А кроме того, ради Эдит и ради спасения Алана Макмайкла ему необходимо как-то успокоить ее ярость. Множество мучений, которые Люсиль перенесла от рук их собственных родителей, приучили ее к боли и страданиям. Кровь на ее платье еще не гарантировала, что она остановится и не сделает того, что решила. А это, в свою очередь, означало выполнение их изначального плана до конца.
И убийство Эдит.
Они заговорили практически одновременно.
– Этот день должен был когда-нибудь наступить, – начал Томас.
А она еще раз спросила, перекрывая его слова, как будто произносила нечто, что потом уже никогда нельзя будет взять назад:
– Ты любишь ее? Скажи мне, любишь?
– Люсиль, мы мертвы уже много лет. Ты и я в этом ужасном месте… Наши имена преданы анафеме. Мы с тобой призраки.
Люсиль смертельно побледнела. От потери крови, шока и от того, что не может поверить своим ушам?
– Ты любишь ее больше, чем меня?
– Но она живая. Она – сама жизнь, Люсиль. И ты ее не остановишь.
Ее дыхание прервалось. У Томаса было ощущение, что он только что столкнул ее с вершины и теперь она падает.
– Ты обещал мне –
Она летела к своей смерти.
– Да, но это случилось, – нанес он последний, смертельный, удар.
#
Наблюдатель застонал, выдыхая яд в голову и сердце последней из Шарпов. Потому что брат больше не был Шарпом – он отказался от своего имени, наследия и… проклятия.
Поэтому Дом всю свою любовь отдал его сестре-убийце, той, которая будет поклоняться Злу и служить ему до конца дней своих. И которая, не колеблясь, заполнит его холлы и стены призраками убиенных. И Дом стал нашептывать ей:
С диким криком она ударила своего брата в грудь ножом. Он попытался отобрать у нее оружие, но она как сумасшедшая наносила удары по пальцам и рукам. Глина проступала сквозь половицы, а красные призраки рыдали пурпурными слезами в клетках, куда их загнали преступления Шарпов – решетки клеток опустились – теперь уже навсегда. Теперь они никогда не станут свободнее, чем куклы в мезонине, и их будут заводить снова, и снова, и снова.
– Значит, все так и закончится?! – кричала его сестра в приступе сильнейшей душевной боли. – Ты ее любишь?