В дебрях Центральной Азии

— Ибрагим — негодяй, он обманул меня, как глупого ребёнка. Мы приехали сюда недели три назад, но он держал меня взаперти, а сам продал весь товар и неделю тому назад уехал неизвестно куда, оставив меня запертым в комнате. Я ждал его несколько дней, наконец, голодный выломал окно, вылез и узнал, что его нет, и каравана нашего нет, и одежды моей нет, и денег нет. Я пришёл в отчаяние, пошёл в главный храм и сказал ламам, что хочу сделаться отшельником. Ах, отец, что я сделал тебе и матери, стал вором и обманщиком, — и он опять зарыдал.

Я, конечно, уговорил его бросить затворничество и вернуться со мной на родину и к матери. Мы сговорились, что вечером я приду опять и, когда стемнеет, выломаю закладку отверстия, выпущу его, уведу с собой в город, и мы уедем. Но до вечера мы условились, что он будет время от времени читать молитвы, так как можно было предполагать, что любопытные и ламы будут приходить днём проведать нового отшельника. Я оставил сыну свой нож, чтобы он потихонечку, когда людей не будет у пещеры, освобождал изнутри кирпичи закладки от замазки, чтобы она не затвердела и ночью легче было вынуть их с наружной стороны.

Под вечер, вооружившись на всякий случай маленьким ломом, я вернулся к пещере. По соседству как будто никого не было, а Омолон распевал ом-мани-пад-ме-хум. Но когда стемнело и я подошёл к пещере, появился какой-то лама и на мой вопрос, зачем он здесь, ответил, что он на карауле. Пока замазка кирпичей не высохла, отшельник, раздумавшийся в одиночестве о своей судьбе пленника в тесной келье на хлебе и воде, может решиться освободиться и нарушить обет, который он торжественно дал в главном храме хамбо-ламе перед лицом Будды.

Я поговорил с ламой, рассказал, что я отец отшельника, которого обманул мошенник-мусульманин, завлекший его с этой целью в Лхасу и обокравший его, что я хочу взять его на родину и заплачу за это. Мы сторговались за двадцать рупий индийских, которые я привёз с собой и принёс на всякий случай. Лама помог мне вынуть кирпичи, Омолон вылез и, поклонившись мне до земли, обнял. Потом мы заложили опять отверстие кирпичами, и лама обещал мне, что рано утром придёт с раствором извести и обмажет щели, которые остались между кирпичами, чтобы не было видно, что кладку нарушили.

Мы пошли в город и на следующий день выехали из Лхасы. Но идти только вдвоём через Тибет было рискованно, и мы, отойдя на два перехода, остановились в хорошем месте и прожили там недели две или три, пока не подошёл караван паломников, возвращавшийся из Лхасы на родину. Мы присоединились к нему и прошли через Тибет, Цайдам и Кукунор в Ланьчжоу на реке Хуанхэ. Здесь Омолон тяжело заболел и мне пришлось остаться с ним. Это письмо я посылаю с паломниками в Ургу, откуда его тебе перешлют через русское консульство».

Теперь мне нужно написать ещё несколько страниц, чтобы закончить свои записки кладоискателя в дебрях Азии.

Печальный исход нашей поездки на окраину пустыни Такла-Макан с потерей значительной части выручки из прежних путешествий, уход сына Лобсына в компании с вором Ибрагимом, вызвавший необходимость поездки Лобсына в Лхасу на выручку сына, что обошлось ему недёшево, и, наконец, моя последняя поездка в Кульджу — всё это в совокупности очень расстроило меня и подорвало мои силы и средства. После возвращения из Кульджи в Чугучак я подсчитал свою наличность в товарах и деньгах и пришёл к выводу, что на спокойную скромную жизнь в городе с выручкой по лавке мне ещё хватит до смерти. Долю Лобсына я выделил и отдал ему ещё раньше на путешествие в Лхасу и на поддержку его семье. Но для новых закупок товаров у нас уже оставалось слишком мало. Под сомнением оставалось также, вернётся ли Лобсын с сыном или без него и захочет ли продолжать наши путешествия. Я чувствовал, что уже сильно постарел, не хотелось думать о снаряжении каравана, ездить за товаром в Россию, вообще хлопотать, заботиться о верблюдах и лошадях. Хотелось пожить спокойно на старости лет. За городом у меня была маленькая заимка с садом и огородом, где можно было жить больше полугода в тёплое время на чистом воздухе, недалеко от подножия Тарбагатая, оставляя в лавке Очира. В ожидании возвращения Лобсына я так и сделал: во-первых, нашёл себе жену — молодую китаянку в Чугучаке, с отцом которой я по торговым делам был хорошо знаком. Она потеряла мужа, служившего в ямыне, осталась одна с маленькой дочерью и соглашалась разделить моё одиночество, перебравшись в мой дом. По-русски она не говорила, но я ведь знал китайский совершенно достаточно для домашних разговоров. Так я устроился на старости лет.

Лобсын вернулся из Лхасы, задержанный болезнью сына на пути оттуда в Ланьчжоу, только через полгода и рассказал мне подробно о приключениях сына. Ибрагим расписал, что судьба его, Омолона, теперь в его собственных руках, что есть возможность, пользуясь пыльной бурей, незаметно уехать, увезти верблюдов и лошадей в Нию, получить там у аксакала оставленные нами товары и уйти быстро в Лхасу по новой дороге, хорошо ему, Ибрагиму, знакомой, продать там товары, выручить за них и животных хорошие деньги и остаться жить в Лхасе, начать торговлю или другое занятие, найти жену, — словом, сделаться самостоятельным человеком с хорошим будущим. На вопрос сына, как же бросить отца и меня в пустыне, Ибрагим успокоил его тем, что мы, опытные путешественники, выберемся пешком в Нию и оттуда вернёмся домой, а задержка нас в пустыне необходима, чтобы успеть дойти в город, взять товары и скрыться с ними прежде, чем мы пешком доплетёмся в Нию. Так он уговорил этого глупого мальчика, соблазнил будущей самостоятельностью и средствами для её достижения. По пути в Лхасу он ухаживал за Омолоном, называя его своим начальником, владельцем каравана, но, прибыв туда, скоро переменил обращение и начал запирать в комнате, когда уходил устраивать свои дела по продаже товаров и скрытному отъезду. И уехал он не назад в Нию, а, закупив некоторые товары, направился в Кашмир и Индию, как узнал Лобсын на постоялом дворе, где Ибрагим остановился с Омолоном.

Лобсын, потеряв меня в качестве компаньона по торговле и путешествиям и затратив все свободные деньги на выручку сына, остался в своём улусе в горах Джаира, занялся хозяйством, а сына женил и тем закрепил его дома. Они начали разведение хороших племенных овец и коз, которых продавали в Чугучаке; навещали меня, приезжая в город, где мой сын давал им приют и место для пригнанного скота. Сидя у меня за чаем, Лобсын вспоминал наши путешествия и приключения; изредка приходил ко мне и консул и однажды огорчил известием, что рукописи, привезённые нами из пещер с тысячью будд в Дуньхуане, при подробном изучении оказались подделанными копиями старых рукописей и за историческую ценность их содержания ручаться нельзя.

Кончая эти записки, не могу не вспомнить с благодарностью о консуле Сокове, который очень много сделал для меня. С самого начала, когда он вызвал меня в качестве переводчика при разборе дел с монголами и китайцами и познакомился со мной, он заставил меня восстановить свои знания, беседовал со мной по разным вопросам, давал книги для чтения и даже учебники. Времени в промежутках между торговыми путешествиями у меня было много, в мою лавку покупатели заходили редко, и можно было часами читать книги и даже писать спокойно без помехи. С наступлением ночи я закрывал лавку и дома мог заниматься и читать целый вечер. Меня интересовали книги с описаниями жизни и быта разных народов, описания путешествий, книги исторические, и я снова сделался образованным человеком. А когда приютил Очира и стал учить его русской грамоте, то сам вспомнил правописание и грамматику; наблюдательность и любовь к природе у меня ещё были с детства и, конечно, развились при путешествиях, когда я начал записывать по вечерам и на днёвках то, что примечал интересного и что думал об этом, вместо того чтобы спать или думать о пустяках.

И всё время, когда я на старости лет начал составлять эти записки, вспоминая все приключения и пользуясь своими заметками, я приходил иногда к консулу и спрашивал его объяснения по какому-нибудь затруднительному вопросу, а он не отказывал мне в беседе. Без помощи Сергея Васильевича Сокова я бы не достиг того, что сделал в своей жизни, и не составил бы этого описания своих путешествий.

Примечания