Последствия сказались незамедлительно: тень неотвязного противника перестала разгуливать по стенам.
Однако его присутствие — неуловимое, едва ощутимое — все же чувствовалось. Оставалось предпринять меры радикальные.
С этой целью на две ночи кряду я закатил у себя веселую пирушку: поощрял разгул пьяных гостей, всячески распалял буйную, брызжущую здоровьем и молодостью вакханалию — мы безумствовали. После адского, проведенного без сна кутежа, вызвавшего множество нареканий от соседей по дому, на исходе третьей уже ночи, смертельно усталый, я в одежде бросился на постель и тотчас же уснул.
Поначалу усталость подавила онейропластику, и я спал без сновидений. Но через несколько часов забытья из сонной мглы, как всегда, вынырнула моя комната. Я спокойно усмехался и торжествовал: в комнате не было никого.
Дабы убедиться в успехе, я с величайшим тщанием осмотрел все углы: у окна никого, глянул на кресла, на потолок, внимательно осмотрел стены — ничего подозрительного, ни малейшей тени постороннего присутствия. Но вот случайный небрежный взгляд в темный угол у дверей — и я увидел его. Вся фигура вырисовывалась отчетливо, он стоял, как обычно сгорбившись, спиной ко мне, протянул руку к дверце шкафа, повернул ключ и открыл. Постоял, глядя в зияющую пустоту, ощеренную крюками вешалки — ровными рядами деревянных зубьев. Медленно, спокойно и задумчиво он вытащил из кармана не то шнур, не то ремень и забросил на крюк; свисающий конец стянул петлей и накинул себе на шею. Не успел я уразуметь, в чем дело, он уже висел. Тело, подброшенное смертной судорогой, странно изогнулось и отразилось в зеркале на соседней стене. Я отчетливо видел лицо висельника: он кривился ядовитой ухмылкой и смотрел прямо на меня…
Я вскрикнул, сорвался с постели, лихорадочно дрожа, распахнул окно и выскочил на улицу. Не оглядываясь бежал и бежал пустынными тротуарами, пока не оказался в каком-то кабаке, в компании городского отребья. Веселье привело меня в чувство — этой ночью я нуждался в таком обществе. Они затащили меня еще в один, совсем подозрительный кабак. Потом был третий, четвертый и так далее — я сопровождал их повсюду до конца, до самого утра. На рассвете, шатаясь от усталости, пьяный, я зашел в гостиницу, свалился и заснул мертвым сном.
Назавтра я снял веселую солнечную комнатку в пригороде. А прежнее жилище свое покинул навсегда.
ПРОБЛЕМА ЧЕЛАВЫ
Третьего дня после полудня, в обычное приемное время, в моем кабинете появилась новая пациентка: меня, начинающего невролога, впервые почтила своим визитом пани Ванда Челавова, жена известного профессора, доктора В.С. Челавы — в нашем городе он уже несколько лет кряду возглавляет кафедру философии и успел приобрести репутацию выдающегося исследователя в области психопатологии.
Появление этой красивой женщины, необычайно привлекательной всем своим мягким, кротким обликом, порядком меня удивило. Поначалу мне было невдомек, почему она не попросила врачебного совета у мужа — тот, правда, в последнее время с головой ушел в теоретические изыскания, но, конечно же, сделал бы для своей жены исключение. И лишь после откровенного ее рассказа, хотя он касался только предполагаемой болезни нервов, мне стала понятна подоплека такого решения. Проявлялась эта болезнь столь специфическим образом, что пани Ванда не то чтобы не хотела — скорее даже не смела искать помощи у мужа.
Со свойственной женщинам деликатностью она догадывалась, что любые откровения на сей счет непременно ранят супруга, болезненно затронут некоторые струны его души. Во всяком случае, к такому выводу я пришел при первом нашем разговоре, когда, прочтя в моих глазах удивление, вызванное неожиданным визитом, она поспешила объясниться без обиняков.
Откройся она во всем профессору, решил я, тот наверняка обеспокоился бы не ее, а своим собственным состоянием; не зря ведь лично у меня мелькнула догадка, что «тревожные симптомы», которые пациентка обнаруживала у себя, скорее следовало бы приписать противной стороне, то есть ее супругу. И хотя «больная» была убеждена в совершенно обратном, это ничуть не поколебало меня в моих подозрениях. Не желая будоражить бедную женщину прежде времени, я сделал вид, что придерживаюсь того же мнения насчет ее «здоровья», пустив в ход ею же подсказанное объяснение: дескать, это всего лишь «легкое нервное расстройство, сопровождаемое спорадическими зрительными галлюцинациями». Ну и, естественно, прописал безвредные средства, настоятельно попросив держать меня в курсе, как проходит лечение. На такую невинную мистификацию я решился без особых угрызений совести, намереваясь предупредить не болезнь, на мой взгляд мнимую, а нечто совсем иное, за всем этим скрывающееся.
Дело в том, что по странному стечению обстоятельств за несколько дней до ее визита мне довелось наблюдать нечто такое, что привлекло мое внимание к профессору Челаве.
Не будучи лично с ним знаком, я не раз за время учебы в университете слушал его глубокие, оригинальные лекции. В ту пору он посвящал их, как правило, анормальным явлениям в области человеческой психики. Фундаментальные познания этого сравнительно молодого ученого, соединенные с гениальной интуицией, позволяли ему осмысливать сложнейшие, тончайшие проблемы. Короче говоря, все в профессоре Челаве вызывало безоговорочное уважение и симпатию, особенно же меня поражало богатство накопленного им материала, свободного от пут академической избирательности, а потому пульсирующего, так сказать, жаркой кровью личного опыта.
Где и когда мог этот человек подглядеть столь сумрачные движения человеческой души, столь прискорбные, порой до омерзения, картины, от которых прямо-таки разило чадом безумия и злодейства? Такой вопрос нередко напрашивался во время его лекций.
Позже, когда университет был позади, когда я начал самостоятельно практиковать, Челава и его странная эрудиция забылись. Сам я не был с ним знаком, так что он определенно не знал меня даже в лицо; вечно рассеянный, всегда сосредоточенный на любимом своем предмете, он не замечал слушателей и не однажды допускал забавные промашки с фамилиями своих студентов. Да я среди его учеников и не числился, ходил к нему на лекции скорее из любопытства, ведь его научные интересы имели к моим штудиям лишь косвенное касательство.
И только неделю назад случайный эпизод вновь привлек мое внимание к этому человеку.
Случилось так, что два года назад Челава поселился вместе с женой в доме, где я живу вот уже около года. Они заняли весь мезонин — прекрасные апартаменты, обставленные с большой роскошью и даже излишеством. Две мои комнаты расположены как раз под их квартирой, на втором этаже, так что меня отделяли от профессора всего лишь два лестничных марша.
Неожиданное соседство вновь пробудило во мне интерес, который я прежде к нему питал, — разумеется, более глубокий, чем ко всем остальным жильцам.
Вскоре я заметил, что образ жизни профессора подчинен прямо-таки железному режиму: с неотвратимой точностью после восьми утра он покидал квартиру и шел на лекции, возвращался около полудня, чтобы уже в третьем часу поспешить — по давно заведенному, очевидно, обычаю — в лабораторию; вечера он обыкновенно посвящал своей жене, в ее обществе коротая время в соседнем кафе или на прогулке; домой они возвращались еще засветло, и ни разу не довелось мне видеть профессора более поздней порой.
ebooksa