, и Строков не мог понять, что именно. Он хотел быть всего лишь хранителем, но стал преступником. Никто не мог уличить его… за исключением того свидетеля, который притаился в темноте за сомкнутыми веками… Он ощутил страх и тут же испугался иррациональности этого страха.

«Что такое я извлек на свет ?..»

Он нашел в холодильнике полбутылки водки и наполнил большой бокал для вина. После второго бокала Виктор почувствовал приятное расслабление и голод. Банку рыбных консервов ему пришлось вскрыть длинным мясным ножом – консервный подевался куда-то.

Строков включил телевизор и повалился на диван, прихлебывая из горлышка. На экране герои какой-то мелодрамы клялись друг другу в вечной любви, и некоторое время Виктор прислушивался к их словам с кривой улыбкой. Потом голоса стали отдаляться, и вскоре люди разевали рты в полной тишине. Зато в нижней части экрана появились непристойные титры, комментировавшие происходящее. Как-то очень отвлеченно Строков подумал, что этого не может быть, но подобная мысль никак не повлияла на иллюзию.

Сменились персонажи, и фильм стал порнографическим. Два несовершеннолетних панка занимались любовью с шестидесятилетней проституткой, подвергая ее всевозможным истязаниям и унижениям. Зрелище было настолько омерзительным, что Виктор не смог заставить себя снова приложиться к горлышку. Он понимал, что подсознание сыграло с ним плохую шутку, но еще не представлял себе, насколько она плоха…

Усталость и принятая доза алкоголя доконали его. Строков никогда не отличался хорошим здоровьем. Всю свою молодость он вдыхал затхлый воздух библиотек или своей затворнической квартиры. Его сексуальный опыт был крайне ограниченным и неудачным, зато Строков любил предаваться эротическим фантазиям. Тощий, узкоплечий, он быстро уставал и начинал задыхаться уже после пяти минут быстрой ходьбы…

Сейчас он часто дышал от страха и растерянности. Вся комната наполнилась голубым экранным мерцанием. Сквозь это мерцание прорвались ржавые звуки и раздавили Виктора, как каток. Лемми Килмистер пел свою «Die You, Bastard!», но Строков не подозревал об этом, потому что никогда не слушал рок-музыки[3].

Два голых подростка появились из-за голубой пелены. Они были вооружены опасными бритвами. Один из них тащил за собой на поводке старую шлюху, на которую был надет только черный кожаный ошейник со стальными заклепками. Она была почти задушена, глаза вылезли из орбит, синий язык вывалился изо рта.

Строков дернулся так, что душа едва не выскочила из тела, но само тело осталось неподвижно.

Строков дернулся так, что душа едва не выскочила из тела, но само тело осталось неподвижным и неосязаемым. Отвратительный синдром сна, когда не можешь заставить себя пошевелиться, несмотря на грозящую опасность, проявился о полной мере. Виктор завис в плотном вязком киселе и был не в силах даже поднять руку.

Несколькими быстрыми уверенными ударами подростки перекроили его одежду, не слишком заботясь о целости кожи, и раздели Строкова догола. К своему удивлению, при этом он ощутил только легкое покалывание, как при бритье. Затем панки натравили на него проститутку, стоявшую на четвереньках. Липкие ладони легли на его ноги и поползли выше…

Строков чувствовал себя так, будто его заглатывал огромный моллюск. Неправдоподобно большие мясистые губы целовали и возбуждали его, но под ними пряталось что-то твердое и ледяное. Когда женщина подняла голову, он увидел налитые кровью глаза и лезвие ножа, вибрировавшее между обломками ее зубов. Он понял, что глаза были просто двумя красными стеклянными шариками, вставленными в пустые глазницы. Дряхлые отвисшие груди касались его живота, и он покрылся оцепенелой гусиной кожей.

Кошмарная любовница «Лезвие Вместо Языка» медленно подбиралась к сморщенному предмету, воплощавшему в себе его мужское достоинство… Песня группы «Motorhead» повторялась уже в третий или четвертый раз; ее звуки утюжистки, усеянные юношескими прыщами, вертелись вокруг и пускали кровь из его конечностей. Оба находились в стадии гипервозбуждения, и результаты этого не замедлили сказаться. Все тело Виктора было покрыто розоватой с разводами смесью спермы и крови, а также лохмотьями консервированной рыбы.

Два малолетних урода со сладострастными стонами впились в него гнилыми зубами, но он по-прежнему не чувствовал боли – даже тогда, когда увидел вырванные куски собственного мяса… Зато страх перед утратой мужского естества был ослепляющим, как будто воплотил в себе скрытую и назойливую фобию миллионов мужчин. Этот страх не позволил ему ухватиться за руку помощи, протянутую из неизведанного пространства.