Незапертая дверь

22
18
20
22
24
26
28
30

– Ты, Любочка, постарайся отсюда уехать, – добавлял он.

– Куда? – спрашивала мама. – Ты совсем спятил?

– А что? – возражал отец. – Выйдет за иностранца, и тю-тю советская власть!

– Да где же она возьмет иностранца? Нет, Коля, ты сумасшедший!

– Тогда за еврея, – не сдавался отец. – Выходи за еврея, дочка. Сейчас они пачками уезжают. И за семью они горой, с евреем не пропадешь. На что тебе русский Иван? Горе мыкать? То запьет, то пропьет. Ищи еврея, Любашка! И будешь в порядке.

– Не слушай папу, – шептала мама Любе. – Он, кажется, выпил!

Ничего папа не выпил. Пил он редко, пару раз в год, да и то на чьих-то днях рождения, никогда не буянил, а наоборот, веселился и дома тут же ложился спать.

Любе было тринадцать, когда мама показала старый красивый дом на Садовнической улице.

– Нравится? – спросила мама.

Люба кивнула – еще бы.

– Если бы… – мама запнулась, – если бы не свергли царя ну и вообще, если бы все осталось по-прежнему, мы бы, Любаша, жили в этом самом доме!

– В этом самом? – Люба остановилась и замерла. – В этом, желтом, с колоннами?

Мама кивнула и потянула дочь за рукав:

– Ну что ты встала? Пойдем, Любаша.

Но Люба не могла сдвинуться с места.

Дом был двухэтажным, с красивым широким крыльцом, с колоннами и медальонами с ангелами. На втором этаже, над парадным входом, висел небольшой балкончик с белыми круглыми балясинами. Сбоку, справа и слева, разбегались широкие одноэтажные пристройки.

– Квартиры для прислуги, – объяснила мама.

Люба зашла во двор. Мама нехотя пошла за ней. Обошли дом со всех сторон, позади, на заднем дворе, располагались еще несколько помещений. Мама объяснила, что справа конюшня, слева – хозяйственный блок, а посредине – гараж для коляски.

– Да, – вздохнула мама, – у них был свой выезд.

Во дворе росли огромные, как деревья, кусты сирени, белой, красной, сиреневой, фиолетовой. Сирень сохранилась, а розовый сад нет. И чайная беседка не сохранилась, во время войны ее разобрали на дрова.