– Много вопросов задаешь. – Старик встал, выдернул из земли посох. – Тебе сейчас об одном молиться нужно, чтобы жила тебя не пометила. Захочешь уйти, уходи сейчас и больше никогда не возвращайся. Может, еще и получится.
Куда он уйдет? Где его ждут?..
– А останешься, прикипишь. Стражевой Камень станет твоим домом. Не скажу, что будет он ласковым, но уж какой есть. Не выбираем мы себе судьбу, Федор. Она нас выбирает. Кандалы у тебя будут серебряные, хоть и невидимые.
Сказал и пошел прочь от озера, как водится, не оборачиваясь. А Федор подумал, что так и не спросил, зачем Желтоглазому Айви. Наверное, хорошо, что не спросил. Старик бы все равно не ответил. Может, придет время, Федор и сам поймет.
Несмотря на твердую решимость отплатить за гостеприимство, после купания в озере Федор снова почувствовал слабость. Сил едва хватило, чтобы добрести до сарая и упасть в колкое, сладко пахнущее сено.
Этот сон был самым обыкновенным, человеческим, только, наверное, глубже. Когда Федор открыл глаза, солнце уже садилось, свет сквозь щели пробивался не желтый, а розовый. В воздухе вкусно пахло дымом. Федор вышел во двор и ощутил запоздалые угрызения совести. Никудышный из него получился помощник, Аким Петрович все сделал сам: и воды наносил, и баню растопил. Из дома вышла Евдокия, в руках она держала стопку чистой одежды. Успела съездить в город, пока он спал?
– Держи, – она сунула одежду Федору, – на первое время хватит, а там еще привезу.
– Спасибо. – Он не знал, как обращаться к этой строгой, с виду неприступной женщине. Просто по имени было как-то неловко.
Евдокия не ответила, никак не отреагировала на его благодарность, лишь кивнула в сторону приземистой избушки, из трубы которой валил дым:
– Ты последний остался. Иди мойся.
Какое же это счастье – горячая вода и пышущий жаром дубовый веник. Все эти радости остались в прошлой жизни, а теперь вот вернулись. Аким Петрович вошел без стука, забрал веник, кивнул на полок, велел:
– Ложись.
Оказалось, Федор ровным счетом ничего не знал об удовольствии. Его измученное тело оживало под хлесткими ударами веника, пропитывалось смолистым духом, замирало от восторга, когда от воды шипели докрасна раскаленные камни, окутывали все густым, почти невыносимо горячим паром.
А в предбаннике его ждали глиняный кувшин, полный холодного квасу, чистая одежда, зеркало и опасная бритва. Федор пил жадно, за один присест осушил кувшин почти наполовину, и, только утолив жажду, осмелился заглянуть в зеркало.
Из зеркала на него смотрел чужак – постаревший, заматеревший, с незнакомым стальным блеском серых глаз. Сколько месяцев он не видел собственное отражение? Много. И русые волосы успели отрасти, а борода так и вовсе начала завиваться кольцами, как у деревенского мужика.
Он брился долго и старательно, с удивлением наблюдая за тем, как снова меняется отражение в зеркале, как косматый мужик превращается в молодого парня с тонким, похожим на ласточкин хвост шрамом на правой щеке. Федор улыбнулся. Старик ошибся, не серебряная жила его пометила, а Айви черкнула по щеке острым ласточкиным крылом.
Аким Петрович вошел в предбанник, когда Федор уже закончил бриться, оглядел гостя критическим взглядом, кивнул:
– На Евдокию ты, конечно, нисколько не похож, но кто вообще видел ее племянника?
– А кто такой Степочка? – спросил Федор, заправляя чуть великоватую рубаху в штаны.
– Сын.