Большая книга ужасов — 61,

22
18
20
22
24
26
28
30

Новость была хороша, я даже не стала огрызаться.

– Что, правда, не надо? А мать где?

– Правда-правда. Мне вчера ночью полегчало. А сегодня доктор битый час меня смотрел, говорит, никогда не видел, чтобы так быстро выздоравливали. Мам! Иди, Катька пришла. – Последнее он крикнул себе за спину.

Конечно, где ж ей быть, как не рядом с Драгоценным Костиком! В мужской-то палате! Представляю, как она туда прорывалась, медсестры небось до сих пор валерьянку пьют.

– Катька! – Она орала, наверное, на всю территорию. – Меня выписывают сегодня, но я останусь пока. Уноси отраву и беги к дяде Васе! Попроси, чтоб он нас завтра забрал на машине. И дай ему с собой… – Дальше последовал длинный список барахла, без которого Драгоценный Костик не может проехать пятнадцать километров до дома. Я, конечно, записала и обещала передать.

Потом она еще полчаса на весь двор мне рассказывала, как Драгоценному Костику было плохо и как случилось чудо благодаря ее молитвам и круглосуточной заботе под стоны Костиковых соседей и медсестер.

Я слушала, как им было нелегко, и думала, как так они выздоровели за одну ночь? В эту ночь, ага. Возможно, даже в тот самый момент, когда добренькая Тетьнюся раздавила меня-жабу дверью. Значит, колдовство и правда действует!

Домой я приехала поздно. Покаталась по больничной территории, дразня собак (надо раз в жизни и это успеть); попетляла по городу (не каждый день выбираюсь); завернула в соседнюю деревню, и от души там подралась. Злость разрывала меня изнутри, а слезы как будто кончились. Потом еще заехала к дяде Васе, предупредила, что планы на завтра у него уже есть, сгоняла домой за Костиковым барахлом, завезла дяде Васе. Он еще меня чаем поил и битый час выспрашивал про синяки. Синяков к тому моменту стало больше одного, и я с чистой совестью сказала: «Подралась». В общем, когда я скинула рюкзак и плюхнулась на диван с кружкой кипятка (так заварки и не купила), по телику уже шел Костин вечерний сериал.

Я включила ящик по привычке. Конечно, тут же убрала звук: кто эту галиматью смотреть-то будет, кроме Костика? Тишина пугала. Вряд ли я боялась чего-то конкретного: точно что не дьякона (нужна я ему теперь!) и не какого-нибудь волшебного урагана, который прихлопнет меня крышей собственного дома – это самая легкая смерть из всех, что я себе навоображала в тот день. Тишина была страшной сама по себе, мне казалось, что я умру и не замечу, ведь так и так будет тихо. От нечего делать позвонила Наташке позлить ее вопросами о Таньке и Алле (она в городе живет, и про медсестру наверняка в курсе).

Наташка мне обрадовалась, даже почти не ворчала. Про Таньку с Аллой посоветовала не заикаться, а так сказала, что практику перенесли, потому что все разболелись вдруг или разъехались под разными предлогами. Те две студентки, из-за которых отца сорвали с автобуса, были просто первыми дезертирами. А за ними разбежался весь курс. Ставить незачет всем сразу – это слишком, так что копать все поедут осенью и на другой полигон.

– Ты-то с нами поедешь?

– Если доживу. – Ужасно хотелось ей все рассказать, но я боялась, не поймет.

– Подумай-подумай! Я бы после таких приключений год из дома не выходила. Да только кто ж мне даст! – Прозвучало так, будто она хвастается то ли занятостью, то ли смелостью. И опять этот год!

– Слушай, а ты там на раскопе жаб-лягушек убивала?

– Вроде нет, а что?

– Ничего.

Я-то глупо надеялась, что она скажет: «Конечно! Лягушка сразу превращалась в принцессу и жила долго и счастливо больше года».

– А кто-нибудь из пропавших там возвращался?

– В смысле? Погоди, ты думаешь, они там пачками пропадали? Я слышала только об этой Египетской, ну и Танюха еще. Слушай, пора уже забыть, а? Чего тебя не отпускает?

– Не отпускает. Уж больно там этих жаб много.