Здесь наши размышления подошли уже к вышеупомянутому вопросу – мотивам человеческой деятельности. Имеются в виду мотивы сообщества, явления в масштабе общества, то есть проблемы из области социологии и политики. Определённая автономность развития изобретений несомненна, и это значит, что однажды сконструированный, первый примитивный автомобиль или первая телевизионная аппаратура воздействуют (скажем, пусть даже самим своим несовершенством, уродством, хотя всё не настолько просто) на массы конструкторов таким образом, что начинается этот увлекательный и достойный внимания процесс эволюции, в результате которого возникает ряд очередных, всё более совершённых форм, сопоставимых друг с другом так же, как биолог-эволюционист сопоставляет последовательные формы ископаемой лошади или ящера. Аналогии подобного эволюционно-биологического типа можно и дальше множить (хотя по сути это небольшое отступление). Господству отдельных видов, хотя бы тех же ящеров, пришёл конец, когда на арену вышли млекопитающие, первые из которых были животными малыми, слабыми, с многих точек зрения примитивными по сравнению с высокоспециализированными гигантскими ящерами, и несмотря на это в ходе биологического совместного соревнования они принесли этим колоссам погибель. Подобной представляется история, скажем, паровой машины и двигателей внутреннего сгорания. Когда появились эти последние в виде двигателя Отто, гигантские и величественные поезда, приводимые в движение паром, пересекали все континенты, господствуя на них монопольно. Первые транспортные средства с бензиновыми моторами были неуклюжими слабаками и чудовищами. И вот за лет пятьдесят (эволюции на аналогичный процесс потребовались бы сотни миллионов лет) дошло до того, что в государствах с особо быстрыми темпами развития техники, таких как Соединённые Штаты, железнодорожный транспорт оказался на грани банкротства, экономической гибели, а почти все перевозки приняли на себя самолёты и автомобили, приводимые в движение бензиновыми двигателями.
Эта автономность развития изобретений, ибо о ней идёт речь, является только одной и, добавим, наиболее бросающейся в глаза стороной всего сложного явления. И это правда, что, будучи однажды сконструированным, автомобиль в определённом смысле дальше «развивается сам», что его формы, от года к году обновляющиеся и новые, так же диктует мода (впрочем скрытой пружиной которой является интерес производителей), как и технические требования, и что автомобиль 2000 года мы не можем себе представить просто потому, что – без сомнения – он будет в слишком большом несоответствии с сегодняшними представлениями; также, опираясь на современные эстетические соображения, мы были бы потрясены – представленным нам – образом человека 500 000 года. Однако всё это (напоминаю, мы всё ещё ведём разговор об автономности, о «собственной жизни» изобретений) важно только в «пределах вида», который составляют автомобили или атомные энергоцентрали. Но – вопреки возможному мнению – не «внутривидовое» развитие изобретений формирует в конечном итоге совокупность нашего бытия. Делают это прежде всего те феномены, те открытия и изобретения, которые вчера ещё никто даже не предвидел, а если как-то и представлял их материализацию и конструкцию, то уж наверняка последствия возникновения этих изобретений, мощно моделирующее, революционизирующее влияние их на образ мира оставались непредвидимыми, за пределами самой смелой фантазии. Примеры? Атомной энергии, неизвестной (просто не верится!) ещё семнадцать лет назад, будет достаточно. А химическая промышленность искусственных материалов? А телевидение, а кино, едва известное на исходе прошлого столетия? Проблема слишком очевидна, чтобы требовались доказательства.
Поэтому мы должны ожидать выхода на сцену – в течение ближайших лет или десятилетий – именно таких новых факторов, таких могучих сил, таких изобретений или открытий, последствия которых окажутся одинаково всесторонними и универсальными; говорить об облике грядущего, не зная этих неизвестных, – это ещё раз рисовать картинки, которые у потомков вызовут только усмешки. Однако здесь, казалось бы, мы подошли к пределу наших возможностей, подрубили тот сук, на котором сидим, ибо как можно говорить о том, чего нет и чего –
В какой-то мере это так; и не будем пытаться отыскивать несуществующие изобретения (по крайней мере сейчас, когда рассуждаем столь серьёзно). Ведь в противоположность видам животных и растений эти изобретения рождает, создаёт не Природа, а человек; захотел путешествовать – изобрёл корабль, поезд, ракету; захотел идеальных невольников – изобрёл машины, работающие ему на пользу; захотел убивать, господствовать – изобрёл…
Изобретения являются видимым результатом, потребности – причинами; однако должны ли мы – в свою очередь – выдумывать потребности? Нет – те или иные появятся из-за закрытых дверей, даже когда мы будем знать потребности сегодняшнего дня, наиболее не удовлетворённые. Мир будет нуждаться во всё более дешёвой энергии, всё большем количестве продуктов и одежды, всё большей стабильности жизни, в защите её от болезней и смерти. Эта фундаментальная тройка будет ещё десятилетия иметь преимущество перед иными потребностями, такими, которые возникают после какого-нибудь открытия или изобретения (как, например, телевидение, которого деды наши не знали, поэтому и не могли о нём мечтать; иное дело, естественно, когда речь идёт о путешествиях или об одежде; отсюда вывод, что изобретений, потребности в которых мы сегодня не ощущаем, нам выдумать не удастся).
Сложный, богатый на приключения, поражения и неожиданности процесс наступления новых областей технологии в принципе представляется – в наибольшем упрощении – следующим образом.
Пример первый: атомная энергия. Потребность: продиктована условиями – срочная (война, необходимость добиться превосходства над беспощадным противником). Изначально существовала теоретическая возможность создания водородной бомбы (но, естественно, не было даже этих слов, этого термина) благодаря знанию процессов, происходящих в звёздах, в том числе в нашем Солнце. Никаких возможностей реализации. Первые эксперименты с расщепляющимся ураном; окружённая тайной военного времени величайшая концентрация умов и материальных ресурсов. Коллективная работа, одновременная атака на многих фронтах с целью обнаружения наиболее продуктивного способа расщепления урана, а также создание нового расщепляющегося элемента – плутония; работа, в принципе основанная уже на хорошем теоретическом знании предмета. Медленное прорастание и возникновение атомной технологии путём постепенного перехода от научно-лабораторных процессов, то есть осуществляемых в малых объёмах, к масштабам промышленного производства. Первые атомные бомбы. Возвращение к идее «искусственного солнца», новая концепция: «обычная» атомная бомба как запал для водородной бомбы. Дальнейшие работы, увенчавшиеся успехом.
Побочный продукт всего комплекса этих работ: атомный реактор как источник энергии. И это необходимо подчеркнуть. Не он был целью. Сегодня работы ведутся, между прочим, в направлении реализации контролируемой реакции синтеза водорода, то есть задачей является как бы «параллельное повторение» истории атомной бомбы. Однако «водородный реактор» до сих пор ещё не сконструирован. Трудности на этом пути оказались большими, чем предполагалось. Однако дело ещё не проиграно. Потребовалось расширить вступительную фазу, теоретическую: знания элементарных свойств материи оказалось пока недостаточно. Отсюда – хотя и не только отсюда – резко возросший темп работы физиков, учёных всего мира, главным образом в области элементарных частиц, наделённых большой энергией. Создание огромных ускорителей этих частиц («космотроны», «синхрофазотроны» и т. п.). Плоды этих работ нужно ещё ожидать.
Пример второй: астронавтика. Потребность: продиктована условиями большой политики. Необходимость предоставить стратегам средства доставки ядерного оружия. Исходные условия: достижения немцев в конструировании ракет, из которых самая совершённая – «Фау‑2». Работы в области внешней баллистики, теории ракетной тяги, теории химического топлива, реактивных и ракетных двигателей. Побочный продукт: ракеты, способные вывести на околоземную орбиту искусственные спутники. Этот продукт, как в последнем, так и в предшествующем примерах, постепенно автономизируется. Это значит, что атомный реактор первоначально поставлял ядерный взрывчатый материал как то, что от него требовалось, а получаемую энергию рассеивал, ибо она была излишней, но, пройдя технологическую эволюцию, превратился в «мирный реактор», который не создаёт взрывчатых веществ, зато вырабатывает энергию; аналогично и ракеты – носители бомб – переконструированные, специализированные становятся – и станут – космическими кораблями для людей, способными перемещаться в космическом пространстве.
Как видим, атомная энергия для мирных целей и астронавтика вначале были получены как «побочный продукт». Это следствие структуры мира, в котором мы живём; можно себе, естественно, позволить моральную оценку данного факта, но ни в коей мере она его не изменит; пожалуй, значительно плодотворнее было бы задуматься над тем, какие «побочные продукты» может в будущем дать нам состояние нашего мира. Конечно, не всегда речь должна идти о
Но видеть мир будущего как эпоху, свободную от страха войны, голода, нужды, и даже от болезней было бы, несмотря на всё, непростительным минимализмом. Однако если бы мы захотели мысленно глубже проникнуть в эту область неизвестного, то прежде всего нам пришлось бы расстаться со многими ценностями, которые сегодня считаются незыблемыми.
Одной из первых таких ценностей, на которую будущее – в своём направлении развития – вероятнее всего начнёт наступление, является наша – повсеместная сегодня даже среди большинства учёных (столь сильны привычки и бессознательные чувства человека) – приверженность ко всему «натуральному». Среди всех «натуральных» вещей наибольшее значение, разумеется, мы придаём собственному телу, которое мы, правда, прикрываем «искусственными» чехлами и покровами, перевозим в «искусственно созданных» транспортных средствах, порой кормим «искусственно выращенными» продуктами и даже поддерживаем его силы и помогаем в борьбе с «натуральными» его врагами, каковыми являются бактерии, «искусственными» химикатами лекарств. Иногда необходимо заменить какую-то часть этого бесценного своей «натуральностью» тела протезом или же аппаратом, усиливающим действие ослабевших органов (например, слуха). Однако мы всегда считаем (
А будущее? Оно скоро заставит людей распрощаться с «натуральным», так быстро устающим сердцем; быть может, придёт очередь подверженной стольким мучениям системы пищеварения. После этого первого вторжения механизмов и искусственных приспособлений – то есть более сильных, более выносливых, чем «натуральные», а также, и это самое важное, заменяемых! – придёт время сделать следующий шаг: осуществить ещё более смелое и более тонкое вторжение в глубь химизма, микроскопических процессов в наших телах. Очень многое в них ещё можно сделать, усовершенствовать! Но это будет означать уже «прощание с природой» – шокирующее современного человека, почти неприемлемое. Конечно, эта большая волна перемен, эта биологическая революция приведёт к достижению долголетия, какого сегодня мы себе даже представить не можем. Но и с ним беда, так как наш мозг наверняка не сможет служить телу веками: очень скоро, переполненный массой воспоминаний, он превратится в мозг старца, влачащего жалкое существование, лишённого динамизма и живости мышления, теряющего способность впитывать новые впечатления. Поэтому и мозг, эта «святая святых», должен будет в свою очередь стать объектом исследований и, быть может, переделок… Каких? Генетических? Но здесь снова следует уяснить себе, в насколько широком диапазоне можно было бы творчески, преобразующе и одновременно осторожно воздействовать на плод, развивающийся в искусственной среде, вне матки – и где установить границу вторжению техники и химии в глубь этого последнего элемента природы, которым является наше тело и который до сегодняшнего дня ещё устоял перед вторжением техники в наше окружение, в наш внешний мир?
Ответ на этот вопрос мы дать не можем. Только видим, что чем больше мы пытаемся мысленно удалиться от сегодняшнего дня, тем больше будущих достижений наполняют нас инстинктивным сопротивлением, протестом, беспокойством, нежеланием – хотя я говорю, всё время говорил только об операциях, об усовершенствованиях, должных служить жизни! Взглянув шире: будущее не может быть химически очищено от забот, боли и страхов современности, стать идеально удобным, роскошно скроенным костюмом для наших сегодняшних привычек, нужд и суждений. Ничего подобного – оно постепенно будет подвергать их ревизии, приводить к острым стычкам, конфликтам, будет принуждать к выбору, будет требовать расплаты за расширение физических границ жизни, будет – одним словом – отбрасывать, разрушать очень многое из того, что сегодня мы считаем бесценным, незаменимым, нерушимым. И будет в этом безжалостно, как сам прогресс, и, как он, – неотвратимо. Ибо однажды сделанное изобретение, открытие уже ничто не может уничтожить, разве только вместе со всем человеческим видом; идиллия некоего будущего «возвращения в природу» является фикцией, утопией – и именно поэтому путь, ведущий от современных открытий в гущу порой невероятных будущих последствий, не только трудно разглядеть. Ещё труднее современному человеку с ним согласиться.
До сих пор я умышленно говорил только о личностно-биологическом аспекте будущего, но кто знает, не будет ли иной, социологический аспект, ещё более радикальным относительно наших сегодняшних мечтаний и представлений. Провозглашать во времена планового хозяйства личную страусиную политику, сужая всё до размера судеб живущего поколения, постулировать в качестве идеальной цели тот же столь удобный и милый эгалитарный индивидуализм, который был (хотя бы в мыслях) уделом небольших элит общества на переломе XIX и XX веков, видеть в его массовом распространении решение основных проблем человеческого существования – это, использую не своё определение, что-то хуже, чем преступление: это ошибка. Это фикция, которой попросту нет места даже в современном мире, но сегодня ещё можно притворяться, что это не так. Бессмысленность такой позиции будущее докажет неоспоримыми фактами.
Первая крайняя проблема – демографическая политика, иначе говоря – вторжение государства, высшей власти в сферу жизни семьи, в глубь этой уважаемой элементарной ячейки человеческого бытия, показывает, стоит лишь коснуться её остриём статистики, математики, неизбежность в будущем именно таких операций, и причём всё более радикальных. Неограниченная рождаемость, естественный прирост, сдерживаемый только призывами и уговорами, окольными путями, это паллиатив решения, приемлемый сегодня. Однако, когда сторонники неограниченной свободы в этой сфере жизни утверждают в дискуссии, что земной шар может, как подсчитано, прокормить не три, а восемь, десять или даже пятнадцать миллиардов человек, то достаточно спросить, что тогда будет, и что делать после достижения этого состояния? А динамика роста населения говорит о том, что каждое последующее удвоение количества живущих на Земле людей будет происходить за гораздо меньшее время, чем предыдущее; в конце XXI века Земля окажется ужасно перенаселённой; что тогда? Экспансия на иные планеты? Словно такая космическая эмиграция может эту проблему решить. Словно бы не очевидно, что растущая численность людей рано или поздно взорвёт наконец тот универсализм, то объединяющее наш мир стремление, которое – пожалуй, наиболее очевидная тенденция развития нашей цивилизации – из отдельных племён, народов, рас создаёт в условиях принципиальных противоречий и столкновений единую расу, человечество, и это не только лозунг или громкие слова, но реальная суть, отражение происходящих перемен.
Количество может – а точнее должно – перейти в дезинтегрирующий взрыв, в разрушение, которое своими центробежными силами преодолеет консолидирующее воздействие техники. Техника объединяет человечество, так как едина для чёрных, белых, жёлтых, так как представляет собой наиболее рациональную платформу для взаимопонимания и сотрудничества, так как с помощью реактивных самолётов сокращает расстояния, перемешивает, сплавляет в тигле взаимных массовых контактов, совместной работы, сотрудничества, помощи. Но представьте себе существование этого двадцатимиллиардного человечества, пусть даже не страдающего от голода, не изнывающего от мучений перенаселённости, бездомности. Сокращение рабочего времени, увеличение свободного времени, личного времени каждого человека предоставляет возможности для колоссального развития культуры. Но какова будет эта культура, выращенная на обломках индивидуализма, земного универсализма? На этот вопрос мы должны искать ответ уже сейчас. Это кажется невозможным. Но только кажется. Люди, творчески одарённые, составляют определённый, достаточно стабильный, процент всех поедателей хлеба; учёных, мыслителей, художников становится всё больше относительно всех живущих. Заметьте: сегодня более-менее заслуживающих внимания талантливых скульпторов, художников в мире уже слишком много, чтобы проявления их индивидуальности могли распространяться далеко за пределами одного государства; последствия этой многочисленности удивляют и одновременно огорчают. О том, заблестит ли, выбьется ли, получит ли творческий человек признание, теперь начинает решать слепой случай, стечение обстоятельств, этот успех становится следствием «рекламирования в Париже» или в иной столице мира; на художественных биржах происходит как бы «розыгрыш вслепую», и время от времени массы узнают о каком-нибудь новом «открытии» специалистов и знатоков. Конечно, я преувеличиваю, но лишь немного. Значительная индивидуальность в основном как-то добивается признания, хотя порой через много лет, но то, что сегодня является проблемой непризнанных талантов или случайно пробившихся личностей, то есть в общем-то проблемой не очень важной, второ- и даже третьеразрядной, в будущем, в этом воображаемом двадцатимиллиардном муравейнике станет неопровержимой закономерностью. Значимых книг, произведений искусства, музыкальных произведений, размышлений и новых теорий будет возникать просто слишком много, чтобы даже самый завзятый потребитель культурных ценностей мог противостоять этой лавине. То, о чём сегодня говорят с улыбкой, что поэтов читают не только почти исключительно поэты, что даже тиражи поэтических томиков определяются количеством живущих поэтов данного языка, культурного региона – это неизбежно станет достойным сожаления правилом будущего мира – мира безграничного увеличения количества. Ни аппетиты читателя, ни жажда знания не обеспечат любой личности непосредственный контакт с совокупностью даже наиболее выдающихся творений человеческой мысли, когда тысячи Рафаэлей, Моцартов, Ферми будут одновременно действовать и творить. Вырисовывающаяся таким образом тенденция специализации в области культурного потребления будет всё более явной, поэтов будут читать уже только поэты, художники будут творить для художников, музыканты – для музыкантов, поскольку всей жизни едва хватит, чтобы только ознакомиться с тем, что возникает где-либо в одном, определённом виде творчества. Очевидно, что параллельно будет развиваться распространяемая на всю планету спутниковыми антеннами телевизионно-цвето-осязаемо-обоняемая, и бог весть ещё какая, массовая культура и таким образом возникающее противоречие между двумя культурами будет только углубляться. Наконец, если космическая эмиграция в массовом масштабе станет панацеей, то наступит уже явное, не поддающееся никаким обоснованиям или прикрытиям, четвертование, расчленение земной культуры, ибо никто, ни один человек не будет в состоянии объединить в себе её наивысшие ценности, зная только, благодаря случайности происхождения, рождения, общественно-групповой принадлежности, какой-то один небольшой её фрагмент. И с чем же он сможет отправиться на заполненном такими же, как он, корабле в поисках среди звёзд новой родины? С осознанием, что когда-то, во времена наполовину варварского примитива, войн, тьмы и страха, именно в этой ушедшей эпохе вспыхнуло однажды Возрождение, и это было время, когда один человеческий ум мог объединить всю сумму человеческих достижений, человеческой мысли, после чего наступили неумолимые сумерки, эпоха миллиардных муравейников?
Я говорил только об искусстве. Не потому, что считаю его наиболее важным, и не из-за издания, где публикуются эти размышления, а просто потому, что в свете быстрых перемен, резких скачков оно, вместе с наукой и философией, представляет собой вернейшее средство коммуникации, трибуну для всеобщего понимания, инструмент формирования если не характеров – на это его сил никогда не хватало, – то, по крайней мере, восприятия. А если и оно развалится, превратится в явление провинциально-локального значения, то пропадут шансы и на универсализм будущего, и на общность человеческого восприятия, а то, что останется, будет жалким наследием сохранения «свободы рождаемости» – но какой ценой?
Дело в том, что о размере цены, которую будущее должно будет заплатить за решения, принимаемые уже сейчас, уже сегодня, именно сегодня, а не когда-то потом, – следует дискутировать.
Мы говорили о творчестве, об искусстве; эта проблема – если не рассматривать её полемически, что мы и делали, – подчинена более широкой: проблеме свободы. Ликвидация крупной собственности открывает путь в сферу свободы особенной – из-за её иерархичности. Свобода эта двояка: с одной стороны, это свобода от бедствий и забот, что очевидно, с другой стороны – в положительном, активном понимании – это свобода деятельности, не обязательно в интересах чьего-то кармана или группы, класса, в дальнейшем – в будущем – не обязательно даже в интересах одного только народа, государства или целого континента. Особой интеграции планирования и мышления будет требовать её последний вид, та вершина свободы, возникающая как неизбежность выбора и решения, – и ясно, что разрушение барьеров, ограничивающих человеческие возможности, окажется не только освобождением и наверняка не открытием врат рая, некоего Шлараффенланда, а проблемой, равной которой ещё история не знала. Эта свобода, в таком понимании, окажется, быть может, наибольшим вызовом, брошенным роду человеческому, пустырём для застройки, для заселения, огромной трудностью для преодоления, кто знает, не равнозначной ли той, с которой борется мир наших дней.
ebooksa