Шли месяцы. Я следил за Анитой, как мне казалось, следил очень пристально. Я почему-то решил, что те дни, о которых я вам рассказал, были для нее хорошим уроком и теперь она побоится причинить вред нашей семье. Я любил ее. Я всегда ее любил. Я знаю, что говорят у меня за спиной в агентстве. Будто она с самого начала пыталась залететь и заарканить босса. Это совершенно не так, Дани. Она сама, безо всякой помощи могла бы и разбогатеть, и занять то место под солнцем, о котором мечтала. Ей никто не был нужен. Наоборот, она отвергала мои притязания, я ее не интересовал. Иногда ходила со мной куда-то. Я водил ее в рестораны. Рассказывал ей про свое детство, о том, как меня боялись другие мальчишки, я пытался произвести на нее впечатление своим прошлым, своей недюжинной силой. Но она считала, что я чересчур громоздкий, слишком толстый, она просто зевала в моем обществе. Когда мы выходили из ресторана, где она явно не получала никакого удовольствия, я не знал, что делать дальше. Я не танцую, не хожу на модные тусовки. Я отвозил ее домой – к матери на бульвар Сюше. А потом подбирал первую попавшуюся девицу, отдающуюся за деньги, чтобы избавиться от желания, которое вызывала у меня Анита. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Первый раз я взял ее силой, это случилось в агентстве как-то днем в субботу, когда мы пришли поработать и оказались там только вдвоем. Наверное, это было самое удачное из того, что я сделал в своей жизни, потому что мы тогда зачали Мишель, и я женился на Аните восемь месяцев спустя. Я знаю, что, по крайней мере, до свадьбы у нее было ко мне что-то вроде влечения, даже если допустить, что это было не больше, чем извращенное любопытство – ей хотелось убедиться, что человек моего веса и телосложения заметно отличается от остальных. Сначала, первые несколько раз, когда она приходила ко мне домой, она раздевалась какими-то лихорадочными и робкими движениями, даже не могу сказать, что ее больше возбуждало – предвкушение боли или наслаждения? Насколько в остальное время она была оживлена и уверена в себе, явно демонстрируя врожденную склонность доминировать, настолько неловкими и неискушенными были ее уловки, чтобы оказаться со мной наедине, снова испытать дискомфорт и покорно подчиниться насилию, как это было в момент нашей первой близости. В этом все несчастье Аниты. Ее неумолимо влечет к саморазрушению. Секрет ее привязанности к Жюлю Кобу состоит в том, что он мог бесконечно ломать ее, внушать ужас, заставлять ее делать то, чего она категорически не желала; ваши фотографии, Дани, лишь слабый тому пример. Он не гнушался ничем, лишь бы распоряжаться ею, держать в своей власти. Как-то ночью она дала мне, представляете, ремень и лепетала что-то жалкое, пытаясь объяснить, что я должен ее хлестать, не считаясь с ее криками, а могу вообще убить, потому что из ловушки, куда она попала, нет выхода. Ну, а я не мог ей попустительствовать, не мог делать то, чего не одобряю. А кто мог бы? Вы понимаете меня, Дани? Эти две раны в его груди потрясли меня, ведь они угрожали будущему Мишель. Я ударил Аниту там, в подвале, потому что узнал еще про одного подонка, который по праву считал, что наставил мне рога. Но теперь все. Я был счастлив, что он сдох, был счастлив при мысли, что для того, чтобы снять с нас подозрение в этом преступлении, придется убить и вас. Я люблю Аниту. Я так же жалею ее, как жалею свою дочку, потому что знаю, что, несмотря ни на что, она действительно, как это ни печально, сама еще ребенок. Уверяю вас, у меня ни разу не закралась мысль, и знаю, так будет всегда, бросить ее, отправить за решетку, оставить страдать в одиночестве.
Когда в пятницу я вернулся к ней в ту комнату, куда позже привел вас, она уже не плакала. Мы долго говорили, она обнимала меня за шею, прижималась ко мне лицом. Она рассказывала мне голосом, лишенным всякого выражения, о своей связи с Жюлем Кобом, с которым встречалась время от времени уже после нашей свадьбы и всегда возвращалась к нему. Она выстрелила, потому что во время одной из их очередных ссор, когда он собирался ехать в Вильнёв-лез-Авиньон, где ждал другую женщину, ружье оказалось у нее под рукой. Слушая ее объяснения, я не мог представить себе, как мы сможем ускользнуть от полиции. Она сказала, что когда ходила на свидания с Кобом, то вела себя очень осторожно – из-за меня. Они встречались у него, когда он отпускал прислугу, так было и в этот уикенд, а когда где-то нужно было назвать свое имя, она называла ваше. Вот так, Дани. Я, может быть, неуклюже говорю и двигаюсь, но соображаю быстро. В тот момент на часах было четверть пятого.
Она позвонила мне на работу в три и попросила, рыдая, приехать на виллу Монморанси. Коб был мертв уже час с четвертью. Мне потребовалось еще несколько минут, чтобы продумать в самых общих чертах операцию по нашему спасению. Кажется, я уже ясно объяснил вам, что ваша судьба меня не волновала. Единственное, что меня занимало, – это время. В книге «Алиса в Стране чудес» говорится, что время – действующее лицо. С этой минуты я постарался привлечь его на нашу сторону против вас и против остального человечества и заботился только об этом.
Сперва я подумал, что для следствия нужно сдвинуть назад время смерти Коба, выиграть несколько часов, которые мне пригодятся, чтобы использовать их как чистые листы, где я смогу записать свою историю, отличную от настоящей. Для этого, в первую очередь, было необходимо на несколько дней оттянуть вскрытие. Мне нужно было спрятать труп Коба до того момента, когда уже невозможно будет установить с точностью до часа, когда произошло убийство. Но, с другой стороны, он каким-то образом должен был продолжать свое существование, прежде чем умереть вторично. Для этого я перенес место преступления в Вильнёв. Коб собирался туда ехать. Вот пусть и поедет. Я нашел в его вещах билет на самолет. В Авиньоне он должен был забрать из ремонта свой «Тандербёрд». Утром в присутствии Аниты он звонил в мастерскую узнать, все ли готово. Обещал забрать машину. Я попросил, чтобы Анита описала мне дом в Вильнёве, она была там два или три раза, каждый раз выдумывая для меня какие-то небылицы, – у меня уже не хватило духу упрекать ее за это. Она сказала, что вилла находится почти на отшибе, но на этой же дороге стоит еще несколько домов. Она была уверена, что если три раза выстрелить из ружья, причем не в подвале с бетонными стенами, как в Париже, а в комнате при открытых окнах, то соседи услышат и смогут потом выступить свидетелями. А ничего другого мне и не требовалось.
Я быстро осмотрел комнату, в которой мы находились, потом другую – как сказала Анита, это была спальня Коба. По мере того, как я это делал, у меня в голове созревал четкий план. Мне открывалась личность этого человека и одно за другим все действия, которые необходимо было предпринять, чтобы навлечь на вас подозрение в его убийстве, якобы совершенном в тысяче километров отсюда. Я ничего не сказал Аните, потому что не хотел терять драгоценное время на уговоры. Той ночью я посвящал ее в свой план постепенно, по мере того, как мне требовалось ее участие. Только в самом конце я признался ей, что вам придется умереть. Я убеждал ее, что она должна быть уверена в успехе и упрямо идти к цели, как ей было всегда свойственно. Когда я уехал с виллы Монморанси, мне оставалось лишь утрясти кое-какие детали. Самым серьезным препятствием было то, что за исключением нескольких весьма сомнительных ситуаций, когда Анита пользовалась вашим именем, только одно обстоятельство связывало вас с Жюлем Кобом. Но тогда я еще не мог оценить его важность. Рассказывая мне о своей измене, Анита упомянула, что по просьбе Коба незаметно фотографировала вас крошечным фотоаппаратом, не больше зажигалки, для любителей всего миниатюрного. Она сказала, что он любил «такие глупости» и умел довести до кондиции снимки, сделанные при плохом освещении. Правда, она вспомнила, что была только одна удачная ваша фотография, где вы были без очков, поэтому она не боялась, что вы застигнете ее врасплох, – у вас дома при ярком свете дня. Остальные снимки всегда получались либо темными, либо явственно показывали, что вас снимают без вашего ведома, и поэтому были непригодны для разработанного мной плана. К тому же Коб увез их в Вильнёв, и Анита вообще не была уверена, что они сохранились. А вообще-то вы встречались с Кобом один-единственный раз, и то мельком, до того как мы с Анитой поженились, в коридоре вашего дома: вы возвращались к себе, а Анита с Кобом выходили из вашей квартиры. Вы заинтересовали его, и он уговорил ее сделать эти фотографии, когда она у вас ночевала, – скорее, для того, чтобы ее унизить, но, насколько она помнит, вы не обратили на него никакого внимания.
Я оставил тело Коба в тире и запер дверь на ключ. Собрал в его спальне одежду, которую он носил в тот день. Оставил себе его бумажник и какие-то бумаги, в том числе рецепт на дигиталис, адрес ремонтной мастерской в Авиньоне и билет на самолет в Марсель-Мариньян. Отключил его телефон от абонентской сети до конца уикенда. Я оставил Аниту в доме и отдал ей ключи Коба – уходя, она должна была все запереть. Я объяснил ей, под каким предлогом привезу вас сюда, чтобы изолировать на эту ночь. Велел спрятать по ящикам все, что могло навести вас на мысль, что это не наш дом. Она была уверена, что вы знаете наш настоящий адрес. Но в принципе было не столь важно, что вы подумаете, поскольку на следующий день вам предстояло умереть.
Я сказал Аните, что через полчаса позвоню ей домой, на авеню Мозар. Она должна была собраться, чтобы, как и предполагалось, пойти на фестиваль рекламных фильмов. Я опишу ей по телефону, во что вы одеты, пусть она приготовит для себя что-то похожее. Она не понимала, что я имею в виду. Она была очень бледна, а на щеках от слез остались дорожки туши. Она выглядела абсолютно потерянной. Я сказал, что теперь ей нужно быть красивой, естественной и хорошо держаться.
Я вернулся к своей машине, оставленной на улице Трамбль, метрах в пятидесяти от ворот виллы Коба, и поехал прямо в агентство. По пути я закурил первую сигарету с тех пор, как вышел оттуда днем. Было почти пять часов. Я выпроводил из своего кабинет Мюше, пытавшегося показать мне набор объявлений. Думаю, что впервые за всю карьеру этого графомана его сочинения так быстро попали в типографию. Я буквально вытолкал его за дверь. В ящике стола нашел расписание самолетов из Парижа. Выписал оттуда часы отлета и прилета тех рейсов, которые могли мне понадобиться ночью. По внутреннему телефону позвонил секретарше и попросил, чтобы вечером мне доставили на дом два билета компании «Свиссэйр» на Женеву, вылет завтра в два часа. Я попросил ее собрать для меня досье фирмы «Милкаби». Потом выпил стакан спиртного, кажется водки, и поднялся этажом выше к вам в офис.
Я впервые оказался там с тех пор, как вы его занимаете. Вас не было, и я сперва решил попросить вас найти, но потом подумал, что это привлечет ненужное внимание. Я воспользовался вашим отсутствием, чтобы осмотреться, заглянуть в выдвижные ящики и в вашу сумку, брошенную на столе. Разумеется, я пытался найти что-то дополнительное, что могло бы подкрепить мой план, но, прежде всего, я искал вас, хотел больше узнать о вас при помощи окружавших вас бытовых предметов. Чем дольше вы отсутствовали, тем больше я боялся того момента, когда вы появитесь. Я не знал, кто окажется передо мной. Я смотрел на висящее на вешалке у стены белое пальто. Дотронулся до него. От него пахло духами Аниты, что меня сперва удивило и оттолкнуло, но потом подбодрило. Если неожиданно следы этих духов обнаружат на вилле Монморанси или в Вильнёве – Анита ездила туда с Кобом на прошлой неделе, – то, скорее всего, это припишут не ее, а вашему присутствию. Но в этой комнате было что-то другое, исходившее от этого пальто, что-то необъяснимое, но вполне ощутимое, что занимало меня больше всего остального, правильнее сказать, тревожило. Теперь я полагаю, Дани, это было предчувствием того, что со мной должно будет произойти, вопреки всем моим стараниям – вопреки этой долгой гонке без сна, днем и ночью, когда я мчался сюда как одержимый, каким, впрочем, я был все эти годы.
Я никогда прежде не видел светловолосое создание, внезапно возникшее в дверях, оно было совершенно для меня чужим. Ни одна из ваших черт, Дани, ни один из ваших жестов, ни одна интонация вашего голоса в этом залитом солнцем кабинете, который, казалось, я целиком заполнил своим присутствием, не совпадали с тем образом, который я составил. Не знаю, может быть, потому, что вы были слишком близко или слишком реальны. От вас веяло такой спокойной уверенностью, что мне даже показалось, что все, что происходит со мной, – это сон. Я крутил в руках слоника на шарнирах. Я почувствовал, что от вас не ускользает моя растерянность, что и у вас в голове мелькают мысли, короче, что вы живая. Согласно моему плану, манипулировать Жюлем Кобом было несложно. Я мог по своей прихоти перемещать его с места на место, как неодушевленную вещь, даже заставить его пережить какие-то события, поскольку он был мертв. Вы же, что было еще более парадоксально, казались мне полной загадкой, вы таили в себе миллионы непредсказуемых поступков, и было достаточно одного, чтобы погубить меня.
Я вышел. Потом вернулся, потому что забыл сказать нечто важное. Вы не должны говорить сослуживцам, что вечером едете работать ко мне. Я пошел в бухгалтерию и взял наличные из черной кассы. Положил пачку купюр прямо в карман пиджака, как поступал и до этого, во время войны, когда мне было двадцать. Именно на войне обнаружился мой единственный талант – я мог продать что угодно кому угодно, даже то, что покупается легче всего, а стоит всего дороже, – я мог продать пшик. Новенькая машинистка, не знаю ее имени, уставилась на меня с глупым видом. Я велел ей заниматься своим делом. Я позвонил своей секретарше, велел, чтобы она отнесла мне в машину досье «Милкаби», пачку машинописной бумаги и копирку. Я видел, как вы шли по коридору в белом пальто. Я заглянул в редакцию и услышал знакомый шум. Гошеран раздавал конверты с зарплатой и премиальными. Я попросил дать мне ваш. Потом вернулся к вам в офис. Я был уверен, что вы оставили записку, чтобы объяснить свое отсутствие коллегам.
Когда я увидел листок, прикрепленный к абажуру лампы, я не мог поверить своим глазам. Вы сообщали, что улетаете вечерним рейсом, а ведь мне только это и было нужно – чтобы все поверили, что вы действительно летите. Но, как я уже говорил, Дани, я соображаю быстро, и радовался я недолго. Вы уже совершили поступок, который, на первый взгляд, вопреки всем ожиданиям, точно совпадал с моим планом, но одновременно этим же поступком вы могли все испортить. Я собирался послать в Орли телефонограмму, подписанную вашим именем, где вы сообщаете, что решили поехать за Кобом в Вильнёв, если он надумает отправиться туда один. Смущало только одно: вы не могли принять это решение за три часа до того, как узнаете, что он плевать хотел на ваше послание и все равно улетит. Стоя перед этой запиской, которую мог прочесть любой сотрудник агентства, я еще имел возможность сделать выбор – либо ваше послание, либо моя телефонограмма. Что-то одно. Если бы я не подумал об этом, если бы не сообразил, что получается очевидное противоречие, которое бросится в глаза самому бестолковому детективу, вы бы выиграли первый раунд, Дани, даже если бы расстались с жизнью. И все-таки я выбрал свою телефонограмму. Я вчетверо сложил вашу записку и спрятал в карман. Она никому не была адресована, и после того как улетит самолет Коба, я мог бы ею воспользоваться. Помните, Дани, время – это действующее лицо, и наша с вами общая история в эти несколько дней была лишь поединком, где каждый из нас пытался склонить его в свою пользу.
Вы ждали меня на улице. Вы стояли спиной к свету, высокая, неподвижная. Я отвез вас домой, под предлогом, что вы должны захватить с собой какие-то вещи, а на самом деле, чтобы все внимательно рассмотреть и позднее вернуться туда. Я помню ваш спокойный голос в машине, ваш короткий носик в профиль, ворвавшийся в машину луч солнца, осветивший ваши волосы. Я боялся себя самого. Чем меньше я буду смотреть на вас и говорить с вами, тем меньше я буду ощущать это странное, непрекращающееся биение жизни, которое я угадывал за стеклами ваших темных очков, за вашим гладким лбом. Вошли мы к вам в квартиру позже, чем я рассчитывал. Я молниеносно заметил все то, о чем поведала мне в своих признаниях Анита, все то, что я видел в ночных кошмарах. Вы скрылись в ванной. Я позвонил на авеню Мозар. Я шепотом велел Аните ждать нас на вилле Монморанси вместе с Мишель. Она, разволновавшись, спрашивала: «Мишель?
Зачем нужна Мишель?» Я ответил, что так будет лучше. Я не мог отвечать ей подробнее, я очень отчетливо слышал каждое ваше движение за тонкой стеной. Я подумал, что у вас не возникнет никаких подозрений, если, приехав «к нам», вы увидите нашу дочь, но это было не единственным соображением. Мне было необходимо почувствовать, что Мишель рядом. Кроме того, я опасался, что события могут пойти не по плану, и, если нам придется бежать за границу, мы должны быть все вместе. Да, это была правильная мысль. Сейчас Анита и Мишель в полной безопасности.
Самый неприятный момент – когда вы вышли из ванной. Анита требовала от меня пояснений, а я не мог отвечать. Я должен был описывать вас в вашем же присутствии, не вызвав при этом у вас подозрений. Я говорил так, словно отвечал на вопрос: «Я уже полгода не видела Дани, она сильно изменилась?» Вы сидели на подлокотнике кресла и надевали белые лодочки, сначала на одну ногу, потом на другую. Узкая юбка костюма, короткая, по последней моде, весьма откровенно демонстрировала ваши длинные ноги, и я был поражен, что в такую минуту я не преминул это заметить. Я говорил. Полагаю, говорил самым обычным голосом. Мысли у меня становились такими же нечеткими и смазанными, как недавний макияж Аниты. В первый раз я физически почувствовал, что должен вас убить, прервать жизнь в этом находившемся так близко от меня теле, причем не с помощью каких-то расчетов или обоснований, а голыми руками, как мясник. Отвратительный момент, Дани. А потом все проходит. Можно говорить что угодно, убеждая в обратном, – но все это вранье. Действительно, все проходит. Это омерзительное, тошнотворное внутреннее сопротивление возникает только однажды, всего один раз – что-то подобное испытываешь, когда тебе кажется, что ты вот-вот умрешь, только это чувство еще сильнее, но потом оно проходит навсегда, а если что-то и остается, то к этому привыкаешь. Убивать легко и умирать легко. Все легко. Трудно хотя бы мгновение утешать того, кто еще прячется в нас, кто так и не стал и никогда не станет взрослым и постоянно молит о помощи.
По дороге в Отей я послал вас получить в аптеке по рецепту пузырек дигиталиса. Я тогда старался установить еще какую-то дополнительную связь между вами и Кобом, но, поразмыслив, пока вы ходили за лекарством, сказал себе, что в нужный момент, завтра утром, оно может послужить мне тем орудием, которое я искал, чтобы убить вас. Я придумал такой поворот событий: вы привезли труп любовника из Вильнёва в Париж в багажнике «Тандербёрда», но, поняв, что скрыть преступление не удастся, кончаете жизнь самоубийством. Выпить пузырек дигиталиса – это по-настоящему женский способ расквитаться с жизнью, так мне казалось. Я не видел особых трудностей в реализации своего плана. Нужно было только силой заставить вас проглотить содержимое пузырька, но, судя по вашей комплекции, вы вряд ли могли оказать мне сопротивление.
На вилле Монморанси вы не выказали никакого удивления. Вы зашли в дом Коба в полной уверенности, что это наш дом. Анита не поверила мне, когда я поднялся к ней на второй этаж. Вы уже начали внизу стучать на стареньком «Ремингтоне» покойного хозяина дома. Мишель сидела в кресле с высокой спинкой, держа в руках свою куклу, на лестничной площадке рядом с вами. Теперь, когда она была здесь, я чувствовал себя спокойнее. Анита сказала мне: «Я знаю Дани лучше, чем ты. Я уверена, что ее не проведешь. Никогда не знаешь, о чем она думает, – все скрыто за темными очками». Я пожал плечами. Меня больше всего волновал ваш белый костюм. Тот факт, что вам он достался из магазина, который мы рекламировали, лишал меня возможности позвонить им, чтобы мне немедленно прислали такой же. У Аниты тоже был белый костюм, но не имел ничего общего с вашим. Она сказала, что пойдет рассмотрит ваш и что-нибудь придумает. У нее были белые туфли, и она умела делать такую же прическу, как у вас. Я сказал, что она должна отвезти девочку к бабушке, купить билеты на самолет в аэровокзале на площади Инвалидов, потом пойти на фестиваль, куда мы должны были идти вместе, и делать вид, что я тоже там; затем поехать на авеню Мозар, переодеться, взять такси до Орли, сесть на самолет «Эйр-Франс», который вылетает в одиннадцать вечера и совершает посадку в Лионе. Там мы и должны были встретиться. Мы оговорили подробности нашей встречи и вашего, Дани, пребывания на вилле в наше отсутствие.
Внизу стрекотала пишущая машинка. Анита сказала, что, насколько она вас знает, вы остановитесь, только когда устанут глаза, и что вы не из тех, кто будет рыться по ящикам в чужом доме. И все-таки я решил принять меры предосторожности. В бокале вина, который она позже отнесла вам в комнату вместе с холодным ужином, мы растворили несколько таблеток снотворного, принадлежавшего Жюлю Кобу. Чтобы оно подействовало, потребовалось несколько таблеток, – Анита предупредила меня, что вы никогда не пьете больше одного бокала. Я наугад подобрал дозу. Мы занимались этим на кухне, а вы думали, что я уже уехал. На самом деле, когда Анита показывала отведенную вам на ночь комнату, я вернулся в ту, где вы работали, достал у вас из сумки ключи, права и, по неожиданному наитию, вашу шелковую бирюзовую косынку. Я тихонько поцеловал Мишель, заснувшую на кухне. Взял чемодан Коба, положил в него одежду, которую он носил в тот день, и спустился в подвал.
Он лежал в странной позе, как рухнувшая с пьедестала статуя, освещенный ярким электрическим светом. Я мысленно обратился к нему и сказал, что теперь он, а не я в более дурацком положении. Мы с Анитой теперь защищали нашу общую жизнь – нашу и нашей дочери, – за все эти годы я ни разу не чувствовал, что мы так близки. Что мог он на это ответить? Жалкий дурак, да, жалкое ничтожество. Я взял винчестер и положил его в чемодан наискосок. Нашел на столе коробку патронов (30 х 30) и тоже взял с собой. Поднял с пола две гильзы, убедившись, что третья осталась в магазине ружья. Я запер на ключ дверь подвала, а сам вышел в сад через заднюю дверь. Анита ждала меня там, прислонившись к стене. Я дал ей денег. Оставил у себя всю связку ключей Коба. У меня не было времени искать ключи от дома в Вильнёве. Она поцеловала меня горячими губами и сказала, что будет такой, какой я хочу ее видеть, а потом добавила, что я очень верный, и она меня любит.
Когда я сел в машину, было уже больше половины седьмого. Последнее, что я видел в этом доме, – освещенное окно первого этажа, а за ним, не очень отчетливо, ваше лицо и белокурые волосы. Я поехал на улицу Гренель. Ни с кем не столкнулся на лестнице. Открыл вашу квартиру и закрыл за собой дверь. Тут же позвонил и передал сообщение в Орли. Я сложил в чемодан Коба два ваших платья, черные брюки, белье, еще какие-то вещи, выуженные из ящиков. Еще я забрал ваше белое пальто и одну серьгу, потому что вторая завалилась куда-то под шкаф. Десять минут восьмого. Самолет Коба вылетал в семь сорок пять. И все-таки я задержался и заглянул в ванную. Там еще висело платье, которое вы недавно сняли. Я захватил флакон ваших духов.
ebooksa