Что-то извивалось в пламени. Я не знал, была ли это Жанет, испытывавшая невероятные последние муки, или то была игра света и тени и мерцающих вспышек.
Я упал на колени. Никак не мог справиться со слезами, но не мог и не смотреть на костер. Я испытывал такие страдания, как будто разделял ее боль. И я обратился к Христу:
«Она не ведает, что говорит, возьми ее к себе на Небеса. За ее доброту к другим людям возьми ее на Небеса».
Языки пламени рванулись к небу, и вскоре огонь стал слабеть. Перед глазами снова открылся столб, тлеющая куча древесины, обожженная плоть и груда обгоревших костей – вот все, что осталось от грациозного создания, более мудрого и старшего, чем я.
В долине воцарилась тишина. От моего народа не осталось никого, кроме пятерых мужчин, принявших обет безбрачия.
Жизни, существовавшие в течение столетий, задули, как огарок свечи. Отрубленные конечности, головы, истерзанные тела были разбросаны повсюду.
Плакали люди – христиане. Мы тоже плакали.
«Проклятие Доннелейту», – сказала она. Проклятие… Но Жанет, моя дорогая Жанет, молился я, что еще страшнее того, что уже произошло, может случиться с нами?!
Я повалился на землю.
В тот момент я не хотел больше жить. Я не хотел больше страданий, не хотел видеть смерть. Все наилучшие намерения превращались в гнусные развалины.
Но монахи подошли и подняли меня на ноги. Мои последователи обратились ко мне. Они сказали, что я должен посмотреть на чудо, возникшее перед разрушенной и сгоревшей дотла башней, когда-то бывшей домом Жанет и ее ближайших друзей.
Содрогаясь, ослепленный слезами, не способный говорить, я все же постепенно осознал, что старый источник, давно пересохший, снова вернулся к жизни, прозрачная вода забила ключом из земли, прокладывая себе путь по прежнему руслу между кочками и корнями деревьев и исчезая в зарослях полевых цветов.
Чудо!
«Чудо, – размышлял я. – Должен ли я напоминать себе, что этот источник пересыхал и возникал снова по нескольку раз в столетие? Что цветы распустились на этом месте еще вчера и позавчера, потому что земля уже напиталась влагой, предвещая появление ключа, который теперь пробился из-под земли?»
Или я должен был сказать: «Это чудо»? Я сказал:
«Это знак Божий».
«На колени, все! – скомандовал Ниниан. – Искупайтесь в этой святой воде. Смойте кровь тех, кто не захотел принять благоволение Божье и теперь обречен на вечные муки».
Жанет вечно горит в аду, погребальный костер никогда не угасает, голос, проклявший меня, все еще вопиет…
Я содрогнулся и едва не лишился чувств снова, но упал на колени.
В душе я знал, что эта новая вера должна смести меня, должна уничтожить всю мою прошлую жизнь, или я погибну навечно!