Скоро Кинг Пейн умер, и наследником его, по обычаю, стал сын его сестры. Но племянник тоже умер; затем взбунтовался его брат, Миканопи, который, как я упоминала выше, правит теперь. Пейн-Таун семинолы сожгли (таков их обычай, когда умирает вождь), Убогую Мари в племени не оставили; ей предстояло жить на то, что сохранилось от ее недолговечного брачного союза. Куда направились две ведьмы, не знаю, потому что этого не знал Пятиубивец, а Сладкая Мари молчала.
Со временем к Убогой Мари пришла кровь, дочь осталась ни с чем, если не считать ведовских знаний, а также, как можно предположить, презрения, а вернее, ненависти ко всем людям, независимо от их цвета кожи. В каких областях Флориды дожила Сладкая Мари до желанного совершеннолетия, знает только она. Но тут Флорида вновь перешла к испанцам, Сладкую Мари сочли созревшей для брака, она добыла себе богатого мужа, и не одного, и, конечно, хорошо от них поживилась. Все они умерли. Очень удачно. (Тут Сладкая Мари улыбнулась.) И все оставили овдовевшей ведьме землю, в том числе некий участок, не привлекавший к себе поселенцев, потому что это была чащоба, совершенно однообразная, если не считать глубоких источников и известнякового бассейна. Редко кто видел это место, и ни на одной карте оно не было подробно отражено. О, но Сладкая Мари хотела эту землю, где расположено Зеркальное озеро. Отчаянно хотела. Желала ею владеть. Добивалась документа о владении и получила его, потому что тут находился источник и…
Стойте: не источник, а ключ.
Тот самый.
Тот самый, который разыскивал Понсе де Леон.
…Узнала ли Сладкая Мари о ключе от своих мужей – будь они индейского, испанского или другого происхождения – или благодаря Ремеслу, не знаю; но к тому времени, как меня привезли на Зеркальное озеро, он принадлежал ей уже сорок с лишним лет. За это время вне острова о ключе не было сказано ни слова; те немногие, кто знал об испанских водах, стояли перед несложным выбором – долго жить благодаря ему или проболтаться и умереть.
52
Я прошусь на волю
Вскоре после первого Дня Выдачи, но перед тем, как узнать о происхождении напитка, я решила попроситься у Сладкой Мари на свободу. Меня подтолкнуло к этому одуряющее одиночество; как я уже упоминала, разговаривать мне было не с кем, кроме Пятиубивца, а он днями отсутствовал, занятый разведкой или торговлей. Я решила побеседовать со Сладкой Мари до его возвращения, чтобы он, как уже часто бывало, меня не отговорил. Я не могла вытянуть из Пятиубивца ни слова о странной сестре, до одного из тех дней, когда мы занимались Шекспиром. Это был «Ричард II». Да, мы с Пятиубивцем проводили время в обществе Барда – я читала, он слушал и учил язык, которым долгое время пренебрегал. Точно помню строку, которую я тогда произнесла вслух.
Король Ричард, свергнутый и заключенный в замок Помфрет, говорит: «Живя в тюрьме, я часто размышляю, как мне ее вселенной уподобить»[138].
О, что за отклик пробудила в нас обоих эта строчка. Между нами… пробежало что-то вроде электрической искры, ибо разве не было у нас повода поминутно размышлять о том же самом?
С того дня меня часто посещала мысль: а не бежать ли мне с Пятиубивцем с Зеркального озера? Возможно ли это? Но я молчала, и Пятиубивец, зная, о чем я думаю, чего желаю, советовал сохранять терпение. И все же мы сделались молчаливыми союзниками – мы двое против Сладкой Мари, нашей тюремщицы, нашего общего коварного противника.
Терпение? Может, у Пятиубивца оно оставалось, но мой запас был исчерпан. Сладкая Мари ничего не узнала о Селии. А если узнала, то со мной не поделилась. Не захотела. И вот как-то хмурым утром я облачилась в свои штаны из оленьей шкуры и синюю блузу, уже изрядно поношенную, и отправилась к дверям ведьмы.
Да, я долго набиралась мужества, но теперь я подбадривала себя, неслышно повторяя: «Как она смеет, как она смеет, как смеет она насильно меня удерживать?» Дошло до того, что я стала прикидывать, смогу ли, если до того дойдет, потягаться с ней в колдовской силе. Да, я получила силу от мертвецов, но достаточно ли? О, я готова была рискнуть… То есть я бы хотела, а может, и рискнула бы, если б не хищные кошки, против которых это средство было бессильно.
И все же я поспешила к ее двери, которая всегда бывала заперта на замок, когда Сладкая Мари уходила из дома, или на невидимый запор, когда она находилась внутри. В тот день, на мою беду, дверь стояла приоткрытой; мне оставалось только толкнуть ее…
Но стойте, скажу прежде, что Сладкая Мари часто выбирала себе в качестве ложа какое-нибудь из своих седел, и сон там был не сном, а скорее трансом, в который она себя погружала; в этом состоянии полусна-полубодрствования она могла провисеть полдня подряд, не теряя способности наблюдать… И хотя она предпочитала седла кровати или тюфяку и прочим ее странностям не было конца, я все же рассчитывала обнаружить в домике ведьмы ту же странную комбинацию европейских и местных изделий, что и в ее «лекарском» вигваме – там, в дальнем углу, под тюлевой завесой в букашках, мне было отведено спальное место.
Я говорю о таких изысканных вещицах, как коробка из вязового капа с набором серебряных столовых приборов, украшенных филигранью, – никому не нужным, потому что ели мы все равно руками. Или о переносном туалетном приборе, который я использовала по назначению: я проводила перед ним при свечах бесчисленные часы, так и эдак зачесывая волосы – свободно или в пучок, утыканный шпильками из слоновой кости, – прежде чем отправиться на свой тюфяк, набитый конским волосом; этот тюфяк, а также стул без подушки, хромой столик и крохотное зеркальце составляли все убранство моих покоев… Да, я думала увидеть в жилище Сладкой Мари что-то похожее. Но в квадратном помещении из пиленых бревен, так плотно пригнанных, я обнаружила одно-единственное седло и больше ничего; это было не столько жилье, сколько чулан.
…В то утро замок был снят с петель и висел на колышке. От двери падала треугольная тень, железные петли скрипели, потому что крепчал ветер, предвещавший дождь. Пальмы колыхались со свистом и пыхтеньем, как будто в кронах работал паровой двигатель. Когда я подошла к дому (его построили низко над землей, не боясь потопа), с неба упали первые капли дождя. Когда трясущейся рукой потянулась постучать, дверь слегка качнулась внутрь, словно дом сделал вдох. Я не постучалась, а приложила к доске ладонь и толкнула… нет, не толкнула. Из-под припустившего дождя я шагнула в глубокую тень и совершенно неподвижный воздух. Стоя там и ничего еще не видя, я уловила слухом дыхание, слишком тяжелое для Сладкой Мари. Слишком тяжелое для человеческого существа. Оно близилось, близилось, и вот в лицо мне пахнуло влажным теплом и вонючим, кровавым дыханием зверя.
Коакучи, конечно.
Я отшатнулась, кошка прыгнула, притиснув меня к двери. Это разбудило Сладкую Мари, которая дремала в седле.
ebooksa