– Да.
– Кто они?
– Как сказать?.. Больше офицеры… Люди, во всяком случае, убежденные и…
Я соглашаюсь только при одном условии: все сто двадцать я наберу сам.
Воробьев пожимает плечами и откидывается на спинку кресла, чтобы взглянуть на англичанина.
Я наклоняюсь вправо и вновь загораживаю офицера. Тогда Воробьев решительно говорит:
– Дело твое, Игнаша. Но… – Он снова пытается взглянуть на англичанина. Снова я подвигаюсь вправо и перевожу разговор на другое:
– Мне нужно полтораста коней.
Воробьев опускает голову. Отвечает он не сразу.
– Лошадей, Игнаша, нет… Нету коней, Игнаша.
– Хорошо, – говорю я, – лошадей я пригоню. – И круто поворачиваюсь к англичанину. Он не успел принять позу, выражающую пренебрежительную рассеянность.
Я говорю церемонно:
– Извините, сэр, я очень сожалею, но прошу вас удалиться. У нас предстоит военная беседа. Вы как офицер понимаете меня.
Он быстро вышел. Воробьев растерялся вконец и воскликнул тихо:
– Зачем ты?.. Ведь это…
– Могу вернуть… – намекающе срезаю я его. Молчим. Я сажусь и говорю:
– Знаешь, Воробьев, какой случай: зимой к Артемию залез вор в сенцы. Я вышел, а он в хлев. Я его запер там, он и смерз начисто.
Воробьев не хуже меня знает печальную карьеру своего шпика. Он говорит мне:
– И сволочь ты, Багровский.
– Но и ты сволочь неплохая, – улыбаясь, отвечаю я.