— Учебная тревога! Пожар в отсеке! Горят матрацы на койках по правому борту! — я на полную мощность врубил ВПЛ и принялся старательно поливать пеной все без разбора койки по правому борту. Затем я так же качественно пролил койки и по левому борту. Потом с криками: «Пожар! Спасайся, кто может!» стал бегать по отсеку и поливать всё и всех возникающих у меня на пути. Бачок пенообразователя был наполнен под завязку, воды тоже хватало, поэтому, прежде чем иссякли запасы пены, весь отсек был похож на огромный живой сугроб, внутри которого бродили, натыкаясь друг на друга, облепленные струпьями пены осовелые, потерянные, как зомби, тела.
Завалив таким образом сугробами весь отсек, отчего близость Нового года стала ощущаться гораздо острее, я как ни в чем не бывало намотал на барабан шланг ВПЛ, привёл систему пожаротушения в исходное состояние и занялся приведением в порядок своего спального места. Безмолвно, в гробовом молчании опасливо поглядывая по сторонам, народ последовал моему примеру. Через некоторое время сугробы начали таять, оседать, и по отсеку побежали полноводные весенние ручьи.
Уборка продолжалась до утра. Работали все, даже я и Самокатов. Честно говоря, было порой больно смотреть на дело рук своих: сморщенные, скукоженные, промокшие до последнего перышка подушки, флагами расцвечивания развешенные на просушку сырые наволочки и простыни… Одеяла и матрацы полностью просохли только к лету, когда появилась возможность высушить их на солнце, но после третьей бессонной ночи на такие мелочи, как мокрое одеяло и хлюпающий матрац, никто уже не обращал внимания.
Несмотря на некоторые бытовые неудобства, сорванный голос, отмороженные ноги и прочие малоприятные последствия глобального противостояния, результатами своей начальственно-педагогической деятельности я был в общем-то доволен. Реваншистских попыток по пересмотру итогов «битвы за койку» больше не предпринималось. Также ни у кого не возникало сомнений в правомочности существования воздвигнутого мной «нового мирового порядка».
Чуть позже, на берегу, когда появилась такая возможность, я имел с Самокатовым конфиденциальный разговор. Без обиняков я объяснил, что двухметровый рост и пудовые кулаки ему по жизни не сильно помогут, если не начнет наконец-то включать мозги. Пусть в армию берут здоровых, но спрашивают-то как с умных! Вот и в нашей ситуации придётся уяснить: чтобы жить спокойно и не доставлять проблем себе и окружающим, ему придётся либо меня убить, либо полностью подчиниться. Буквально на пальцах я ему объяснил, чем нам обоим не выгоден первый вариант и почему предпочтительней другой. Самокатов долго думал, взвешивал все «за» и «против» и к обоюдному удовлетворению сторон вынужден был остановиться на втором варианте.
Последние дни ссылки были особенно тяжки — морозы придавили за тридцать, в седьмом от влажности на подволоке впервые — даже на памяти старожилов — образовались сосульки. Если отсек долго не проветривать, становилось, конечно, теплее, но от недостатка кислорода все начинали, как рыбы, жадно хватать воздух, а кое у кого возникали даже галлюцинации. Не знаю, чем бы всё это закончилось, но Бог услышал молитвы комсомольцев, коммунистов и беспартийных, и скоро нас поставили к пирсу.
Сразу же после швартовки ко мне подошёл мой друг Гена Корячкин, дежурный с соседней подводной лодки, и участливо поинтересовался:
— Слушай, а что это у вас за концерт там был? Выхожу ночью на пирс покурить — понять ничего не могу. Песни кто-то горланит! Я сначала подумал, радио играет… Потом прислушался — там ещё и матом кричат, по радио вроде не должны. Ну, думаю, перепились на тридцать пятой все к чертям. А хорошо, блин, поёте!
52
«Час зачатья я помню неточно», или Почему нельзя полагаться на русский авось
На пирсе завывала вьюга. Острый пронизывающий ветер осыпал корпус подводной лодки снежной крупой. Свинцовая студенистая каша вяло покачивалась у борта, готовая в любое мгновение замёрзнуть. Серые сопки на другой стороне залива дрожали и кривились, подёрнутые сизой пеленой. Белые коробочки зданий, россыпью сбегающие по каменистым склонам, холодно поблёскивали зеркальцами окон в багровых лучах заходящего солнца. Вымерзший, выстуженный всеми ветрами город казался зябким и неуютным.
В такие моменты как-то не верится, что есть где-то тёплые страны, что есть, например Вьетнам, благодатная бухта Камрань, где сейчас тоже тридцать градусов, но только со знаком плюс. Что по морю там сейчас плавают не грязные льдины, а загорелые купальщики и купальщицы.
Должен сказать, что когда оказываешься во Вьетнаме, трудно поверить уже в обратное. Бывало, жаришься на построении на раскалённой палубе, перебирая пятками, как на сковородке, и не можешь себе представить, что в это же самое время где-то там, за пылающим горизонтом, другой офицер, тот же Гена Корячкин например, примерзает подошвами к стылому железу и выбивает зубами художественную дробь. А тут ещё дебильные вопросы к нашим предкам-первооткрывателям начинают возникать — почему они пошли первооткрывать не в ту сторону?
А если ещё поразмыслить, то вспоминаются совсем необъяснимые вещи. Непонятно, например, как умудрилась Россия, уже тогда мощнейшее из европейских государств, остаться совсем без заморских владений? И это в то время, когда Англия, Франция, Испания и Германия владели больше чем половиной мира! Понятно, что в тот момент, когда Пётр Первый прорубал окно в Европу, наиболее лакомые кусочки — тёплые страны и райские острова — были уже растащены на колонии теми, кто оказался пронырливее. Но оставалась масса не таких лакомых, но вполне приличных местечек, за которые потомки, грея сейчас бока под пальмой, сказали бы большое спасибо. И почему снова попёрлись в вечную мерзлоту, на Аляску например (которую потом всё равно, извиняюсь, просрали)? И это притом, что даже какие-то недоношенные Бельгия, Португалия, Голландия и даже микроскопический Люксембург умудрились приватизировать почти всю Африку, часть Азии и Латинской Америки! Голландцев, например, выперли из Индонезии (с нашей, кстати, помощью) вообще только в шестидесятых годах! В связи с этим так и остаётся загадкой, почему Лисянский и Крузенштерн, совершая первое кругосветное плавание, не водружали на открываемых землях российский флаг и не объявляли их нашими заморскими владениями? Также не совсем понятно, почему, когда, разбив Наполеона, наши войска вошли в Париж, то заморские владения Франции автоматически не стали российскими? В качестве военного трофея и в компенсацию за сожжённую Москву Россия могла бы присоединить к себе массу экзотических островов, которыми Франция, кстати, владеет до сих пор.
Ну ладно, предков лучше не трогать, пусть лежат себе спокойно и не переворачиваются в гробу. Мы лучше поговорим о другом. О том, например, что на флоте мелочей не бывает и извечная надежда на русский авось до добра никогда не доводит. И о том ещё, что правильно заполненная документация не только надёжно прикрывает зад в случае неожиданной проверки или какого-нибудь глобального «катаклизьма», но порой спасает и от неприятностей личного плана. На память мгновенно приходит история из моей курсантской юности. Замечу сразу, что история эта окажется по зубам только людям, имеющим за спиной хотя бы минимальное советское прошлое. Тем, кто не учился в советском вузе или хотя бы в школе, тут мало что будет понятно. Родившимся же после 1991 года советую вообще не напрягать мозги. Следующие пару страниц можете перекурить, пивка долбануть или в этом… как его… в гаджете поковыряться.
Вам же, уважаемым моим читателям из славного прошлого, позволю напомнить, что основными предметами в советских вузах считались тогда не физика, не высшая математика, не начертательная геометрия. И даже в узкоспециализированных институтах, готовящих химиков, астрономов, строителей и моряков, главными предметами были отнюдь не химия, не астрономия, не сопромат, не навигация, а история КПСС, научный коммунизм, марксистско-ленинская философия и политическая экономия. В связи с этим не буду долго объяснять, какое значение придавалось преподавателями этих наук вопросу изучения и конспектирования первоисточников классиков марксизма-ленинизма. В военном вузе требования оставались такими же, как и в гражданском, только жёстче, утрированнее, а порой и совсем были доведены до маразма.
Будучи по складу ума не физиком, а лириком, я по гуманитарным предметам особо не заморачивался. Чтобы сдать экзамен, скажем, по истории КПСС, мне ничего не надо было зубрить и записывать. Достаточно было один раз прочитать нужные главы учебника — и твёрдая пятёрка была обеспечена. Но существовал порядок, согласно которому каждый курсант обязан был иметь тетрадь конспектов первоисточников и каким бы ни был умным, без такой тетради до экзаменов не допускался. Вот и приходилось плодить макулатуру, бесцельно переписывая работы Маркса, Энгельса и Ленина. А с началом перестройки в эти ряды затесался ещё и Горбачёв.
Какое-то время я пыхтел, напрягал глаза, мучился. И благо, если бы своими трудами мог бы когда-то воспользоваться, но, имея отвратительный почерк, я свою писанину и сам-то не мог разобрать. Пришлось искать способы, как упростить себе жизнь. Где-то к средине первого курса я изобрёл оригинальную методику: старательно переписывал из первоисточника первую страницу, а потом писал всякую галиматью. Иногда, как чукча в чуме, что вижу, то пою, иногда какие-то свои мысли. Но в основном писал стихи, которые знал наизусть, тексты песен и всё, что приходило в голову. По новой методике на работу с первоисточниками уходило гораздо меньше времени. Моя тетрадь пухла от великих мыслей, как пузатый буржуин на пропагандистском плакате в Ленинской комнате, была уже самая толстая в роте, и меня даже начали ставить в пример.
Приближалась сессия. Я был абсолютно спокоен — допуск по всем предметам у меня уже лежал в кармане. Не за горами маячили каникулы и смена сурового казарменного режима на домашнее расслабленное бытие! Я уже составил план мероприятий, где расписал, какие новые фильмы посмотрю, к кому из друзей схожу в гости, где и перед какими красивыми девчонками покрасуюсь в морской форме. Пока я обо всём этом мечтал, в аудиторию вошел командир роты. Он частенько приходил к нам на занятия. Посидит, послушает минут десять, пройдёт вдоль рядов, посчитает по головам и отправится по своим командирским делам дальше. Вот и на этот раз командир посидел на задней парте, узнал что-то интересное из истории КПСС и собрался уже было на выход, но тут взгляд его упал на мою пухлую тетрадь. Он уважительно на меня посмотрел, бережно её взял и принялся не спеша перелистывать. Хоть и был я уверен, что почерк мой не разберёт никто, даже самый продвинутый дешифратор из ЦРУ, всё равно по спине забегали мурашки.
Сначала командир листал тетрадь аккуратно, можно даже сказать трепетно, словно это была оригинальная рукопись самого Карла Маркса или на худой конец Фридриха Энгельса. Но вот он стал листать резко, небрежно и, о ужас, подолгу мусолить страницы и вчитываться! Он несколько раз с интересом взглянул на меня, пару раз недоумённо почесал затылок. Пролистав тетрадь до конца, командир как-то нехорошо ухмыльнулся, небрежно сунул тетрадь в свою папку и, ни слова не говоря, удалился.
ebooksa