Сталин

Иосиф Виссарионович был вполне удовлетворен тем, что в Румынию никто не ушел, но по-товарищески в тот же день, 2 апреля, покритиковал Никиту Сергеевича: «Из Вашего сообщения не видно, какова национальная принадлежность крестьян, желавших уйти в Румынию, есть ли среди них украинцы, какой процент? Вообще из Вашего сообщения видно, что работа у Вас в приграничных районах идёт из рук вон плохо. Стрелять в людей конечно можно, но стрельба не главный метод нашей работы. Объясните слово «гардисты». Жду от вас ответа». В том смысле, что достаточно вовремя арестовать «подстрекателей», тогда и стрелять, быть может, не придется. Но в целом задача перед Хрущевым и его подчиненными стояла весьма трудная. Надо было убедить украинских и румынских крестьян, что в боярской Румынии, где после 1918 года и помещиков-то в привычном смысле слова уже не было, а государство забирало у них лишь меньшую часть урожая, жилось хуже, чем при Советах, когда отбирали почти весь урожай. Поэтому в июне 1941-го, за неделю до начала Великой Отечественной войны, Сталин, готовясь первым ударить по Гитлеру, депортировал десятки тысяч «неблагонадежных» жителей Бессарабии и Северной Буковины. Он не без оснований опасался, что «освобожденное» население предпочтет Советскому Союзу «боярскую» Румынию.

Хрущев слово «гардисты» объяснил в ответной шифрограмме в ночь со 2 на 3 апреля 1941 года: «Сообщаю, что крестьяне, желавшие уйти в Румынию, по национальности являются румынами, украинцев среди них нет.

Слово «гардисты» в точном переводе означает «гвардия». Так в последнее время называет себя партия «Железная гвардия».

Ваше замечание о слабости нашей работы в приграничных районах правильно. Для улучшения работы в Черновицкую область вчера выехал Бурмистренко»[73].

Сильно подозреваю, что насчет национальности несчастных крестьян, павших от пуль пограничников, Никита Сергеевич лукавил (кстати, замечу, что эта кровь – частично на совести Берии, в чей наркомат тогда входили пограничные войска; но приказ им, вполне возможно, отдало местное партийное начальство). Глыбокое – название сугубо украинское, а не румынское. И с установлением советской власти летом 1940 года первым председателем сельсовета был избран некий Нестор Ткачук, судя по имени и фамилии – украинец. Кроме того, шествие крестьян, как видно из сообщения Хрущева, носило религиозный характер, причем в нем явно преобладал белый цвет, характерный не для православной, а для католической и близкой к ней униатской, греко-католической церкви. Украинцы в Буковине, в отличие от румын, были практически все униатами. Так что крестьяне, рвавшиеся в Румынию, скорее всего, в большинстве своем были этническими украинцами. Но если среди них и были румыны, то их акцию никак нельзя было объяснить влиянием «Железной гвардии». Сказать по совести, какое влияние эта экстремистская партия, годом ранее разгромленная в Румынии режимом Антонеску, могла иметь в глухом буковинском селе? Хрущеву просто надо было оправдать собственный провал в национальной политике. Ведь если признать, что украинцы, которые, по официальной советской мифологии, были одним из народов – основателей СССР, то о каком благе, которое будто бы несет народам всего мира Советская власть, вообще можно говорить!

«Освободительные походы» Красной Армии в Польшу, Прибалтику и Бессарабию с Северной Буковиной, а особенно война с Финляндией показали, что боеспособность советских войск не так высока, как хотелось бы Сталину. Танки застревали не на самых плохих дорогах, автомашины переворачивались. Дисциплина марша и управляемость моторизованными соединениями была такой, что на марше в Польше танковые корпуса отстали даже от кавалерийских дивизий. Еще более серьезные недостатки выявила финская война. Как известно, 30 ноября 1939 года Советский Союз напал на Финляндию. Но легкой прогулки не получилось. Финны упорно сопротивлялись. Красная Армия увязла в финских снегах, несла огромные потери и не смогла прорвать с ходу сравнительно слабую линию Маннергейма, по плотности укреплений и насыщенности артиллерией десятикратно уступавшую французской линии Мажино. Чтобы оправдать бесславные поражения, Сталин на торжественном ужине в 16-ю годовщину смерти Ленина 21 января 1940 года утверждал: «Теперь видно, как подготовлена Финляндия для большой войны против нас. Каждая деревня была приспособлена для этой цели. Ангары для тысяч самолетов, а Финляндия имеет несколько сот самолетов (насчет ангаров – чистой воды фантазия. Красная Армия к тому времени не смогла захватить ни одного финского аэродрома, поэтому у Сталина не могло быть никакой информации, сколько там может размещаться самолетов. – Б. C.). Финские шюцкоровцы 150 000 – это сила белофиннов. Мы 60 000 перебили, надо перебить и остальных, тогда дело кончится (в действительности за всю войну безвозвратные потери финнов составили только 23,5 тыс. человек, а советские – в 7 раз больше. – Б. C.). Надо оставить только мощь державы. Мы не хотим территории Финляндии. Только Финляндия должна быть дружественным Советскому Союзу государством». И добавил: «Мировая революция как единый акт – ерунда. Она происходит в разные времена в разных странах. Действия Красной Армии – это также дело мировой революции»[74]. Здесь великий кормчий был более чем откровенен, говоря о сугубо подчиненной роли идеи мировой революции, которая давно стала не более чем пропагандистским лозунгом.

На праздничном ужине в Кремле 7 ноября 1940 года Сталин подверг критике боевую подготовку Красной Армии: «Необходимо постоянно учиться и каждые 2–3 года переучиваться. Но у нас не любят учиться. Не изучают уроков войны с Финляндией, уроков войны в Европе. Мы победили японцев на Халхин-Голе. Но наши самолеты оказались ниже японских по скоростности и высотности. Мы не готовы для такой войны, которая идет между Германией и Англией. Оказалось, что наши самолеты могут задерживаться только до 35 минут в воздухе, а немецкие и английские по несколько часов (то, что говорил Сталин насчет времени нахождения советских самолетов в воздухе, ничего общего с действительностью не имело. Так, например, истребитель И-16 имел дальность полета 820 километров, а немецкий истребитель Ме-109 – 660 километров, следовательно, если расстояние до баз у обеих машин было бы одинаковым, то советский истребитель мог бы находиться над объектом даже дольше немецкого. Также самолёты И-16 и И-153 (“Чайка”) по своим тактико-техническим данным были примерно равны японским истребителям той поры “Мицубиси” А5М и “Накадзима” Ki-27. Так, “Чайка” развивала максимальную скорость в 443 километра час, а “Накадзима” – 450 километров. И манёвренность у этих самолётов была примерно одинаковая. Однако слабость японских ВВС заключалась в катастрофическом недостатке пилотов. За тридцать лет существования японской авиации, с 1909 по 1939 год, было подготовлено всего 1700 лётчиков, тогда как во второй половине 30-х годов производилось ежегодно до 3600 боевых самолетов. – Б. C.)! Если наши воздушные силы, транспорт и т. д. не будут на равной высоте наших врагов, они нас съедят… Между тем, никто из военного ведомства не сигнализировал насчет самолетов. Никто из вас не думал об этом. Я вызывал наших конструкторов и спрашивал их, можно ли сделать так, чтобы и наши самолеты задерживались в воздухе дольше? Отвечали: «Можно, но никто нам такого задания не давал! И теперь этот недостаток направляется. У нас теперь пехота перестраивается, кавалерия была всегда хорошая (Сталин, похоже, еще не сознавал, что в будущей войне от этого рода войск никакого толку не будет. – Б. C.), надо заняться серьезно авиацией и противовоздушной обороной… Люди беспечные, не хотят учиться и переучиваться. Выслушают меня и всё оставят по-старому. Но я вам покажу, если выйду из терпения. (Вы знаете, как я это могу). Так ударю по толстякам, что все затрещит»[75].

Но уже 4 февраля 1941 года, на 60-летии Ворошилова, на котором присутствовали не только члены Политбюро, но и наркомы, и ряд маршалов и генералов, Сталин говорил о состоянии Красной Армии гораздо более спокойно и благостно: «Внешняя политика проводится двумя средствами: дипломатией и армией. Наша дипломатия работает хорошо. Но она ничего не могла бы сделать, если бы у нас не было большой, вполне современной армии. Когда-то царское правительство мечтало иметь в мирное время армию в 1 миллион 700 тыс. человек и сумело довести армию до 1 миллиона 100 тыс. человек. А мы имеем армию свыше 4 миллионов человек и хорошо вооруженную. Это – сила, с которой нельзя не считаться при решении международных вопросов, и потому мы можем занимать нейтральную позицию, мы можем одерживать успехи в области внешней политики, потому что мы имеем могучую армию!»[76] Сталин предпочел говорить лишь о боевой мощи и хорошем вооружении Красной Армии. Значит, не считал положение столь критическим, угрожавшим военным поражением при столкновении со столь серьезным противником, как гитлеровская Германия.

На 60-летии Ворошилова Сталин также заявил: «Старики должны понять, что если молодых не допускать до руководства, то это – гибель. Мы, большевики, тем и сильны, что смело идем на выдвижение молодых. Старики должны охотно уступать власть молодым»[77]. Задним числом эта сентенция оправдывала смену «старой большевистской гвардии» в руководстве преданной Сталину молодежью вроде Маленкова, Берии, Щербакова и др. Но здесь была и скрытая угроза: если «старики» не будут добровольно уступать дорогу «молодой поросли», то с ними поступят не очень хорошо.

В январе 1941 года советский Генштаб провел две оперативно-стратегические игры. По условиям этих игр войну начинали «западные» (немцы). Однако фактически игры начинались с того момента, когда «восточные» (советские) уже оттеснили противника от границы. Поэтому в ходе игр отрабатывалось только вторжение «восточных» в Восточную Пруссию на северо-западном направлении и в Южную Польшу, Чехословакию и Венгрию на юго-западном направлении. В результате выяснилось, что восточно-прусские укрепления трудно преодолеть. Поэтому было решено, что главный удар Красная Армия должна нанести на юго-западном направлении.

Следует признать, что оперативно-стратегические игры января 1941 года во многом дезориентировали советское руководство. Неудача «восточных» в Восточной Пруссии была целиком отнесена за счет мощи восточно-прусских укреплений. Удачливый Жуков заменил Мерецкова на посту начальника Генштаба, но два других командующих основными приграничными округами остались на своих постах. Сталина не насторожил тот факт, что в обоих случаях проиграли те войска, которыми командовал генерал Павлов. Видно, он счел поражение руководимых им войск следствием объективных причин, мало зависящих от полководческого искусства. Павлов вскоре был произведен в генералы армии и продолжал командовать Западным округом. Другой неудачник, Федор Кузнецов, продолжал командовать Прибалтийским военным округом. Оба генерала далеко не лучшим образом показали себя в первые недели настоящей войны. Успех же «восточных» в ходе игры на юго-западном направлении, да еще в условиях, когда силы «западных» были завышены в полтора – два раза, навел Сталина и Тимошенко на мысль, что удар на Краков, Катовице гарантирует успех «блицкрига». От наступления на Будапешт, планировавшегося в ходе игры, отказались. Очевидно, Венгрию решили пока не трогать, рассчитывая, что в случае советского нападения на Германию она предпочтет соблюдать нейтралитет. Все эти оптимистические планы разбились вдребезги после 22 июня 1941 года.

На мартовском 1941 года плане стратегического развертывания Красной Армии на Западе заместитель начальника Генштаба Н. Ф. Ватутин оставил резолюцию: «Наступление начать 12.6»[78]. Такую резолюцию без указания Сталина Ватутин оставить не мог. Однако к 12 июня не удалось закончить сосредоточение войск и запасов, и, судя по ряду признаков, вторжение перенесли на июль. Здесь сыграло свою роль то, что пропускная способность железных дорог на советской стороне границы была в 2–2,5 раза ниже пропускной способности железных дорог на германской стороне. Поэтому немцы, начав сосредоточение на восточных границах позже, чем Красная Армия, успели раньше подготовить удар.

Программным стало выступление Сталина.

5 мая 1941 года на приеме в Кремле в честь выпускников военных академий. Сохранилось несколько вариантов записи этой речи, сделанных участниками приема. Во всех вариантах текста сквозит одна мысль: столкновение с Германией не за горами, и мы будем наступающей стороной. А на приеме после выступления Сталин прямо заявил: «Мы, коммунисты, – не пацифисты, мы всегда были против несправедливых войн, империалистических войн за передел мира, за порабощение и эксплуатацию трудящихся. Мы всегда были за справедливые войны за свободу и независимость народов, за революционные войны за освобождение народов от колониального ига, за освобождение народов от капиталистической эксплуатации, за самую справедливую войну в защиту социалистического Отечества. Германия хочет уничтожить наше социалистическое государство, завоеванное трудящимися под руководством Коммунистической партии Ленина. Германия хочет уничтожить нашу великую Родину, родину Ленина, завоевания Октября, истребить миллионы советских людей, а оставшихся в живых – превратить в рабов. Спасти нашу Родину может только война с фашистской Германией и победа в этой войне. Я предлагаю выпить за войну, за наступление в войне, за нашу победу в этой войне»[79]. В середине мая 1941 года, вскоре после выступления Сталина, был окончательно разработан план превентивного удара. Он назывался «Соображения по плану стратегического развертывания». Предполагалось нанести главный удар на юго-западном направлении, где между Краковом и Катовице 152 советских дивизии должны были по плану разгромить 100 немецких дивизий, а затем, повернув к побережью Балтики, окружить основные германские силы в Польше и тем самым полностью выиграть войну. Однако в действительности основные германские силы были сосредоточены в центре, а не на юго-западе будущего советско-германского фронта. Если бы даже Красной Армии удалось упредить вермахт и ударить первой, ее удар пришелся бы почти что по пустому месту. Зато советская ударная группировка наверняка подверглась бы мощному фланговому удару со стороны группы армий «Центр» и была бы разгромлена. Германского же нападения на СССР в 1941 году Сталин не ожидал.

Гром грянул 18 июня 1941 года, когда нарком государственной безопасности Всеволод Меркулов сообщал Сталину, Молотову и Берии: «По имеющимся в НКГБ СССР данным за последние дни среди сотрудников германского посольства в Москве наблюдается большая нервозность и беспокойство в связи с тем, что, по общему убеждению этих сотрудников, взаимоотношения между Германией и СССР настолько обострились, что в ближайшие дни должна начаться война между ними. Наблюдается массовый отъезд в Германию сотрудников посольства, их жен и детей с вещами. Так, за время с 10 по 17 июня в Германию выехало 34 человека…

Среди низшего персонала посольства из числа германских подданных проявлялось открытое недовольство тем обстоятельством, что ответственные сотрудники посольства отправляют свои семьи и имущество в Германию, но не дают указаний низшим служащим, как должны поступить последние.

В связи с этим 12 июня с. г. состоялось собрание обслуживающего персонала, на котором было объявлено о необходимости приготовиться к отъезду.

Сообщение ТАСС от 13 июня с. г. было встречено многими сотрудниками посольства с удовлетворением и расценивалось как признак урегулирования взаимоотношений между СССР и Германией. Однако наступившее кратковременное успокоение 14 июня с. г. вновь сменилось возбужденностью и растерянностью и поспешными сборами к отъезду в Германию.

14 июня с. г. в Германию выехал германский авиационный атташе Ашенбреннер, забрав с собой все имущество, в том числе легковой автомобиль.

В тот же день в Берлин выехал советник посольства Вальтер с каким-то специальным поручением.