Одержимый женщинами

Он долго молчал, потом произнес:

– Самое лучшее в крепости – это кино раз в месяц и два раза на Рождество.

Потом ближе к вечеру он захотел остановиться. Мы были среди полей, ни единого дома вокруг. Я не выключала двигатель, пока он выходил из машины, только сердце забилось сильнее. Он сказал:

– Воспользуйтесь остановкой.

Я ответила, что не хочу. Он взял ружье, собираясь выйти. И просто повернул дуло в мою сторону. Я вышла.

Когда мы ехали дальше, навстречу солнцу, он сказал, словно читал мои мысли:

– Ну убежали бы! Для чего? Мы дождемся ночи и попадем на полуостров, когда никто нас не увидит. Я оставлю вас там, где нашел.

Я ответила ему, на глаза у меня даже навернулись слезы, так я старалась выглядеть искреннее:

– Обещаю вам, что не буду пытаться бежать. Но вы прекрасно понимаете, что меня будут допрашивать. Откуда ж мне знать, а вдруг вы решите меня убить?

Он пожал плечами:

– Мне наплевать, будут вас допрашивать или нет. – И снова замкнулся в молчании.

Через час на холмах Шаранты, увитых виноградниками, я не вписалась в крутой поворот. Специально.

Помню, как я бегу среди густого виноградника, подсвеченного пурпурными лучами солнца, спотыкаясь, растерянная, босиком, в подвенечном платье, причем задираю подол, чтобы не упасть.

Бегу от одного ряда к другому, снимая с лица липнущие в нему пряди, прислушиваясь и не слыша ничего, кроме собственного дыхания, потом еще дальше углубляюсь в лабиринт зелени, убеждая себя, что он остался лежать без сознания среди грохота разбитых стекол, искореженного металла, что не прикончит меня выстрелом из ружья, который я так и не услышу.

Не знаю, сколько времени я так бежала.

Я задыхалась, шаталась, понурившись, и совсем не понимала, куда бреду, так что испытала почти облегчение, когда меня схватили за щиколотку и я стала барахтаться среди комьев земли. Он сидел верхом на мне, не давая двигаться, в ярости, и тоже задыхался, он смотрел на меня ненавидящими глазами, но мне было все равно, он мог бы и ударить меня или даже убить, я была в полном изнеможении.

Он сказал мне негромко, но злобным голосом:

– Вы ничего не поняли! Ничего!

Мы долго, наверное, минуту, пытались отдышаться, прижатые друг к другу в этом противоборстве, молча, глаза в глаза.

Когда мы вернулись к машине, я поняла, что тронуться с места мы уже не сможем. Она стояла поперек канавы, словно вросшая в землю, а левое заднее колесо не касалось поверхности. Сильно помятая дверца висела на петлях, ветровое стекло было разбито, сиденье валялось снаружи.