Чудовы луга,

22
18
20
22
24
26
28
30

— Лучше фонарь подержите, — сказала Ласточка.

Замок на клетке прихватило инеем, рыцарь замешкался, отер рукавом белый налет, только потом сунул в скважину ключ.

— Господь — пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться, — бормотал капеллан. — Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…

Кай не пошевелился, когда отворилась дверь. Волосы его казались седыми, и одежда, и солома на дне клетки. От него пахло холодом — не так, как могло пахнуть от человека раненного, извалянного в крови и грязи, сутки просидевшего в цепях под открытым небом. На мгновение показалось — может, он уже мертв?

Ласточка поставила завившийся паром ковшик в седую солому, схватилась за решетку и влезла на телегу. Засунулась в клетку наполовину — для двоих там места не было. Иней празднично засверкал от света близкого фонаря.

Шумел ветер, фляга плыла по рукам, белому псу хотелось выть.

В холодной жиже у берега плеснуло, зашуршало. Потекло — черным по черному, маслом по глине, смолою по праху.

У прогоревшего костра снова затянули песню, и белый пес все-таки завыл.

Человек в длинной кольчуге смотрел Ласточке в спину.

— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…

Сунув руку под оледеневшие волосы, она коснулась щеки, пощупала под челюстью. Точно таким жестом тысячу лет назад она коснулась его в первый раз — костлявого найденыша, которого принесли ей под дверь в рогожке, как котенка.

Теперь ему любая рогожка мала.

Ласточка подняла ему лицо. Глаза открытые, темные. Огонь в них не отразился.

— Отец идет за мной, — одними губами прошептал Кай. — Ждет…пока я его позову. Я ведь позову, не выдержу… Ласточка…

— Я знаю, — сказала Ласточка. — Не бойся.

Вынула из-за пазухи тряпицу, достала теплое, будто живое, крапчатое яичко. Сковырнула ногтем пуговку, сжала скорлупу пальцами и уронила в вино целиком.

Покачала жидкость в ковше.

— Пей, Кай. Пока горячее.

…пять — не проснешься никогда.

Ладонью — под затылок, оловянный край — к губам. Господи, прости меня!