— А вы когда-нибудь ходили по Оби?
— Нет, — неохотно сознался Григорий.
— Ну вот видите! Нет, я, пожалуй, вас не пущу. Да вы утонете! Нет, нет, нет, Григорий, я вам запрещаю. Ведь шутка ли — пять километров туда, да пять назад, а назад против течения… Я не разрешаю!
«В чем дело? — подумал Григорий. — Почему я все еще терплю ее? У меня разработана программа. Ну же! Раз, два — начали!» Он помедлил в нерешительности еще некоторое время, потом неловко швырнул прочь принесенные Мариной весла и, навалясь грудью, оттолкнул кедровку. Теперь надо было лихо вскочить в нее на ходу. Это почти удалось ему, если не считать, что лодка, качнувшись, зачерпнула бортом.
На воде было холодно, и он усиленно заработал веслами.
— Вернитесь, Гри-и-ша! — крикнула Марина, опомнясь.
— Как же ты мне надоела, старая курица, — сказал Григорий сердито и взросло.
Кедровка по течению шла напористо, а солнце уже припекало, и скоро Григорию стало совсем весело.
— Ани торово[1], Попков! — услышал он с обгоняющей его моторки. Узнав в ней угатского завмага, Григорий приветственно помахал рукой.
— Как поживаешь, Салиндер?
— Корошо, терпит!
— Нога как?
— Терпит, корошо!
— Не ломай больше! — пожелал Григорий. Когда он спохватился, что такие задушевные разговоры не входят в его сегодняшние намерения, ненец был уже далеко.
Километрах в двух перед Угатом Григорий посадил в лодку четырех сезонниц и удивился собственной смелости. На всякий случай предупредил:
— Чтобы у меня без этого самого. Сразу же утоплю.
— Так уж и утопишь? — недоверчиво протянула самая старшая, с наколкой повыше запястья: «Умру за горячее чувство».
— Только пикни еще! — с мужеством подтвердил Григорий.
Девушки послушно притихли на корме, рассматривая его, как музейную редкость. Потом, освоясь, затянули было какую-то песню, но старшая коротко их одернула:
— Стоп. Шеф не любит.