Талтос

И тем не менее мы помним не все.

Мы весьма склонны к забывчивости, и потому «сказать» для нас должно быть равнозначным «запомнить». Сказать – значит запомнить или запечатлеть. Рассказать – значит бороться против ужасающего одиночества забывчивости, отвратительного невежества и печали. Или так мы думаем.

Эти отпрыски, мальчики или девочки – а чаще это были девочки, вызывавшие у нас огромную радость, – значат для нас больше, чем просто рождение еще одного существа. Их появление свидетельствует о том, что жизнь племени благополучна и будет продолжаться.

Разумеется, мы никогда и не сомневались в этом, но всегда существовали легенды, что наступят времена, когда совокупляться будут женщины, отчего у них или будет рождаться карликовое потомство, или не будет рождаться вообще никого, и что племя сократится всего до нескольких человек. Время от времени чума приводила к стерилизации женщин, а иногда и мужчин тоже.

Детей очень любили, о них заботились оба родителя, хотя, если рождалась дочь, на некоторое время ее могли отправить в такое место, где жили только женщины. В общем, потомство как бы воплощало любовную связь между мужчиной и женщиной. Они не стремились любить друг друга каким-нибудь тайным способом. Вынашивание ребенка было естественным периодом любви. У нас не существовало концепции брака, или моногамии, или необходимости сохранения верности на протяжении всей жизни только одной женщине. Наоборот, такое поведение нам представлялось неправильным, опасным и к тому же попросту глупым.

Иногда такое все же случалось. Я не сомневаюсь. Мужчина и женщина так преданно любили друг друга, что расставание было для них немыслимо. Но сам я не помню ни одного такого случая. Ничто не могло помешать тому, чтобы Талтос встречался с любой женщиной или с любым мужчиной, а любовь и дружба не были чувствами романтическими, но были чистыми.

Существует множество аспектов нашей жизни, которые я могу описать: различные виды песен, которые мы пели, природу наших споров, ибо они имели различные структуры, типы логики, распространенные у нас, которые вам показались бы абсурдными, как и типы ужасающих ошибок и промахов, неизбежно совершавшихся юными Талтосами. У нас на острове жили маленькие млекопитающие, очень похожие на обезьян, но нам никогда не приходило в голову охотиться на них или жарить их и съедать. Такая идея воспринималась как отвратительная, выходящая за границы терпимости.

Я мог бы рассказать о типах жилищ, которые мы строили, ибо их было много, и о видах скромных украшений, которые мы носили, – нам не нравилась одежда, вернее, мы не нуждались в ней, и никто не хотел надевать что-то грязное прямо на кожу. Я мог бы описать наши лодки, объяснить, какими ненадежными они были, и тысячи подобных вещей.

Случалось, что некоторые из нас тайно подсматривали за женщинами – только для того, чтобы увидеть их ласкающими друг друга. Когда женщины обнаруживали таких соглядатаев, то настаивали, чтобы они убирались прочь. В наших скалах, гротах, пещерах, маленьких нишах вблизи кипящих гейзеров было много укромных мест, превратившихся в истинные убежища для любовных утех мужчин с женщинами, а также для мужчин с мужчинами и женщин с женщинами.

Нас никогда не одолевала скука в этом раю. Было слишком много дел, которые следовало выполнить. Одни могли часами играть на побережье, даже плавать, если находились такие смельчаки. Можно было собирать яйца, фрукты, петь и танцевать. Художники и музыканты отличались особым трудолюбием, как мне представляется, а еще у нас были строители лодок и жилищ.

Имелись огромные возможности для развития умственных способностей. Я считался весьма умным. Я замечал закономерности, которые не были доступны для других, – например, что некоторые моллюски в теплых водоемах растут быстрее, когда над ними сияет солнце, и что некоторые грибы развиваются лучше в темные дни. А еще мне нравилось изобретать устройства – такие, например, как простые подъемники из виноградных лоз и плетенных из прутьев корзин, посредством которых можно было спускать фрукты с вершин деревьев.

Но как ни восхищались моими изобретениями люди, они столь же часто смеялись надо мной. Считалось, что в изготовлении таких вещей не было никакой необходимости.

Никто не занимался тяжелой, нудной работой – это было неслыханно. Каждый день начинался с несметного количества различных возможностей. Никто не сомневался в высшей добродетели удовольствия.

Боль считалась злом.

Вот почему деторождение вызывало такое уважение и такую осмотрительность у всех нас, ведь она влекла за собой боль у женщин. Естественно, не возникало и мысли о том, что женщина-Талтос может быть рабыней мужчины. Часто она оказывалась не менее сильной, чем мужчина, имела такие же длинные и столь же гибкие руки. Гормоны в ее организме формировали совершенно иной эмоциональный склад.

И рождение, включающее как наслаждение, так и боль, было самым значительным таинством для всех живущих. Действительно, оно было величайшей мистерией наших жизней.

Теперь вы имеете представление о том мире, в котором я родился. Наш мир был миром гармонии и истинного счастья, это был мир великого таинства и множества менее значительных, но столь же удивительных вещей.

То был рай. И никогда не родился ни один Талтос (независимо от того, сколько человеческой крови, портящей его родословную, бежит по его жилам), который бы не помнил утраченную землю и время гармонии. Не было ни одного такого среди нас.

Лэшер почти наверняка помнил это. Эмалет почти наверняка помнила это.

История рая записана в нашей крови. Мы видим его, мы слышим пение его птиц, мы ощущаем тепло его вулканических источников. Мы помним вкус его плодов; мы можем возвысить свои голоса и пропеть его песни. И потому мы знаем то, во что люди могут только верить: что рай вернется снова.