Вампиры, их сердца и другие мертвые вещи

– Твоя сестра тяжело это воспринимает. Будь с ней помягче, – просит мама.

От ее слов у меня в горле встает ком, и я делаю глубокий вдох, чтобы избавиться от него. Это и мой папа тоже.

Еще раз бросив взгляд на рисунок, мама возвращается к нарезке.

– Ты снова взялась за рисование?

В груди все сжимается. Мама не узнала картинку, и это меня ранит, но я не ожидала, что она заметит: я больше не рисую. Не хочу объяснять, почему не могу больше заниматься творчеством: мама слишком практична, чтобы понять.

– Так что? – Мама не принимает молчание как ответ.

– Нет. – Я смотрю на яркие лепестки и надеюсь, что мама не спросит, почему.

– Тебе стоит вновь начать рисовать, если ты хочешь пойти в художественную школу.

Я не могу не скривиться. Меня бесит это ее «если ты хочешь пойти», как будто еще ничего не решено, хотя меня туда уже приняли. Но в остальном мама сказала правильно. Она просто не понимает, что я не могу заставить себя рисовать.

Мне нужно сменить тему.

– Что теперь будем делать? – спрашиваю я.

Мама не поднимает глаз.

– Ты о чем?

– О папе. В подборках Джессики были и другие варианты лечения. Может, попробуем новую диету? – Мы уже использовали в лечении самую эффективную диету, но это не значит, что другие тоже не стоит пробовать.

Нож звенит о кварцевую столешницу, и мама вздыхает.

– Виктория, – мама умолкает, как будто подыскивает слова, – все кончено. Мы знали, каковы шансы. Только двадцать процентов живут дольше года.

Каждое короткое предложение – это кол, вколоченный в грудь.

Почему для мамы все ограничивается шансами и статистикой? Почему она просто не может надеяться на лучшее, не анализируя, имеет это смысл или нет?

– Ты не знаешь наверняка. Мы не можем сдаться.

Мама – скептик. Папа – верующий. Я – нечто среднее между ними, но в последнее время снова начала молиться. Это помогает мне высказать все, что я скрываю от остальных. Хотя это занятие все больше кажется мне бессмысленным – я не получила результат, о котором молилась.