На улице не было ни души, и все же мы порадовались облакам, скрывавшим луну. Близилась ночь; сундук выскальзывал из моих потных рук. Но я не желала свалить груз на кавалера; нести его самой казалось долгом… К счастью, однако, Элифалет кое-что придумал.
Углядев в двух кварталах возчика с угольной тележкой, он свистнул. Дальше сундук покатился прочь, а я проводила его взглядом. Рядом с ним сидел Эли, махая мне, чтобы я не беспокоилась. Он, как и задумал, собирался присмотреть за вещами. Потом он поднял другую руку, со скрещенными средним и указательным пальцами. Этим он желал мне удачи, потому что знал: у меня имелись незавершенные дела на кладбище, на земле горшечника[121], куда свозили гнить бедняков.
Нужное место я нашла легко – чутьем, я бы сказала. Я чуяла их присутствие (не запах гнили, нет, хоть без него тоже не обходится). Воздух начинает отдавать железом, словно тут недавно поработал кузнец, а также сыростью. Я чую мертвых, как другие, если им верить, улавливают запах близкого дождя… Дождь, да; той ночью моросил дождик, не останавливаясь, крепчая вместе с мертвецами.
До меня долетел их привычный уже шепот. Это звучали остатки жизни, которая постепенно покидала мертвецов, растворялась сперва в земле, потом в воздухе, затем уносилась
Той ночью это был гомон, не слова, и я, ступая от могилы к могиле, не обращала внимания на гул голосов. Луна сбросила с себя покрывало облаков и ярко сияла над землей горшечника; при ее свете я разыскивала могилу Мамы.
Она скоро нашлась – дыра, размером меньше, чем нужно. Мелкая, квадратная, телу, чтобы уместилось, нужно было придать скрюченную позу зародыша или подогнуть под него сломанные члены. Земля, мягкая, еще не осевшая, высилась холмиком. Я с легкостью отрыла три, четыре фута.
Разрывая могилу, я, конечно же, потревожила должников, тех беспутных, безымянных покойников, которых жители Ричмонда год за годом сюда сваливали; их голоса звучали все громче. На этом фоне я время от времени различала мольбы. От их смятения дождь припустил сильнее, и вскоре я погрузилась по колено в грязь. Но я не останавливалась, и наконец мои пальцы нащупали материю: мешок? саван? Да, они зашили Маму Венеру в саван и без гроба опустили, скрюченную, прямо в могилу.
Она была легкая, как воздушный змей. За несколько недель черви еще не сглодали плоть, и я чувствовала ее сквозь ткань. Видеть я ничего не видела, саван был плотно зашит.
Я подняла ее, держала на руках, повторяя бесчисленные пьета. Встала и двинулась к воротам кладбища, глухая к взывавшим мертвецам. Я была исполнена решимости, но мертвецы смущали все мои чувства, в том числе и шестое, ведьмино, – силу, так сказать. Да, именно благодаря возросшей силе я смогла той ночью противостать мертвым.
Мертвым, у которых, как всегда, было два устремления: вернуться к любимым и восстановить справедливость. Они, подобно узникам, жаловались на то, что безвинно попали в заточение. Но чем я могла помочь? Ничем. Во всяком случае, той ночью. О, наверное, мне нужно было как-то попытаться, нужно было выслушать их призывы, на какие-то откликнуться. Но нет, я, можно сказать, перешагнула через их души, сыпля извинениями, как семенами. Я отговорилась спешкой. Им в самом деле спешить было некуда, а я торопилась изо всех сил, меня ждал Эли. Вернее, нас. В округлой тени церкви Поминовения.
Неся Маму Венеру из могилы, я заметила, что в саване… что-то перемещается. Не извивается, не корчится, нет. Оно было не живое само по себе, но и не мертвое. Скажу «беспокойное» – этого достаточно.
Я заговорила, успокаивая ее, умиротворяя. Сказала прощальные слова и изложила намерения, которые у меня возникли в тот же день.
С моей стороны это был смелый поступок. Не меньшая храбрость потребовалась, чтобы завладеть тележкой и инструментами могильщика, посадить Маму в тележку и повезти по улицам Ричмонда. Смелый поступок – доставить тело на то место, где много лет тому назад его постигла первая смерть.
Дождь лил вовсю, по улицам струились потоки. Он смыл кладбищенскую грязь, но тонкая одежда облепила меня, как вторая кожа. Дрожа всем телом, я везла дальше свою необычную тележку. Когда мы приблизились к церкви, я почувствовала… да, почувствовала, но также и увидела: мешок задвигался. Теперь, да – он извивался и корчился, и это меня подбодрило. Провидица, похоже, распознала мои намерения и была с ними согласна.
И я смогла проникнуть взглядом сквозь мешок… Храбро.
Элифалет меня ждал. Годами прислуживая Герцогине, он приучился ни о чем не спрашивать, и его выучка в тот день порадовала меня даже больше, чем обычно. Если бы мне пришлось изложить свой план с начала до конца, я, убедившись в том, насколько он нелеп, утратила бы кураж и все было бы потеряно.
Разумеется, путешествуя на юг на морском судне и в карете, я рассказала милому Эли про Маму Венеру если не все, то многое. И должно быть, похвалы мои прозвучали убедительно: той ночью Элифалет Риндерз, снимая с тележки останки Мамы Венеры, проявил такую почтительность, с какой к ней редко кто относился при жизни.
Мы пробрались к боковым дверям церкви.
Луна скрылась и не выдала нас. Дождь полился сплошными струями, серебряными на черном ночном фоне. И в тот самый миг, когда я подбирала булыжник, чтобы сбить замок, небо пропорола ослепительно белая молния. Мы втянули головы в плечи, ожидая грома. Да, погода менялась к худшему. Странное это было приветствие от мертвых обитателей склепа, как один неуспокоенных: такая жестокая смерть, такая тесная могила.
– Эли, – произнесла я, когда мы были в церкви, – я не знаю, чего ожидать от этой ночи. Если я отключусь – на час или дольше или на веки вечные, – позаботься обо мне.
ebooksa