Ладно Роден. Даже фикус был на месте! И старые часы с кукушкой, и книжный шкаф с кучей мелочей, а не только с книгами, в том числе — с коллекциями бабушкиных фарфоровых статуэток и маминых кукол. Да, здесь было не всё, но очень, очень многое.
Я нечасто пересматривал старые фотографии. И только оказавшись здесь, вспомнил, что именно в этой комнате мы чаще всего фотографировались. Наверное, это и помогло Лиде воссоздать её настолько правдоподобно.
На своих местах висели и три мамины картины, среди которых был мой портрет, подписанный внизу: «Вадик хмурится». Бабушка всё подтрунивала над мамой: мол, кто же так называет свои произведения, и предлагала другую версию — «Взгляд сквозь время».
Спустя годы я бы дал картине двойное название, совместив версии мамы и бабушки.
На первом этаже располагалась кухня, где над ящиками всегда висел сочный фруктовый натюрморт, написанный бабушкой ещё в студенчестве.
Натюрморт тоже был на месте… Сама кухня с тех пор стала более современной, всё-таки технологии шагнули далеко вперёд, но это не портило впечатление от «путешествия во времени».
Рядом с кухней была комната бабушки, она же — её спальня и частично мастерская, и с этой комнаты начинался абсолютно сюрреалистический опыт.
Лида придумала гениальный ход, решив восстановить те места дома, про которые было известно, как они выглядели, и в то же время их имело смысл восстанавливать в прежнем виде. Кухню Лида немного модернизировала — чтобы та отвечала требованиям времени, — а остальные части дома превратила в нечто похожее на инсталляции комнат с отсылками к тем, кто в них раньше жил.
Комната бабушки была практически пуста. На стене висели старое мутное зеркало в тяжёлой кованой раме и три бабушкины картины, а у окна стоял треножный этюдник. Не её, другой. На этюднике висела шаль, очень похожая на ту, что грела бабушку много лет подряд.
Из глаз потекли слёзы…
.
На втором этаже располагались три комнаты. Моя, мамина и что-то среднее между маминой мастерской и кладовкой.
В моей комнате было пусто. Так мне показалось, пока я не зашел внутрь и не увидел в углу свой любимый «пиратский» сундук, а рядом мой детский велосипед, из которого я вырос задолго до продажи дома. Это был именно он, я был уверен на все сто процентов. Видимо, хозяева дома хранили у себя в сарае всякий хлам, оставшийся от нашей семьи, а Лида нашла ему новое применение.
На велосипеде сидел мишка… Новый, но точно повторяющий моего из детства. Я расплылся в улыбке. Сразу понял, с какой фотографии Лида заказала его копию. Я очень любил эту игрушку, да и фотографию тоже.
Ох Лида…
В кладовке-мастерской было совсем пусто, что, с одной стороны, неудивительно, потому что вряд ли на фотографиях что-то сохранилось. Не самое фотогеничное место. С другой стороны, я, думая, что уловил логику Лиды, ожидал здесь увидеть этюдник или мольберт с каким-то предметом от мамы. Но вряд ли Лида могла знать назначение этой комнаты.
Я завис, поймав себя на ощущении, что нахожусь во сне, увиденном мною множество месяцев назад. Той ночью я ходил именно по этому дому и чувствовал его душу.
Настоящее осознание реальности пришло, когда я перешёл в мамину комнату. Именно там Лида поставила мольберт и повесила на него берет в красно-чёрную клеточку. Мама носила похожий и выглядела в нём как настоящая стереотипная художница. Но помимо берета на мольберте была картина, созерцание которой соединило прошлое и настоящее и помогло мне по-настоящему поверить в реальность происходящего.
Главная картина нашей семьи с «семейной» яблоней, растущей на заднем дворе дома. Мама с бабушкой называли эту картину «Древо жизни». По поводу этого названия у них не было разногласий.
«Древо жизни» мои родные не продавали до самого последнего момента. Единственная работа, на которой стояли две подписи.
ebooksa