Сталин

Вот как описывает эти события Мария Ильинична Ульянова: «Сталин вызвал её к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, видимо, что до В. И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила В.И. о делах, а то, мол, он её в ЦКК потянет. Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.»[19] Надежда Константиновна 23 декабря 1922 года обратилась с письмом к Каменеву: «Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Владимира Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чём можно и о чём нельзя говорить с Ильичом, я знаю лучше всякого врача, так как знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию (Зиновьеву. – Б. C.), как более близким товарищам В.И. и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз». А в конце сказала несколько слов и о ЦКК: «В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности»[20].

Ленин, несколько позже узнав об этом случае, тоже сильно разволновался. 5 марта 1923 года он продиктовал гневное письмо Сталину: «Уважаемый т. Сталин. Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать её. Хотя она Вам выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через неё же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением Ленин»[21]. Вот текст сталинского письма, которое Ленин, возможно, никогда не получил: «Ленину от Сталина. Только лично. Т. Ленин! Недель пять назад я имел беседу с т. Н. Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей по телефону приблизительно следующее: “Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим, нельзя играть жизнью Ильича” и пр. Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое “против” Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Константиновной подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть.

Впрочем, если Вы считаете для сохранения “отношений” я должен “взять назад” сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чём тут дело, где моя вина и чего собственно от меня хотят. И. Сталин»[22]. Иосиф Виссарионович тонко почувствовал нарастающее беспокойство вождя по поводу своего положения в партии. И понял, что Ленин уже не выздоровеет и не обретет прежнего могущества. Поэтому в письме говорит с ним абсолютно на равных, не признавая ни превосходства Ильича, ни ленинского права критиковать его, Сталина, в чём-либо.

Каменев дело замял, никаких оргвыводов по отношению к Крупской, разумеется, не последовало, но и Сталина осторожный Лев Борисович за его выходку журить не стал. Только осталась на сердце у Надежды Константиновны тяжесть от происшедшего. Хотя, по воспоминаниям Марии Ильиничны Ульяновой, через несколько дней Сталин звонил Крупской и, «очевидно, старался сгладить неприятное впечатление, произведенное на Надежду Константиновну его выговором и угрозами».

Тогда же, в марте 1923 года, Ленин осудил позицию Сталина в связи с инцидентом, когда Серго Орджоникидзе ударил одного из лидеров грузинских коммунистов Буду Мдивани, выступавшего против вхождения Грузии в состав Закавказской Федерации. Орджоникидзе обвинил грузинских коммунистов в «буржуазном национализме». Сталин не осудил поведение Серго и попытался спустить инцидент «на тормозах». Ленин осудил такую позицию, увидев в ней проявление «великодержавного шовинизма». 5 марта 1923 года он просил Троцкого «взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив». Но Троцкий сам в тот момент тяжело болел и вынужден был отклонить просьбу Ленина. А 6 марта Ленин продиктовал последний в своей жизни текст: «Тт. Мдивани, Махарадзе и др. Копия – тт. Троцкому и Каменеву. Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для Вас записки и речь. С уважением. Ленин»[23]. Но Сталина поддержали Каменев и Зиновьев, и дело с рукоприкладством Орджоникидзе также было замято. А Буду Мдивани расстреляли в 1938 году.

В докладе «О национальных моментах в партийном и государственном строительстве» на XII съезде РКП(б) 23 апреля 1923 года Сталин объяснил переход к НЭПу поражением Красной Армии под Варшавой и необходимостью укрепить союз с крестьянством: «Уйти вперед после того, как мы под Варшавой потерпели неудачу (не будем скрывать правду), мы не могли, ибо рисковали оторваться от тыла, а он у нас крестьянский, и, наконец, мы рисковали забежать слишком далеко от тех резервов революции, которые даны волею судеб, резервов западных и восточных. Вот почему мы предприняли поворот внутри – в сторону НЭПа и вне – в сторону замедления движения вперед, решив, что надо передохнуть, залечить свои раны, – раны передового отряда, пролетариата, учинить контакт с крестьянским тылом, повести дальнейшую работу среди резервов, которые отстали от нас, – резервов западных и резервов восточных…»[24] Следовательно, НЭП воспринимался Сталиным лишь как временное тактическое отступление и вовсе не мыслился всерьез и надолго даже при жизни Ленина.

В начале января 1924 года в беседе с только что назначенным помощником главкома по кавалерии Семеном Михайловичем Буденным Сталин заявил: «Владимир Ильич тяжело болен. Оппозиция поднимает голову. Им не нравится партийная дисциплина, требуют свободы фракций. Керзоны, всякая белогвардейская шваль, меньшевики только и ждут, что в нашей партии начнется стычка»[25]. Тогда троцкистская оппозиция уже рассматривалась Сталиным в качестве будущего первоочередного объекта для террора, даже по сравнению с «эксплуататорами» и бывшими белогвардейцами.

Сталин уже в период болезни Ленина ощутил приближение своего звездного часа. Он вполне мог стать главным олицетворением диктатуры пролетариата, готовым применять самые крайние меры для сохранения большевистской власти, которую он стал отождествлять со своей личной. Уже тогда он понимал значение аппарата как главной опоры собственной диктатуры и не собирался длить НЭП, сделав главный упор на индустриализацию (а фактически – милитаризацию) народного хозяйства. Готовой теории государственного строительства у Сталина не было, зато был немалый практический опыт аппаратной работы, что и оказалось решающим в развернувшейся после смерти Ленина борьбе за власть.

Сталин внес важное принципиальное дополнение в ленинскую модель социалистического (коммунистического) государства. Генсек распространил возможность применения государственного насилия на несогласных с ним членов партии, тогда как Ленин никогда не говорил о такой возможности, полагая, что по отношению к товарищам по партии надо применять только методы убеждения. Кроме того, Сталин, имея опыт практического осуществления террора в Царицыне в 1918 году, очень хорошо представлял себе, как пропагандистские возможности террора для сплачивания народа, так и возможности использования террора для того, чтобы заставить работать на новую власть тех, кто без какого-либо сочувствия относится к идее построения коммунистического государства.

Несомненно, Ленин понимал, что Сталин и грубее его, и более жесток по отношению к своим партийным товарищам (по отношению к остальному населению оба вождя не уступали друг другу в жестокости), но никакой реальной альтернативы Сталину не видел.

Владимир Ильич Ленин был личностью харизматической, обладал замечательным политическим чутьем и глубоким стратегическим мышлением. Недаром ему удалось убедить коллег по ЦК заключить «похабный» Брестский мир, поскольку он один из немногих тогда понимал, что находящаяся в расцвете своего могущества Германия долго не продержится. Ленин также убедил ряд колебавшихся соратников, что октябрь 1917-го – самое время для новой революции и что столь благоприятный момент может не повториться. Но вот в решении конкретных организационных задач как в партии, так и в правительстве вождь большевиков не был силен. Доказательство тому – многие тысячи записок, которые Ильич оставил своему аппарату в попытках решать мельчайшие вопросы государственной жизни, вплоть до снабжения канцтоварами. Все это как раз и говорит о неумении правильно организовать работу только еще становившейся на ноги советской бюрократии. Поэтому Ленину с самого начала требовался дуумвир-соправитель, который взял бы на себя решение всех организационных вопросов.

И такой человек нашелся. Это – Яков Михайлович Свердлов, еще в апреле 1917 года возглавивший секретариат ЦК партии, а после победы Октябрьского восстания ставший председателем ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов. Он играл важную, если не главную роль в ряде серьезнейших решений, например в принятии директивы о расказачивании или в решении вопроса об убийстве царской семьи. Практически он играл при Ленине ту же роль, которую в 1922 году стал играть Сталин, став Генеральным секретарем партии. Если бы не внезапная смерть Свердлова от «испанки» в марте 1919 года, в возрасте всего 33 лет, Яков Михайлович наверняка стал бы преемником Ленина и выполнил бы примерно ту же программу террора и укрепления личной диктатуры, какую воплотил в жизнь Сталин. Тогда бы вместо «сталинщины» был бы в ходу термин «свердловщина», а сам Сталин был бы, скорее всего, расстрелян вместе с Бухариным, Рыковым и другими «правыми уклонистами». Хороший сюжет для романа в жанре альтернативной истории.

И, кстати, интересно, пощадил бы Свердлов, придя к единоличной власти, своих дальних родственников – главу НКВД Генриха Ягоду и главу РАППа Леопольда Авербаха? Генрих Григорьевич был сыном Гирша Филипповича Ягоды, который приходился двоюродным братом Михаилу Израилевичу Свердлову, отцу Якова Свердлова. Также Ягода был женат на Иде Леонидовне Авербах, дочери родной сестры Якова Свердлова Софьи Михайловны, своей троюродной племяннице. Подозреваю, что Генрих Григорьевич все равно был обречен из-за своей должности главы карательного ведомства. В эпоху террора это была очень плохая должность с точки зрения выживаемости тех, кто ее занимал. Как известно, насильственной смертью умер не только Ягода, но и почти все его преемники на этом посту – Ежов, Берия, Абакумов. Повезло только Семену Денисовичу Игнатьеву, который сменил во главе МГБ Абакумова. А вот у Леопольда Леонидовича Авербаха в случае, если бы диктатором стал не Сталин, а Свердлов, появился бы реальный шанс уцелеть. И, разумеется, Максим Горький, который, как и Свердлов, был родом из Нижнего Новгорода, имел бы возможность и при свердловской диктатуре играть роль первого советского писателя. Правда, учитывая национальность Свердлова, вряд ли бы послевоенная идеологическая кампания была бы посвящена не борьбе с «безродными космополитами», а только с «низкопоклонством перед Западом».

После смерти Свердлова на первый план выдвинулся Троцкий как организатор и руководитель Красной Армии. Гражданская война была в разгаре, и победа большевиков прямо зависела от боеспособности их вооруженных сил. После Ленина Лев Давидович стал вторым человеком в стране как по популярности, так и по реальной власти. Правда, из-за опасений, что Троцкий может превратиться в Бонапарта, для него имелась система сдержек и противовесов. Так, у главы Реввоенсовета были неважные отношения с главой ВЧК Дзержинским, и тот в военном ведомстве иной раз действовал через голову Троцкого, например, когда в июле 1919 года по ложному обвинению в военном заговоре арестовал на несколько месяцев тогдашнего главкома Красной Армии Иоакима Вацетиса.

После завершения Гражданской войны значение Троцкого постепенно стало падать, и в 1922 году на короткое время образовался новый дуумвират в составе Ленина и генсека Сталина, взявшего на себя многие функции покойного Свердлова. Однако по причине тяжелой болезни Ленина он просуществовал очень недолго. Владимир Ильич почувствовал, что Сталин забирает всю власть себе, и попытался сблокироваться против него с Троцким, вернув конструкцию тандема времен Гражданской войны. Однако плохое состояние здоровья Ленина не позволило осуществить это намерение. Фактически с 1923 года, когда Ленин совсем отошел от дел, и вплоть до 1925 года страной правил тандем в составе Сталина и Григория Зиновьева, возглавлявшего Ленинградскую парторганизацию и Коминтерн. К концу 1925 года Григорий Евсеевич почувствовал, что власть ускользает из рук, и в конце 1925 года на XIV партсъезде во главе «новой оппозиции» неудачно попытался дать бой Сталину.

После этого во второй половине 20-х годов страной правил новый дуумвират в составе Сталина и Бухарина, наследовавшего Зиновьеву в качестве главы Коминтерна и выступавшего в роли главного идеолога партии. Однако сталинско-бухаринская дружба, отмеченная исторической фразой Сталина: «Мы с тобой, Николай, Гималаи, а они (деятели троцкистско-зиновьевской оппозиции) – пигмеи», – продлилась недолго. Уже в 1928 году Бухарин выступил против сплошной коллективизации и оказался в опале. 1929 год, год «великого перелома» и начала насильственной коллективизации, стал и первым годом полного сталинского единовластия. В народном сознании в качестве второго человека в стране сохранялся Молотов, до мая 1941 года возглавлявший Совнарком. Однако ни о каком дуумвирате говорить уже не приходится. Вячеслав Михайлович был всего лишь послушным исполнителем сталинской воли. Как метко заметил сын Франклина Рузвельта Эллиот, встречавшийся с Молотовым на Тегеранской конференции, рядом со Сталиным Молотов «был серым и бесцветным, вроде бледной машинописной копии моего дяди Теодора Рузвельта, как я его помнил». А вот Сталина Рузвельт-младший характеризовал совсем иначе: «Слушая сталинские тихие слова, наблюдая за его быстрой, сверкающей улыбкой, я почувствовал решимость, которая заложена в его имени: Сталь»[26]. Выступая на I Всероссийском совещании ответственных работников РКИ 15 октября 1920 года, Сталин прямо заявил: «Страной управляют фактически те, которые овладели на деле исполнительными аппаратами государства, которые руководят этими аппаратами. Если рабочий класс действительно хочет овладеть аппаратом государства для управления страной, он должен иметь опытных агентов не только в центре, не только в тех местах, где обсуждаются и решаются вопросы, но и в тех местах, где решения проводятся в жизнь. Только тогда можно сказать, что рабочий класс действительно овладел государством. Для того, чтобы добиться этого, нужно иметь достаточное количество кадров инструкторов по управлению страной»[27]. Сталин одним из первых среди вождей большевистской партии понял значение аппарата для государственного управления и постарался сосредоточить подготовку руководящих кадров в рамках подчиненного ему наркомата Рабоче-крестьянской инспекции.

Глава четвертая. Во главе Советского Союза

Важную роль в становлении Сталина как вождя в глазах масс сыграла его клятва над гробом Ленина. Знаменитая речь, которую в дальнейшем стали именовать «сталинской клятвой», называлась «По поводу смерти Ленина», и Сталин произнес ее 26 января 1924 года, выступая на II Всесоюзном съезде Советов. Он заявил: «Товарищи! Мы, коммунисты, – люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы – те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина (слово «армия», как и другие военные термины, Сталин любил, они часто встречаются в его речах и статьях применительно к сугубо политическим и экономическим, а не военным вопросам. – Б. C.). Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин. Не всякому дано быть членом такой партии. Сыны рабочего класса, сыны нужды и борьбы, сыны неимоверных лишений и героических усилий – вот кто, прежде всего, должны быть членами такой партии. Вот почему партия ленинцев, партия коммунистов называется вместе с тем партией рабочего класса».

И Сталин поклялся «хранить единство нашей партии, как зеницу ока», «хранить и укреплять диктатуру пролетариата», «укреплять и расширять Союз республик»[28]. Можно сказать, что эти ленинские заповеди он выполнил. Посредством террора и подавления внутрипартийной оппозиции уничтожил все существовавшие фракции в ВКП(б), причем практически всех лидеров и более или менее видных активистов оппозиционных течений Сталин уничтожил не только политически, но и физически – посредством расстрела или убийства. Генсек также максимально развил аппарат насилия и полностью исключил все население страны. В результате власть стала опираться только на насилие и пропаганду. Сталин также максимально раздвинул границы СССР и создал обширную сферу советского влияния, включавшую Восточную Европу, а также Монголию, Китай и Северную Корею. Только произошло это не благодаря коммунистическим революциям, как о том мечтал Ленин, а в большинстве случаев на штыках Красной Армии. Хотя были случаи, в Китае, Югославии и Албании, когда главную роль в приходе к власти играли местные коммунисты, пусть и пользовавшиеся неограниченной советской поддержкой. Неудивительно, что коммунистические партии этих стран во главе со своими вождями не были склонны безоговорочно принимать советский диктат. Поэтому югославские коммунисты рассорились с СССР еще при жизни Сталина, в 1948 году, а китайские и албанские – уже после его смерти, в начале 60-х годов.

С приходом Сталина к власти сама власть уже полностью отождествлялась с партией. Весьма показательно, что ему не пришлось даже наследовать ленинский пост председателя Совнаркома. До 1930 года он спокойно терпел на этом посту «правого» Рыкова, а потом до 1941 года – послушного Молотова. Главным постом в советской системе власти окончательно стал пост Генерального секретаря. Теперь любое покушение на единство партии (а под «единством» понималось теперь исключительно следование сталинским программным установкам) рассматривалось как преступление с применением к провинившемуся всех средств государственного насилия. В этом, безусловно, было новаторство Сталина. При Ленине объектом репрессий и вообще объектом деятельности ВЧК не могли быть члены партии. Прежде чем передать жертву в руки Дзержинского, ее обязательно исключали из партии. При этом основанием для привлечения к ответственности могли послужить либо явный переход на сторону контрреволюции, либо свершение какого-либо уголовного преступления, в том числе должностного: убийства, грабежи, хищения казенного имущества, в том числе конфискованного у буржуазии, и т. п. При Сталине же основанием для исключения из партии и последующих репрессий, вплоть до расстрела, могла послужить принадлежность к одной из партийных фракций, отличной от сталинской. И «сталинская клятва» впервые закрепила нарушение партийного единства как страшное преступление против ленинского завещания, хотя такого завещания не существовало в природе. Единственный документ, который впоследствии называли «завещанием Ленина», – это «Письмо к съезду», продиктованное Лениным в конце декабря 1922 года и адресованное XII съезду партии. Оно было оглашено только в мае 1924 года перед XIII съездом партии. Но как раз в этом письме Ленин предлагал переместить Сталина с поста генерального секретаря. Однако, поскольку Ленин имени преемника не назвал, руководство партии, где в то время существовал блок Сталина, Зиновьева и Каменева против Троцкого, пожелание Ленина проигнорировало. И в дальнейшем почти все его члены за это поплатились. Теперь измена сталинской идеологии на самом деле стоила высшим партийным функционерам жизни.