Сестра Моника

22
18
20
22
24
26
28
30

Я, впрочем, слишком задержалась на истории матери и ее подруг; тут и моя история становится интересной, а разве ж сможет кто из женщин пренебречь своими прелестями, собственными желаниями или красотой ради других? Немного лишь в завершение истории моих родителей: прежде чем Бовуа очнулся, мать, Каролина, я и Гервасий были уже на пути в Тешен[65]. Наш побег оказался столь поспешен, что у Гервасия даже не было времени меня одеть. Поводом к раздеванию — все слушательницы засмеялись — было вот что: наш урок по физике Гервасий начал с того, что человек может быть вписан в круг и разделен на две равные части.

— Не могли бы, вы, милостивая госпожа, лечь передо мной на стол? — спросил он, продолжая занятие.

Я легла.

— Вытянитесь.

Я вытянулась.

— Теперь раскиньте руки так, чтобы они образовали прямую линию.

Сделано.

— Так-так! А теперь смотрите, — сказал духовник, -я с легкостью смогу доказать, что вы пропорциональны как в ширину, так и в длину. Глядите-ка, — тут он принялся мерить меня пядями, начиная с правой руки, через все тело и до пальцев левой руки. — В вас семь пядей в ширину и столько же должно быть в длину, иначе природа ошиблась в пропорциях и схалтурила. — После чего он измерил меня от головы до ног, и роста во мне, действительно, оказалось семь пядей. — Таким образом, моя госпожа, вы можете видеть, как мудро природа подходит к своим творениям. Для души и духа природа имеет иной эталон, который ни первая, ни второй не могут превосходить, также как не могут они отрицать и своей независимости от тела, в котором поселились. Человеческое тело, — здесь я хотела подняться... — Я попрошу! — скомандовал Гервасий и снова уложил меня на стол, — человеческое тело, как вы знаете, состоит из двух частей: верхней и нижней, благородной и срамной, и эти части равновелики, если отсчитывать их от пупка. Чтобы я мог доказать вам это наилучшим образом, вы должны позволить мне поднять ваши юбки и исподнее до пояса, — и он задрал мое платье как можно выше. — Плотно сожмите бедра.

Я сделала, как он просил; когда я однажды увидела Медицейскую Венеру[66] в ее знаменитой позе, мне пришло на ум тогдашнее мое положение, и я подумала: тебя-то, Венера, ведь не нужно измерять, ведь ты богиня, и осознание собственной значимости возносит тебя над любой плотью; ... Гервасий же измерил меня еще раз: от макушки до пупка я составляла три с половиной пяди, и от пупка до ступней — тоже три с половиной.

Я даже не успела подняться и опустить исподнее, как вошла моя мать в сопровождении Линхен.

— Поторопитесь, вы оба! Давайте... как есть! Прочь!

— Прочь? — спросил Гервасий. — Вы изъясняетесь слишком туманно!.. Прочь — на Сириус или к Дарданеллам, в Америку или к готтентотам?[67]

— Ах, болтун, — с улыбкой отвечала моя мать. — В Тешен!

— Вы желаете там кого-то подстрелить или взять на мушку?

— Нет! Нет! Хочу отдать там в чистку вашу ржавую трубу.

— Коли так, — кланяясь, произнес Гервасий и снял меня со стола, — то мы готовы!

Мне, сестры, конечно же не нужно вам говорить, что те преимущества, которые духовные лица имеют в отношении женских прелестей, были бы законом и для моей матери, если бы Гервасий, в силу диковинного договора между моими родителями, отважился бы его отстаивать со всей мощью своего оружия.

Гервасий посчитал возможным, подавая моей матери одну руку, вторую запустить ей под юбку, а потом и задрать платье Линхен до самых бедер и лишь после этого направиться вместе с нами к нашей колымаге.

Во весь опор пронеслись мы мимо ворот; мы могли рассчитывать на то, что до момента, как очнется, а, может, и захочет броситься за нами в погоню Бовуа, пройдут еще два часа.

В карете мать фигурально, в виду моего присутствия, описала Гервасию трагикомическую катастрофу и зачитала ему в конце рассказа записку, которую оставила.