Ундервельт. Западня

— Тарвит, добро пожаловать в Ундервельт!

Голос повибрировал во всеобъемлющей черноте и стих. Воцарилось безмолвие.

Он не мог шелохнуться, у него не было тела, только мысли. Точнее, одна: «Тарвит? Я — Тарвит?»

Сперва вернулось зрение: перед глазами появились круги, как от камня, брошенного в воду. Красный, зеленый, оранжевый. И опять красный, зеленый…

Затем он ощутил пересохшее горло, провел языком по шершавому нёбу. В позвоночник упиралось что-то твердое. Возле самого уха лениво, на одной ноте скрипел сверчок. Тянуло гарью.

Разлепив веки, он уставился вверх, в ночное небо с россыпью звезд, настолько ярких, что высвечивалась каждая ветка, каждая иголка сосен, стоящих вокруг стеной.

«Где я?»

В нескольких метрах от него зашуршал некрупный зверь, заскреб когтями о камни. Он прищурился: не зверь, птица. Ворона, что ли? Точно. Будто подтверждая его догадку, ворона каркнула и отпрыгнула в сторону.

И ведь не сова, чтобы ночью летать.

— Кыш! Не видишь — живой я! — Он попытался пнуть птицу, она вспорхнула на ближайшую ветку и свесила голову:

— Кра.

— Не дождешься! — Собственный голос звучал непривычно.

Он потер висок, попытался вспомнить, что случилось — и будто в бездну нырнул: перед ним простиралась гулкая, тягучая чернота. В какую сторону ни плыви — ни островка воспоминаний, словно гигантская гильотина отделила его от прошлого. Да что там от прошлого, от собственного имени!

Голос окрестил его Тарвитом, но это не его имя!

— Я сплю, этот сон скоро кончится, — прошептал он, сел, огляделся.

Ночь. Поляна. Раскуроченная стена хижины, объятая розоватым свечением. Из-под обломков тянется навсегда застывшая рука с растопыренными пальцами, чуть поодаль в воронке — ребенок в кожаной одежде. Труп? Похоже на то. Рядом с ним валялась на боку совершенно немыслимая тварь: горбатая, лысая, с копытами и раскуроченной взрывом пучеглазой мордой. Спасибо, что дохлая. Правда, где дохлая, там и живые! Инстинкт заставил подняться, напрячься.