Багровый пик

Но мать у Эдит была одна-единственная, и в этом заключалась вся необычность похорон, которая ставила девочку в тупик. Ее сердце разрывалось, а слезы были уже готовы пролиться, но задержались на самых кончиках ресниц. Она не имела права плакать – хорошо воспитанные дети не должны привлекать к себе внимание даже тогда, когда их мир рассыпается на мелкие кусочки. Наблюдавший за ней Алан был, казалось, единственным среди присутствовавших, кто понимал ее непереносимое горе. В его глазах сине-стального цвета тоже стояли слезы.

Юнис переступала с ноги на ногу, играя своими рыжеватыми кудряшками. Алан слегка дернул ее за руку, стараясь заставить сестру бросить это занятие, и она огрызнулась на него. Мать одарила их мудрой улыбкой, как будто не заметила вызывающего поведения дочери.

Миссис Макмайкл была все еще хороша собой и полна жизненной энергии.

Алан продолжал держать Юнис за руку. Девочка надула нижнюю губу, и ее мать засунула руку в карман шубы из соболя и предложила девочке что-то, сильно похожее на конфету. Вырвав руку у брата, девочка схватила подарок. Теперь настал черед Алана притворяться, что он ничего не заметил, а может быть, это действительно так и было. Все его внимание было сосредоточено на Эдит, по лицу которой было видно, что она с большим трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться, – ее мама никогда больше не предложит ей конфетку, не улыбнется и не расскажет сказку.

Ее маму забрала черная холера. Страшная смерть, медленная и мучительная. Отец Эдит приказал хоронить ее в закрытом гробу и попросил дочь не смотреть на нее. Так что Эдит пришлось обойтись без прощального поцелуя и последних слов.

#

То есть до того момента, пока мама не вернулась. Через три недели после смерти.

#

Время не залечивает все раны.

После похорон мамы прошел уже почти целый месяц, а Эдит скучала по ней больше, чем когда-либо. Черный венок все еще висел на двери, а слуги ходили с траурными повязками. Кухарка не хотела, чтобы горничные снимали черные занавески с зеркал. Де Витт назвал ее слишком суеверной, но кухарка ответила, что она просто старается быть осмотрительнее. Когда дело касается мертвых, то ни в чем нельзя быть уверенными наверняка. Например, в Ирландии дух ее тетки-девственницы застрял в зеркале в 1872 году и с тех пор не давал житья всей семье. На это де Витт возразил, что так как занавеси появились на зеркалах еще до того, как хозяйка испустила свой последний вздох, а теперь она уже давно в могиле, то она никак не могла застрять в зеркалах.

И тем не менее занавеси не убрали.

Эдит лежала в своей маленькой кроватке и тихонько плакала в темноте, обнимая своего плюшевого кролика. Казалось, что с каждым днем тоска в ее сердце становилась все глубже и болезненнее. Тени от падающих за окном снежинок разрисовывали покрывшиеся пылью обложки книг, которые они – каждый вечер по несколько страниц – читали вместе с мамой. Черная Красавица и Голубая Книга Сказок. Сейчас она не могла их даже открыть.

Тиканье дедушкиных часов в конце холла напоминало удары топора, которые попадали точно между ее всхлипами. За окном ее спальни вечный снег медленно и бесшумно опускался на восточный берег озера Эри[1] и истоки Ниагарского водопада[2]. Канал Эри[3] был основой благосостояния семейства Эдит. Ветер и замерзшее озеро. В ту ночь в прекрасно расположенном особняке семейства Кушингов было холодно, как и всегда после смерти мамы.

Эдит казалось, что она сама превратилась в ледышку и теперь уже никогда больше не согреется.

Интересно, а ей тоже холодно там, под землей? Эдит не могла избавиться от этой мысли, хотя ей уже десять, нет – сто раз говорили, что ее мама теперь находится в месте, которое гораздо лучше, чем их мир.

Девочка помнила, когда таким местом была ее комната: мягкий, нежный голос мамы, которая читает ей книжку, и она сама, уютно устроившаяся под одеялом с чашкой горячего шоколада и горячей бутылкой[4] в ногах.

Однажды, давным-давно….

Мама играла ей колыбельные на пианино, когда Эдит не могла заснуть.

А сегодня никакой музыки нет.

Эдит расплакалась.