К этим несчастьям, о которых с ним лучше было не говорить — большие глаза его сразу же наполнялись слезами, — присоединилось еще одно. Последние годы, после переезда на Украину, он каждое лето проводил в Чеботарке. Он мечтал превратить ее, по образу павловских Колтушей, в один из центров советской микробиологии. Немцы сровняли с землей его Чеботарку. На месте богатого села с двумя школами-десятилетками, с только что выстроенным медицинским техникумом стояли среди развалин виселицы с казненными партизанами — об этом упоминалось в одной из фронтовых корреспонденций.
Прежнего добродушно-лукавого, любящего цветы, легкий отдых, легкую беседу с друзьями Николая Васильевича теперь трудно было узнать в старом, сгорбленном человеке с пожелтевшим, исхудалым лицом. Бородка его тоже пожелтела и стала редкая, длинная. Глаза смотрели пристально, с неподвижным выражением. Он умолкал подчас во время оживленного разговора, и чувствовалось, что его томит в эти минуты невеселая дума…
— Неужели это правда о Догадове? — спросил Виктор, возвращаясь к новости, о которой я знала уже давно и которая его поразила. — Какой негодяй!
Летом 1942 года Догадов оказался — при каких-то темных обстоятельствах — на оккупированной территории и выступил по радио с клеветнической речью.
— Татьяна Петровна, неужели правда?
— А вы думаете, Витя, что я должна знать больше других? Очевидно, правда.
— Какой позор!
Я сказала, что Догадов всегда казался мне фальшивым.
— Эта корректность, этот ровный голос, эта видимость объективности, а на деле ненависть, от которой он, должно быть, задыхался наедине с собой. Не помню, где я читала: «Мертвые, которые считают себя живыми только потому, что видят свое дыхание в холодном воздухе». Это о нем.
— И довольно о нем, — сердито сказал Николай Васильевич.
Последнее время Виктор работал уполномоченным Наркомздрава. по Средней Азии, и теперь было необходимо, чтобы Заозерский позвонил наркому насчет возвращения Виктора в наш «филиал». Я попросила, Николай Васильевич обещал, а потом разговор снова уткнулся в эту, как будто немного отравившую всех, историю с Догадовым.
— Интересно, что думает об этом Валентин Сергеич? — сказал Виктор. — Должно быть, расстроен? Как-никак, а ведь Догадов его ученик. И ближайший.
— Еще бы не расстроен, — сказал Николай Васильевич. — Впрочем, знает ли он? На днях он уехал в Лондон.
— Зачем?
— Очевидно, хочет изумить своими достижениями мировую науку, — сильно покраснев, сказал Виктор.
Заозерский внимательно посмотрел на него.
— Подрос ваш воспитанник, Татьяна Петровна.
— Да, подрос. Впрочем, у него с Крамовым счеты. Правда, Витя?
— Да. Но не личные счеты.
Мы помолчали.
ebooksa