— Штат укомплектовали?
— Какое! Ведь мы сейчас вообще без определенного штата работаем, Николай Львович. На хозрасчете. Людей можно было бы сколько угодно взять. Да где их найдешь? Вот нам, например, фармаколог нужен — просто до зарезу!
Дед снял очки, подышал на них и стал долго протирать большим носовым платком.
— А микробиолог не нужен?
— Вы говорите о Караеве?
— При чем тут Караев? — сердито наморщив большой мясистый нос, спросил Николай Львович. — Караев еще человек молодой, а я вам хочу предложить работника со стажем.
Караеву было лет шестьдесят, так что нетрудно было, кажется, догадаться, кого имеет в виду дед, предлагая мне «работника со стажем». Но я все еще не понимала.
— Пожалуйста, Николай Львович, — сказала я с глупым, любезным выражением. — Кого бы вы ни рекомендовали — найдем работу. Вот сейчас мы, например, раневой фаг налаживаем. Может быть, в эту лабораторию? Или…
Дед сурово засопел.
— Вам бы этого… немного отдохнуть, Татьяна Петровна, — сказал он. — А то вот тоже на днях зашла к нам молочница, а моя старуха берет у нее молоко и платит, я вижу, десять копеек. И говорит: «Это тебе за две кружки, а на три копейки ты нам в другой раз картофеля принесешь, ну там еще морковочки да капустки». Вдруг назад отъехала лет этак на сорок. Теперь я для нее путевку хлопочу. Отдохнуть надо. Так вот, может быть, и вам бы…
— Николай Львович, — я вскочила и поцеловала его. — Вы хотите работать у нас?
— А что же, мне в такое время сложа руки сидеть? — сердито сказал дед. — Дадите дело — возьму. А на нет и суда нет. Пойду восвояси.
К сожалению, дед успел побывать у нас только несколько раз. Узнав, что он хочет работать, нарком уговорил его взять на себя руководство одним из вернувшихся в Москву институтов.
В апреле 1942 года мы получили план и выполнили его с превышением. Препарат мы научились готовить в сухом виде, что дало возможность перебрасывать его воздушным путем на любые расстояния. Потом (благо в нашем распоряжении было все здание на Ленинградском шоссе) мы организовали еще одну лабораторию — по раневому фагу…
Нужно было поставить производство, которое было одним из тысяч больших и маленьких производств, связанных с войной, и вокруг лаборатории, затерянной в пустом, холодном здании эвакуированного института, стали собираться люди — техника и люди.
Зимой сорок первого года многие москвичи оставались ночевать на работе — одни были на казарменном положении, другим не хотелось возвращаться в опустевшие, без жены и детей, заброшенные квартиры. Оставался, когда я была в отъезде, и Андрей. Но с тех пор как я вернулась в Москву, решено было непременно ночевать дома, хотя дома было холодно и темно и приходилось возиться с «буржуйкой», а на работе — сравнительно тепло и старинная лампа-молния, которую откуда-то достал Кочергин, горела по уговору до полуночи…
В марте после оттепели ударил мороз — очевидно, зима, как и полагается военной зиме, отступила стратегически, чтобы с новыми силами перейти в наступление.
Погода стояла солнечная, с крепким, скрипящим под ногами снегом — и вдруг капель начинала стучать по корочкам льда, намерзшим под водосточными трубами.
В эту ночь, пасхальную, пятого апреля, разрешено было ходить без пропусков, и мы с Андреем, встретившись у моего института, прошли пешком до Серебряного переулка. Пусто было на улицах, снежные сугробы лежали нетронутые, как в поле, и холодно было смотреть на их. овальные тени.
Накануне я узнала о смерти Оли Тропининой от голода в Ленинграде, и страшные вести, которые до сих пор были все-таки только вестями, впервые предстали передо мной во всем их бессмысленном, бесчеловечном значении.
ebooksa