Бледный

Лишь когда они ушли в кухню, он смог вдохнуть… Двигали стулья, бурно гудел чайник, звякали ложки, сыпались то ли мюсли, то ли крупа, они смеялись… Девяткин добрел до бюро, взял ключ, прошёл к сейфу, вынул ружьё и сунул в карман патроны.

Дальше он шёл с ружьём.

— Я с дедом была. А ты?

— Я? много дел. Завтра праздник. Я покупала вещи.

— Мам, и причёску сделала?

— Да.

— Мам, ты позвони, чтоб Вольские привезли Настю. Мы с нею дружим.

На лестнице, освещённой огнями холла, он слышал, как она говорила в трубку:

— Вера? Ты не забыла, что завтра праздник? Будешь? Здорово! Катя спрашивала Настю… Вер, привези её! Они будут друг с дружкой и нас оставят… Да, дети будут…

Лена смеялась… Лена, которую он только что, холодную, трогал в земле.

Он плотно прижался к стене. Лена опять звонила:

— Даша! Я? С понедельника? Занята… Искали? Кто? Я в Москве… Нет… Брось! Жду завтра… Петя? Спит, Катя только что проверяла… Мы с ней прибыли на такси… Жду… в полдень!

Девяткин смотрел, не мигая, на люстру. Потом смотрел на бедро, пропоротое ножом. Где правда? В ране, подтверждающей события, — или же в голосах? Он и вчера бросался в душ, думая, что там Лена… Или он в хаосе, где возможно всякое? Ведь он же слышал их; он поклялся бы, что в кухне Лена и Катя. Но что-то и останавливало…

Что?

Тон!

Тон голосов пугал, был странен. Смысл в нём ничего не значил — звук значил всё. Он был искусственным, он имитировал голоса. Едва ли тон был человеческим. Он полон был миллионов иных тонов и расширялся, словно в пустом пространстве вдруг зародилась жизнь. Он как бы вскипал, нарастал и таял. Он взрывался чувством. Тон был симфонией, которую исполняют на дудке, он рвался подспудной мощью. Он был безмерностью, вложенной в человеческое горло. Ещё немного — он выплеснулся бы в страшный глас.

Это был глас наследующего Вселенную.

«Вик, — вела Лена. — Спишь? Завтра в полдень… да… Будь!»

Она звонила тем, кто реально существовал, друзьям и подругам. Он медленно шел вниз, держа спусковой крючок. Когда он услышал звон ложечки в чашке, а Лена позвонила Владу, он прыгнул с лестницы к кухне и, обнаружив в окне лишь клоуна с Лениными вразлёт бровями, выстрелил. Со звоном посыпалось стекло. Он трясся, сердце рвалось наружу. В кухню пополз туман. Клоун сгинул.

Вскрикнув, он подумал, что всё прошло… Он подумал, что не было ничего из того, что было. Сердце его возвращалось к привычному ритму. Одновременно он услышал голос. Сомнамбулически развернувшись и выставив дуло, он пошёл вверх по лестнице. Душ шумел. Лена, вроде бы, мыла Катю.