Примерно в это же время я начал испытывать страх перед пламенем и грозами. Прежде относясь к подобным явлениям со спокойным безразличием, теперь я чувствовал неизъяснимый ужас, и, когда грохочущие небеса изрыгали всего лишь электрические разряды, прятался в самых укромных уголках дома. Излюбленным моим убежищем стал разрушенный подвал сгоревшего особняка. Воображение рисовало мне его изначальный вид. Однажды я ненароком перепугал одного селянина, с уверенностью приведя его в неглубокий погреб, о существовании коего я, как выяснилось, знал, хотя он был укрыт от глаз и позабыт на протяжении многих поколений.
Наконец наступил период, приближения которого я ждал со страхом. Родители мои, встревоженные переменами в манерах и облике своего единственного сына, с намерениями самыми добрыми стали прилагать все усилия, чтобы проследить каждый мой шаг. Это угрожало бедой. Я никому не рассказывал о посещениях склепа, сызмальства ревностно оберегая свою тайну. Теперь же я был вынужден прибегнуть к тщательным предосторожностям, проложив хитрый лабиринт в лесной ложбине, дабы сбить с толку возможного преследователя. Ключ от склепа я носил на шнурке, на шее. Известно было об этом лишь мне одному. Я никогда не выносил за пределы склепа ничего, что привлекало мое внимание во время моего там пребывания.
Однажды утром, когда я не слишком твердой рукой закреплял дверную цепь, покинув склеп после очередного ночного бдения, я приметил в зарослях искаженное страхом лицо наблюдателя. Без сомнений, близился час расплаты, ибо приют мой был открыт и причина моих ночных отлучек установлена. Тот человек не заговорил со мной, и я поспешил домой, надеясь подслушать, что сообщит он моему удрученному заботами отцу. Неужели все мои ночные пристанища, помимо того, что укрывалось за тяжелой цепью, известны посторонним? Представьте же мое радостное изумление, когда я услышал, как выследивший меня осторожным шепотом поведал отцу, что я провел ночь рядом со склепом. Каким-то чудом наблюдатель был введен в зазлуждение.
Теперь я убедился, что меня охраняет некая сверхъестестзенная сила. Ниспосланное свыше спасение придало мне отваги, и я возобновил открытые посещения склепа, уверенный, что никто не увидит, как я туда проникаю. Целую неделю я от души наслаждался, разделяя приятное общество мертвецов, на чем я не должен и не желаю здесь останавливаться, как внезапно приключилось нечто, доставившее меня в эту ненавистную юдоль скорби и однообразия.
В ту ночь мне не стоило покидать дома, ибо атмосфера была предгрозовой, порой в свинцовых тучах погромыхивал гром, и зловонное болото на дне лощины было окутано адским свечением. Изменился и зов мертвых. Он звучал не из склепа, а с обугленных руин подвала на вершине холма, и, когда вышел из рощи, оказавшись на голом пространстве перед развалинами, могущественный демон поманил меня оттуда незримой рукой. В северном свете луны я увидел то, что всегда невидимо присутствовало во мне.
Особняк, сто лет назад стертый с лица земли, снова восстал перед моим потрясенным взором во всем своем великолепии. Во всех окнах ярко сияли многочисленные люстры. По длинной алее, ведущей к парадному входу, катили кареты мелкопоместных дворян, обгоняя вереницы изысканных гостей в пудреных париках, что явились пешком из ближних особняков. Я смешался с этой толпой, хотя понимал, что принадлежу скорее к хозяевам, чем к гостям. В огромном зале гремела музыка, звучал веселый смех, и тысячи свечей бросали яркие блики на бокалы с вином. Некоторые лица были мне смутно знакомы; я мог бы знать их и лучше, когда бы их черты не были отмечены печатью смерти и разложения. Я чувствовал себя всеми покинутым в этой бурно веселящейся праздной толпе, и богохульства, достойные посрамить самого Рэя, непрестанно срывались с моих уст, и мои остроумные язвительные высказывания не щадили ни законов Божеских, ни законов природы.
Внезапно над несмолкаемым гомоном собрания изо всех сил грянули раскаты грома. Расколов крышу, они заставили онеметь от страха и самых отважных в этой разгульной толпе. Дом оказался объят багровыми языками пламени и жгучими вихрями раскаленного воздуха. В панике от обрушившейся на них катастрофы, преступавшей, казалось, все пределы буйства природы, все участники странного шабаша спасались бегством во мрак. Я остался в одиночестве, прикованный к месту унизительным страхом, никогда не веданным прежде. И тут душа моя исполнилась новым ужасом: моя заживо сгоревшая дотла плоть прахом развеялась всеми четырьмя ветрами. Я же никогда не смогу отыскать свое место в склепе Хайдов! Разве для меня не был приготовлен гроб? Или не имею права упокоить свои останки среди потомков сэра Джеффри Хайда? Да! Однако я потребую у смерти свое, пусть даже душа моя будет через века искать спасения, дабы вновь одеться плотью и обрести приют на пустующей мраморной плите в нише склепа. Джервас Хайд обязан сделать это, никогда не разделит он злосчастной участи Палинура!
Когда видение пылающего дома исчезло, оказалось, что меня держат двое мужчин, причем один из них был тот, кто следил за мной у склепа. Я вопил и вырывался как безумный. Потоком хлестал дождь, в южной части неба вспыхивали молнии, и прямо над нашими головами слышались раскаты грома. Я продолжал громко требовать, чтобы меня погребли в склепе Хайдов, а рядом стоял мой отец; лицо его избороздили скорбные морщины. Он непрестанно напоминал державшим меня, чтобы со мною обращались сколь возможно мягче. Почерневший круг на полу разрушенного подвала свидетельствовал о страшнейшем ударе молнии. Кругом с фонарями в руках толпились любопытствующие селяне. Они искали маленькую старинную шкатулку, которую высветила вспышка молнии. Поняв, что все мои попытки освободиться напрасны, я прекратил отбиваться и принялся наблюдать за искателями клада. Мне разрешили присоединиться к ним. В шкатулке, чей замок был сбит ударом молнии, вырвавшей ее из земли, нашлось много документов и ценностей. Но мой взгляд привлек лишь один предмет фарфоровый миниатюрный портрет молодого человека в аккуратно завитом парике с косицей. Я сумел разобрать инициалы Дж. Х. Лицо его могло быть моим отражением в зеркале.
На другой день меня привели в эту комнату с решетками на окнах. Но я узнавал обо всем, о чем хотел, от старого простодушного слуги, сочувствовавшего моей юности, и, подобно мне, любящего погребения. То, что я осмелился поведать о пережитом мною в склепе, у других вызывало лишь снисходительные улыбки. Отец мой, часто посещающий меня, уверяет, будто я никак не мог проникнуть через цепь и дверь, и божится, что к ржавому замку не прикасались, наверное, уже полвека. Он сам все проверил и убедился в этом. Он утверждает даже, будто в поселке все знали о моих походах к склепу и следили за мной, пока я спал снаружи, с полузакрытыми глазами, устремленными на приотворенную дверь. Этим утверждениям я не могу противопоставить никаких вещественных доказательств, ибо ключ от замка пропал в ту страшную ночь, когда меня схватили. Отец не придает значения и моим необычайным познаниям о прошлом, заимствованным мною из встреч с мертвецами, считая их результатом запойного чтения старинных книг из фамильной библиотеки. Если бы не старый мой слуга Хайрэм, я бы и сам полностью уверился в своем безумии. Но Хайрэм, преданный мне до конца, верит мне и убедил меня открыть людям, хотя бы отчасти, свою историю. Неделю назад он отпер замок, снял с двери склепа цепь и, с фонарем в руке, спустился в его мрачные недра. На мраморной плите в нише он обнаружил старый, но пустой гроб. На потускневшей от времени табличке на нем имелось лишь одно имя, Джервас. В том гробу и в том склепе меня и обещали похоронить.
Полярис
В северном окне моей палаты жутким светом горит Полярная звезда. Она сияет там в долгие часы адской черноты. И осенью года, когда ветры с севера завывают и клянут все на свете, и рдеющие кроны деревьев перешептываются друг с другом на болоте в короткие утренние часы под рогатым убывающим месяцем. Я сижу у створки окна и смотрю на звезду. Текут часы, и вниз соскальзывает Кассиопея, в то время как Большая Медведица выбирается из-за пропитанных болотными испарениями деревьев, качающихся от ночного ветра.
Перед самым рассветом Арктур красновато мигает над кладбищем, расположенным на невысоком холме, и Волосы Вероники странно мерцают вдали на таинственном востоке, но Полярная звезда продолжает злобно смотреть с того же самого места на черном своде, отвратительно подмигивая, как болезненно вперившийся взгляд, который пытается передать какое-то загадочное сообщение, однако не передает ничего, кроме намека, что этим известием он когда-то обладал. Но иногда, в облачную погоду, мне удается заснуть. Я хорошо помню ночь большого северного сияния, когда над болотом играл потрясающий блеск дьявольского огня. Вслед за этими лучами пришли облака, и я заснул.
И под рогатым убывающим месяцем я впервые увидел город. Тихий и сонный, лежал он на странном плато во впадине между странными горами. Из призрачного мрамора были его стены и башни, его колонны, купола и мостовые. На мраморных улицах возвышались мраморные столпы, на верху которых были изваяны лица бородатых суровых мужей. Теплый воздух был неподвижен. А наверху, всего в десяти градусах от зенита, сияла эта стерегущая Полярная звезда. Долго смотрел я на город, но день все не наступал. Когда красный Альдебаран, который мерцал низко над горизонтом, но не заходил, прополз четверть круга, я заметил свет и движение в домах и на улицах. Люди, странно одетые, но вместе с тем благородные и знакомые мне, вышли наружу, и под рогатым убывающим месяцем говорили мудрые слова на языке, который я понимал, хотя он и не был похож ни на один из известных мне языков. И когда красный Альдебаран прополз более чем половину своего пути по горизонту, снова наступили темнота и молчание.
Проснувшись, я стал уже не тем, кем был раньше. Над моей памятью тяготело видение города, и в моей душе возникло другое смутное воспоминание, в природе которого я тогда не был уверен. После этого в облачные ночи, когда я мог спать, я видел город часто; иногда под желтыми горячими лучами солнца, которое не закатывалось, а ходило кругами низко над горизонтом. А в ясные ночи Полярная звезда глядела так злобно, как никогда раньше.
Постепенно я начал размышлять, где же мое место в этом городе на странном плато между странных гор. Сначала я довольствовался наблюдением его жизни в качестве вездесущего бестелесного зрителя, но затем у меня возникло желание определить свое отношение к ней и высказывать свои мысли в присутствии суровых людей, которые каждый день беседовали на площадях общественного собрания. Я сказал себе: Это не сон, ибо каким образом я мог бы доказать, что более реальна та, другая жизнь в доме из камня и кирпича к югу от мрачного болота и кладбища на низком холме, там, где Полярная звезда заглядывает каждую ночь в мое северное окно?
Однажды ночью я слушал ораторов на большой площади, где было множество статуй, и ощутил в себе перемену. Я больше не был чужеземцем на улицах Олатоэ, города, расположенного на плато Саркиа между горами Нотой и Кадифонок. Тогда говорил мой друг Алое, и речь его услаждала мою душу, потому что это была речь настоящего человека и патриота. Этой ночью пришли известия о падении Дайкоса и о наступлении инутов, этих злобных низкорослых врагов, которые пять лет назад появились откуда-то с Запада, опустошали границы нашего королевства и осаждали многие наши города. Заняв укрепленные местности у подножия гор, они устремились на открытое плато, хотя каждый гражданин сражался с ними за десятерых. Однако приземистые создания были сильны в военном искусстве и не признавали правил чести, которые удерживали наших рослых сероглазых ломарцев от беспощадной войны на уничтожение. Алое, мой друг, был командующим всех сил плато, и на него возлагала последнюю надежду наша страна. Поэтому он говорил о нависшей над нами опасности и призывал жителей Олатоэ, храбрейших из ломарцев, поддержать славные традиции предков, которые, когда им пришлось двинуться на юг из Зобны, отступая перед надвигающимся ледяным покровом (точно так же, как наши потомки когда-нибудь будут вынуждены бежать с земли Ломара), доблестно и победоносно отбросили волосатых длинноруких каннибалов-гнопкеев, преградивших им путь. Мне Алое не разрешил участвовать в военных действиях, потому что я был слаб и подвержен непонятным обморокам при физических и нервных перегрузках. Однако мои глаза считались в городе самыми проницательными, поскольку я ежедневно уделял долгие часы изучению манускриптов, собранных в Пинакотеке, и премудростей Зобнийских Отцов, и поэтому мой друг, не желая моей напрасной гибели в схватке, вознаградил меня службой, первостепенной по своей важности. Он послал меня к сторожевой башне Тапнен, где я должен был взять на себя роль глаз его армии. Если бы инуты попытались достигнуть цитадели по узкому проходу позади пика Нотон, чтобы захватить гарнизон врасплох, я должен был разжечь костер и таким образом подать сигнал, предупредить воинов и спасти город от возникшей угрозы. Я в одиночестве поднялся на башню, потому что все крепкие телом люди были нужны в ущельях внизу. Мой разум был болезненно возбужден и утомлен оттого, что я не спал несколько суток, но намерение мое было твердо, ибо я любил свою родную страну Ломар и мраморный город Олатоэ, лежащий между горами Нотон и Кадифонок.
Но когда я очутился посреди самого верхнего этажа башни, я увидел рогатый серп убывающего месяца, красный и мрачный, мерцающий сквозь дымку испарений, нависших над далекой впадиной Баноф.
А через отверстие в кровле заглянула бледная Полярная звезда, дрожа и колыхаясь, словно живая, и косясь, словно злой дух-искуситель. Казалось, что душа ее нашептывает недобрые советы, убаюкивая меня и внушая предательскую дремоту монотонным ритмическим обещанием, повторяемым снова и снова:
Тщетно я боролся с дремотой, пытаясь увязать эти странные слова с книжными знаниями, которые я почерпнул из манускриптов Пинакотеки. Моя голова отяжелела и, качаясь, склонилась на грудь, и когда я снова поднял глаза, это был уже тот сон, где Полярная звезда злорадно глядела на меня через окно над страшно раскачивающимися деревьями на спящем болоте. А я все продолжал спать.
В стыде и отчаянье я время от времени вскрикивал, умоляя снящихся мне существ разбудить меня, потому что инуты крадутся через проход за пиком Нотон и могут захватить цитадель врасплох, но эти существа были демонами, они смеялись надо мною и говорили, что это бред. Они насмехались надо мною, пока я спал, а приземистые желтые враги в молчании, наверное, уже подползали к нам. Я не справился со своей службой и предал мраморный город Олатоэ. Я обманул надежды Алоса, моего друга и командира. Но эти призраки из моего сна опять осмеяли меня. Они сказали, что страна Ломар существует только в моих ночных видениях; что в тех краях, где Полярная звезда стоит высоко, а красный Альдебаран крадется низко, над самым горизонтом, уже давно, в течение тысяч лет, нет ничего, кроме снега и льда, и нет никаких людей, кроме низкорослых желтокожих туземцев, угнетенных холодом, которых эти призраки называли эскимосами.
ebooksa