Черный трибунал,

22
18
20
22
24
26
28
30

Савелий часто вспоминал слова своего Учителя:

«ПОМНИ И ВСЕГДА ПОВТОРЯЙ: ТЫ — ВО МНЕ, Я — В ТЕБЕ! ВОССТАНАВЛИВАЯ СИЛЫ, НЕ ЗАБЫВАЙ, ЧТО НАСТАНЕТ ДЕНЬ, КОГДА ТЕБЕ ПОНАДОБЯТСЯ И ВЕСЬ ТВОЙ ДУХ, И ВСЯ ТВОЯ ЭНЕРГИЯ. ГОТОВЬСЯ К ЭТОМУ ДНЮ».

Вероника много рисовала, иногда с самого раннего утра. Тогда они вдвоем уходили на пляж. Савелий загорал, то сидя в шезлонге, то лежа на горячем песке, обмениваясь с любимой ласковыми словами, а Вероника стояла за мольбертом.

Они носили одинаковые белые брюки и майки, оба сильно загорели. Пожив некоторое время в Айа-Напе, они решили перебраться в курортный городок Лимассол, удививший их обилием полупустых, но всегда открытых ресторанчиков. В этом городе они сняли великолепный номер с видом на море и белую песчаную косу, причем сняли в самом дорогом отеле «Четыре сезона».

Они пробовали суп и еще массу причудливейших блюд из осьминогов, различные сорта местных вин. Целовались на скале Афродиты, летали на вертолете над древним городом Пафосом, где, по слухам, когда-то родилось такое занятие, как проституция, бродили меж пальм, олеандров и кактусов. Побывали в аквапарке.

Один раз даже ловили осьминогов, наняв для этого рыбацкую лодку, — правда, почти все время в этой лодке они провели не рыбача, а неистово любя друг друга.

Незаметно пролетели две недели отдыха.

Тем временем выяснилось, что на Кипр, как раз в эти дни, приезжает один очень популярный в России певец, чтобы снять свой новый клип и дать один-единственный концерт. Вероника загорелась желанием побывать на этом концерте. Савелий, вообще-то равнодушно относившийся к любым звездам эстрады — хоть к русским, хоть к западным, — на этот раз, естественно, сделал все возможное, чтобы уважить просьбу своей возлюбленной.

И они неброско, но модно одетые пришли посмотреть на это представление.

Действо происходило у громадного бассейна, наполненного до краев неестественно синей водой. Весь бассейн и вся сцена были увешаны сотнями крохотных фонариков, которые перемигивались в такт негромко звучащей музыке.

Пока играл магнитофон, перед импровизированной сценой суетились люди в синей униформе, подключали какие-то провода, пробовали микрофоны, громко обменивались непонятными репликами:

— Вася, поддай еще реверку… И холла, холла побольше… Отлично!

— Раз, раз… Семнадцать… Восемнадцать… Во, нормалек… Экраны готовы?

— Через полчаса начинаем. Костя, тут вход на большой джек…

— Да, я знаю. Звук в мониторах прибавьте…

Вероника была уверена, что оделась относительно скромно. На самом деле она была самой красивой здесь и выглядела в этот вечер еще привлекательнее, чем обычно. Затянутая в черное шелковое платье, подчеркивающее соблазнительные формы ее точеной фигурки, сделавшая какую-то немыслимую прическу и надевшая по случаю концерта бриллиантовые серьги — подарок Савелия, — она сидела за столиком, не обращая ни малейшего внимания на жадно-похотливые взгляды и мерзкие причмокивания бритоголовых парней из «новых русских», решивших убежать на время от своих проблем и русских осенних холодов сюда, где пальмы, кактусы и жара.

Толстые «голдовые цепуры» поверх черных маек, малиновые пиджаки да «мобилы» в унизанных перстнями руках четко указывали на социальное положение большинства из них.

«Или банкиры, или бандюги, — думал Говорков, окидывая спокойным пристальным взором голубых глаз собравшихся, — что, впрочем, в наши времена почти одно и то же. Ну и пусть. Конечно, вон тот двухметровый бычок с серьгой в ухе уж очень нагло вылупился на Нику. Но ведь не запретишь же ему смотреть, в самом деле».

— Савушка, что с тобой? — заметив перемену настроения у своего любимого, нежно спросила Вероника. — Не нравятся они тебе, да? Жирные все какие-то… А полстраны без зарплаты голодает. Я газету читала…

— Ладно, пусть сидят себе… Пока… — поморщившись, сказал Говорков и заставил себя улыбнуться девушке.