Животные, пережившие нападение хищника, как правило, встают, с силой отряхиваются, а затем возвращаются к своим обычным делам [6]. Согласно одной из теорий, именно поэтому они, в отличие от людей, не зацикливаются на травме: их тело трясется, и животные сбрасывают механизмы реакции на травму, запустившиеся, когда оно было на пределе и отключилось. Чтобы завершить цикл стрессовой реакции, человеку нужно высвободить связанную со стрессом энергию из тела. Зачастую это происходит неосознанно, но мы можем помочь себе, делая это целенаправленно – бегая, танцуя, прыгая, раскачиваясь или на несколько секунд со всей силы сжимая мышцы. В процессе один наш внутренний механизм контроля передает сигнал другому, в результате чего вся система «мозг – тело» понимает, что мы теперь в безопасности.
После второй автомобильной аварии, когда я не могла пошевелиться, а моя одежда горела на мне, все импульсы моей стрессовой реакции были активированы. Но я все равно ничего не могла сделать. Я не могла выбраться наружу, что способствовало формированию у меня травмы. В машине скорой меня сильно трясло подобно тому, как трясет животных, когда им удается спастись из лап хищника. Я выходила из состояния отключения, и мое тело так пыталось израсходовать всю энергию, которую я не могла использовать, застряв в искореженной машине.
Не каждому удается подняться по лестнице стрессовой реакции обратно в состояние безопасности. Иногда мы не получаем вовремя ласкового прикосновения, не слышим любящих слов или не имеем возможности высвободить стрессовую энергию. Когда это происходит, человек может оказаться в ловушке собственной травмы. На самом деле я считаю, что одна из причин распространенности психологических травм и депрессии заключается в том, что наши установки, ограничения и запреты, связанные с выражением эмоций, расовыми или гендерными сценариями, мешают прислушиваться к своему телу. Из-за них врожденная способность человека к исцелению может показаться опасной или не заслуживающей доверия. У меня были клиенты, которых трясло, когда мы прорабатывали их травму. В то же время другие недоумевали, почему все их тело обмякает, когда мы начинали говорить, например, о том, как жестоко с ними обращались в детстве.
В обществе, поощряющем отделение тела от разума и мастерский контроль над ним как признак зрелости или статуса, естественное стремление организма к исцелению может казаться угрозой. Мы гордимся, когда преодолеваем пределы своих физических возможностей, поощряем сотрудников-трудоголиков, хвалим людей, соблюдающих строгие диеты, за их невероятную самодисциплину, считаем «превосходство разума над материей» признаком моральной силы. Тем временем мы все страдаем.
Именно так травма не проходит, а остается. Вот почему нервной системе сложно понять, что мы уже в безопасности – что пережитый ужас остался в прошлом. Когда человек оказывается не в состоянии пройти через процессы, которые позволяют вернуться к ощущению безопасности, или когда он пытается социально взаимодействовать, но в ответ получает лишь осуждение и критику, нервная система не узнает о том, что боль миновала. Как результат, вместо того, чтобы перейти от боли к безопасности, она переходит от боли к боли.
Все, что происходит после травмы или в ответ на нее, называется посттравматическими факторами. Эти факторы влияют на то, застрянем ли мы в травме или нет, а также на то, сколько времени уйдет на восстановление. Например, посттравматическим фактором может быть то, кому мы рассказали о случившемся и как этот человек отреагировал. Что произошло сразу после этого? Помогли ли нам? Получили ли мы медицинскую помощь? Всерьез ли отнеслись к нашей травме? Говорили ли: «Тебе еще повезло, что ты…» или другие фразы, которые обесценивали наши ощущения? Или, может быть, о том, что наша травма была заслуженной, как это бывает, когда перекладывают вину на жертву [7]?
То, что происходит до и непосредственно во время получения травмы, также влияет на наше состояние. Ученые называют эти события претравматическими и перитравматическими факторами соответственно. Врач и специалист по психологическим травмам Роберт Скаер, автор книги The Body Bears the Burden[4], полагает, что «самая распространенная жалоба в современной медицинской практике, а именно необъяснимые хронические боли, связана с фактическими изменениями в нейронных контурах мозга вследствие неразрешенной травмы» [8]. Мы подробнее обсудим эту тему в шестой главе.
Когда те, кто должен нас защищать, снова и снова наносят нам травму или когда нет безопасного места, в которое можно было бы вернуться, такая ситуация называется комплексной травмой. При комплексной травме поддерживать тревожное состояние может оказаться самым простым и комфортным выходом. То, что безопасно, может казаться опасным, и наоборот. Как результат, человек может так и не научиться доверять другим, что приводит к развитию чувства отчаянного одиночества.
Печенье памяти
Представьте, что вы готовите печенье. Соединив все ингредиенты, вы замешиваете тесто, делите на порции, кладете их на противень и убираете его в духовку. Теперь вам уже никак не удалить из теста сахар, муку или ваниль, оставив при этом в нем соль. В смешанном виде все отдельные ингредиенты образовали нечто новое – новую однородную субстанцию. Это моя любимая аналогия воспоминаниям, сформированным во время сильных переживаний.
Когда мы переживаем травму, все ингредиенты нашего теста – опыта – смешиваются таким образом, что отделить их друг от друга становится невозможно. Так мозг объединяет отдельные элементы травмы в один блок памяти, запуская ряд чрезвычайно полезных процессов, призванных обезопасить нас в дальнейшем. Эти элементы могут включать запах, время суток, положение тела, близкие и далекие звуки (включая музыку), освещение, других людей, находившихся рядом с нами, место, где все произошло, а также все, что случилось непосредственно перед тем, как нам стало страшно [9]. Всему, что находится в блоке памяти, связанном с травмой, на уровне нейронов мозга приписывается статус серьезной угрозы нашей безопасности.
Этот процесс объединения отдельных элементов в один блок памяти одновременно полезен и вреден. Его польза заключается в том, что когда мы снова столкнемся с одним из них, наш мозг сможет быстро активировать механизм стрессовой реакции, чтобы нас защитить. С другой стороны, появление какого-то из ингредиентов нашего травматического опыта вовсе не обязательно означает, что мы снова переживаем эту травму. Другими словами, даже когда вы находитесь в похожей ситуации, чувствуете те же самые запахи либо слышите ту же самую песню, это вовсе не обязательно означает, что ваша травма повторяется. Скорее вы сталкиваетесь с триггером – нервная система вспоминает нечто из прошлого, основываясь на чем-то в настоящем.
Мне нравится называть триггер «ложноположительной реакцией».
Именно это и случилось со мной на том массажном столе. Когда массажистка положила руку на определенную мышцу плеча, мое тело вспомнило момент аварии, в который эта мышца напряглась.
Доктор Лоример Мозли, нейробиолог и специалист по лечению боли, в своем выступлении на конференции TED рассказал, как однажды чуть не погиб [10]. Прогуливаясь в зарослях кустарника, он почувствовал, как его ногу что-то поцарапало в районе икры. Затем, по его словам, сигнал от кожи передался по спинному мозгу в головной, где был обработан на основе всех похожих случаев в прошлом. Мозг пришел к выводу: «Скорее всего, ты просто поцарапался о ветку». Так что Мозли просто пошел дальше, однако вскоре упал без сознания. Оказалось, что его укусила смертельно опасная сетчатая коричневая змея.
Мозли выжил, однако в следующий раз, когда гулял в том районе и почувствовал, что ногу снова поцарапало в том же месте, он рухнул на землю, корчась от боли. Как потом оказалось, это была обычная ветка. Но, основываясь на ингредиентах его воспоминания о травме, мозг послал сигнал, который гласил: «Должно быть, тебя снова укусила сетчатая коричневая змея».
Воспоминания о травме влияют на нас на генетическом уровне. Мы называем такие изменения эпигенетическими. Научное сообщество изучает эпигенетику[5] еще с тысяча девятьсот сороковых годов, когда оказалось, что у детей, зачатых в Нидерландах во время военного голода, повышен риск возникновения определенных проблем со здоровьем, например диабета [11]. В результате дальнейших исследований удалось установить связь между эпигенетическими изменениями и стрессовой реакцией. Так, если одно поколение столкнулось с какой-то серьезной опасностью, то это может привести к активации определенных генов, которые будут переданы следующим поколениям, в результате чего потомство будет испытывать инстинктивный страх перед вещами, которые представляли угрозу для их родителей. К таким угрозам могут относиться как конкретные травмирующие события, так и более масштабная культурная травма [12].
Неприятно осознавать, что детям могут передаваться реакции родителей на травмы. Однако этот механизм помогает объяснить, почему некоторые вещи вызывают у нас стресс, даже если нам не доводилось переживать связанную с ними травму. Вместе с тем это также подчеркивает, что людям было бы полезно прорабатывать свои травмы: если стресс способен включать или выключать определенные гены, то возможен и обратный процесс.
Эти данные не только помогают нам лучше понимать наследуемую травму, но и подчеркивают важную роль телесности и работы над травмой как на индивидуальном, так и на коллективном уровне.
Понимание принципов функционирования системы «мозг – тело» помогает нам с большим состраданием относиться к себе и другим людям. Когда мы замечаем у себя реакцию на какой-то триггер, вместо того, чтобы стыдиться, мы можем сказать себе «ну конечно», тем самым создавая ощущение безопасности внутри себя, независимо от того, что происходит вокруг. А когда мы видим подобную реакцию у кого-то другого, можем научить его этому добродушному пониманию.
ebooksa