– Сейчас неподходящее время спрашивать меня. – Он морщится от необходимости говорить. Я беру морфин и даю папе, и на этот раз он не протестует. Я отмечаю время на часах, потому что маме нужно знать, когда давать следующую дозу лекарства.
Папа не сказал «да», но и «нет» не сказал.
Отец засыпает, но покой ускользает от него даже во сне, время от времени его лицо искажается гримасой. Каждый раз, когда это происходит, в моей груди все сжимается, пока сердце не заходится болезненной пульсацией, которую я не могу игнорировать. Она побуждает меня сделать хоть что-нибудь – что угодно. Я не могу сидеть здесь и смотреть, как умирает мой отец, но и не могу просто поехать веселиться в Новый Орлеан или отправиться на Тахо и притворяться, что ничего не происходит.
Но что, если я поеду туда по другой причине?
Новая, слабая надежда зарождается в моей груди, как надувной спасательный плот, и я цепляюсь за нее.
Я сделаю папу счастливым. Я поеду в Новый Орлеан.
Но отправлюсь туда не ради развлечения.
Наутро я стою перед бирюзовой дверью, в которую обычно стучала кулаком. Пять быстрых ударов – это был наш секретный сигнал в детстве, чтобы Генри знал: это я. Я стучала так еще долгое время после того, как мы вышли из возраста дурацких секретных сигналов. Генри считал это забавным, а я была готова на все, лишь бы увидеть его широкую глуповатую ухмылку, когда он открывал дверь. Мышечная память и сейчас побуждает меня так постучать, но я вовремя останавливаю себя и звоню в дверь как взрослая.
Сэм, младший брат Генри, открывает дверь. Его глаза расширяются при виде меня.
– Виктория! – произносит он. – Что ты здесь делаешь?!
Я открываю рот и снова закрываю его, внезапно почувствовав неловкость.
– Прости. Это было грубо с моей стороны, – извиняется Сэм. – Ты пришла к Генри? Или…
– Да. – Я улыбаюсь в ответ. Мне всегда нравился Сэм, но он на три года младше Генри, так что, само собой, мы все детство сторонились его.
– Генри! – кричит Сэм, потом поворачивается ко мне. – Сожалею о твоем отце.
– Ага, – отвечаю. Сэм кивает, но, в отличие от большинства людей, не спрашивает, как дела у моего отца. Ему ли не знать. Только человек, который лично столкнулся с раком, может понять мою ситуацию. Это секретный клуб, в котором никому не хочется состоять.
Из-за угла выходит Генри, и его рот открывается при виде меня, но мой бывший друг тут же берет себя в руки.
– Привет. – Он поднимает руку и машет, затем, похоже, понимает, как нелепо это выглядит, и опускает ее вдоль тела. – Входи.
Сэм убегает, окинув нас напоследок таким долгим взглядом, что я уверена: он знает все наши секреты. Он всегда был проницательным ребенком.
Я вхожу в прихожую, все такую же теплую и уютную, выкрашенную в желтый цвет, все с тем же столиком из вишневого дерева, на котором стоят свежие гладиолусы – любимые цветы мамы Генри. Это немного похоже на возвращение домой после долгого отпуска.
Генри возвышается надо мной, проводя рукой по волосам. Эта привычка появилась у него еще в детстве, но из-за уверенности, с которой он держится сейчас, жест все время кажется признаком рассеянности. Генри проводит по волосам второй раз, и я понимаю, что дело тут не в рассеянности.
ebooksa