— Это евоная царская рука?
— Да.
— А почему капитан, да еще там какой-то трыдырыды, что и не выговорить?
— А это значит, что он рыцарь ордена Андрея Первозванного. Капитаном же себя он назвал потому, что хоть и царь, а когда работает на верфи, так подчиняется адмиралу и даже ему рапортует.
— А почему же ты с ним не остался?
Задумался Крякутной.
— Да так уж. Не пришлось. Дело такое вышло. Не хвастаясь скажу, а сошлись мы с царем близко. Одобрял он меня очень, пока я вместе с ним корабли строил… А йогом запало мне в голову одно свое дело. Весь в него ушел… Царю пока секрета не открываю, а сам действую. Только вижу, начинает он на меня дуться… Что тут поделаешь? Дождался я своих именин. Загнул это я пирог хороший, иду на верфь, где работает царь. Подхожу к нему: «Так мол и так, говорю, ваше величество; как я вас очень почитаю и по случаю, значит, своих именин, дозвольте вашей милости пирожок поднести». Посмотрел это он на меня, топор поставил в сторонку, взял меня за руку, поцеловал. «Спасибо, говорит, спасибо». А потом поднял пирог, да как бахнет меня по голове… Аж искры у меня посыпались… Пирог то был на деревянной дощечке… Так доска прямо в щенки… Ну, конечно, я стерпел, а только, думаю, хоть ты и царь, а больше нам не по дороге… Нет… Не на такого напал…
— Зачем же он это сделал?
— А шут его знает… Смирить меня што-ли хотел… Порой на него точно что находило… Сам станет белый, как полотно, все лицо перекосится… Точно не в себе делается… Всего дергает… А только такую кон-фузию я допустить не смог. Ну, вот, и ушел… Посмотрел, поискал, да лучше Рязани не нашел места. Только ты про это никому не сказывай, а то царь Петр померши, а воевода-то наш ведь человек кляузный… Чего доброго, объявит «Слово и дело», и потянут меня на расправу к распроклятому немцу Бирону, что теперь у нас заместо царя правит…
Слух об этом до властей не дошел, да если бы и дошел, то все равно на него не обратили бы внимания. Крякутной человек смирный, варит смолу, никому поперек дороги не стоит, а что он рассказывает всякие небылицы про себя — так пусть рассказывает. Явно — человек не в своем уме.
Но вот незаметно пролетели так года три, ну, может, четыре и тут-то именно произошло то, о чем было говорено с самого начала.
В один день, как-то, Крякутной, одетый в тот самый зеленоватый кафтан с красными отворотами, в котором он пришел сюда, явился сначала к воеводе, а затем и ко всем, кого только знал, и заявил:
— Завтра утром, ежели будет ветер, приходите ко мне на мою смолярню, я буду летать по воздуху.
Ну, подумали рязанцы, кончено дело. Рехнулся наш подъячий. Кто поглупее — смеялись.
— Ну и птица, — кричали ему вслед. — Гляди, как полетишь — ворон всех перепугаешь.
Советовали ему хвост себе приделать… Другие рекомендовали ниточкой к воробьиному хвосту привязать себя… Словом, издевались всячески. Самые смешные у нас, ведь, сума-шедшие да пьяные… Но были такие, что и жалели.
— Бедный ты, бедный, — говорила ему. — А все потому, что один. Не женился — вот тебе и страдай…
Другие говорили, что это ему наверно за грехи. В церковь мало ходил, а с молоду поди чего-чего не делал. Вон и там где-то за морем человека потрошил, да младенцев в спиртусе разглядывал…
Но сам Крякутной ничего этого не слышал и не замечал… Радостный, веселый ходил он по улицам Рязани и встречному и поперечному говорил о задуманном им полете. Одно только его беспокоило: вдруг да не будет ветра…
Беспокойство, однако, оказалось напрасным… Когда на другой день он встал в пять часов утра, солнце светило во всю, а деревья, зеленевшие молодой зеленой листвой, шумели от дувшего южного ветра.
ebooksa