— И я хочу… Клоун, пап, в окно смотрел.
— Он не мог. Он смотрит к
— Нет, он смотрел!
— Но, Катя, нитка ему не даст.
— Смотрел!
— Я его сдёрну.
— Пап, нет! Не надо, мне его жалко! Он одинокий и под дождём. Я думаю про него… Откуда он?
— Не знаю.
— Может, с Луны? Я буду думать. Пусть он висит. В холод мы его занесём ко мне, можно?
— Можно.
Он оглядел её комнату с множеством кукол, домиков, лент, картин на стенах, с зеркалом вдоль стены и поручнем.
Дочь, мечтая стать балериной, изредка растягивалась на шпагат у станка, вертелась перед своим отражением. Самому себе он теперь казался в зеркале сникшим — и вдруг вздрогнул, близ собственной головы увидев колыхание клоунской. Немедленно прошел к окну — никого. Потом переместился в их с Леной спальню и, не включая света, рассматривал лицо, качающееся в тумане. Ясно, что привязанная игрушка не могла бы заглянуть в спальню дочери, не нарушив законов физики… Видно, он стал внушаем. Очень внушаем… Внезапно он набрал номер сотового жены, хотя в глазах у него стояла Марина под джипом. Но абонент был «вне зоны».
— Пап! — раздался крик.
Он бросился к дочери.
— Говорила я! Клоун смотрит!
Он, успев уловить в окне образ, задвинул шторы.
— Да, Катя. Спи.
Он спустился, чтобы внизу на кухне выпить пива, ещё раз глянуть в окно и снова подняться наверх, скрипя лестницей и раскачивая шаткую галерею. Толкуя лет пять назад с архитектором, он поддался на его уверения, что дубовые балки-опоры люфт допускают, но это конструкционный люфт, плановый. Фёдор Иванович собственною рукой утвердил проект эконом-класса. Впрочем, за двадцать тысяч долларов, продолжал архитектор, можно люфт удалить. Но Останкинская телебашня шатается, а стоит много лет.
Девяткин сел на кровать.
Вторник