Если ты простишь

143

Лида

Мне всего-то нужно было сбегать в поликлинику и сдать кое-какие анализы. Я думала: вернусь быстро, Аришка даже проснуться не успеет. Предупредила её накануне, что с утра надо будет добежать до поликлиники, она кивнула и вроде бы всё поняла.

Но не зря мне показалось, что дочка насторожилась. Конечно не зря…

Меня не было дома дольше, чем я планировала, и не только из-за очереди — у медсестёр завис компьютер, и, пока всё починили, народу в очереди ещё прибавилось. В итоге, когда я вернулась, выяснилось, что Аришки в квартире нет.

Я перепугалась до полусмерти и первую минуту бегала по комнатам, надеясь, что дочь просто изощрённо пошутила и на самом деле просто залезла в какой-нибудь шкаф и спряталась там. Или в гардеробной притаилась между вешалок. Или под кровать забралась. Но увы — Арины нигде не было.

На бог знает какой по счёту проверке всех укромных мест с лихорадочными воплями: «Ариша, Ариша, где ты?!» — я наконец включила мозг. И начала рассуждать.

Первое — дверь была закрыта на верхний замок, значит, скорее всего, дочь ушла из квартиры сама, прихватив запасной ключ: она знала, где он лежит.

Второе — уйти просто так, не предупредив меня, не позвонив и не оставив записки, Аришка могла, только если её что-то потрясло до глубины души. Может, что-то случилось у Вадима? На прогулке с Капитошкой, например. Правда, непонятно: почему меня-то не предупредили?

Терзаясь от сомнений, я позвонила мужу и по нашему недолгому диалогу, точнее, по глухому, но старательно бодрящемуся голосу Вадима поняла: он всё знает. Не понимаю даже, как у меня получилось это почувствовать, что именно сработало — сердце или мозги? Так или иначе, но отрицать было бессмысленно — не сорвалась бы Аришка к папе без серьёзной причины, не разговаривал бы Вадим со мной таким… нарочито невозмутимым голосом, если бы они не узнали мою тайну.

Тайну, которую я отчаянно хотела от них скрыть, не желая волновать. Я рассказала бы потом, гораздо позже, убедившись, что беда отошла в сторону. Но не сейчас, когда всё ещё слишком неясно и зыбко.

Я расстроилась. И не только из-за того, что в ближайшие несколько месяцев доставлю родным множество неприятных часов по причине своего лечения, но и потому что отлично осознавала: Вадим не оставит это просто так. Особенно после того, как мы с Аришкой подарили ему его мечту. И приготовилась сражаться.

Прошло примерно полтора часа с момента моего телефонного разговора с мужем, и за это время я успела отмыть до блеска почти всю квартиру, на нервной почве. Вспотела, раскраснелась и накрутила саму себя до состояния сжатой пружины — чуть тронешь, выпрямится и рванёт. Завтракать не стала — слишком нервничала, и аппетита толком не было.

Когда раздался звонок в дверь, я лихорадочно тёрла давно ставший кипенно-белым унитаз. Услышав в коридоре захлёбывающуюся птичью трель, резко вздохнула — и закашлялась, впустив в лёгкие слишком много химии разом.

Глаза заслезились, и, пока шла к двери, я тёрла их пальцами, перед этим стянув перчатки, и пыталась продышаться. Вот такой я и предстала перед Вадимом, как только открыла дверь, — с красным лицом, слезящимися глазами и хлюпающим носом.