5. Виновна ли она в том, что с мая 1916 года или в любом случае не в отдаленном прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного государства, представленного в лице Кремера, с целью облегчить ведение противником запланированных операций?
6. Виновна ли она в том, что в Мадриде в декабре 1916 года или в любом случае не в отдаленном прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного государства, в лице военного атташе фон Калле, с целью облегчить ведение противником запланированных операций?
7. Виновна ли она в том, что при тех же обстоятельствах места и времени передала Германии, враждебному государству, в лице вышеупомянутого фон Калле, документы и сведения, которые могли нанести вред операциям нашей армии или угрожать безопасности мест ее дислокации, баз и других военных сооружений, причем вышеназванные документы и сведения касались в основном внутриполитических проблем, весеннего наступления, раскрытия французами секрета немецких невидимых чернил и раскрытия имени одного агента на службе Англии?
8. Виновна ли она в том, что в Париже в январе 1917 года или в любом случае не в отдаленном прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного государства, с целью облегчить проведение запланированных противником операций?»
На суде Мата Хари была в синем платье с глубоким вырезом и в шляпе, похожей на треуголку. Пройдя через несколько дворов и поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, она через маленькую боковую дверь вошла в зал.
Жюри возглавлял пятидесятичетырехлетний подполковник Альберт Эрнест Сомпру из «Республиканской Гвардии». Младшим по званию был лейтенант Седьмого кирасирского полка Жозеф де Мерсье де Малаваль. По рассказу его жены, с которой в 1963 году беседовал Ваагенаар, де Малаваль, который служил во французской армии вплоть до 1945 года, никогда об этом суде ничего не рассказывал. Из этого биограф Маты Хари сделал вывод о том, что тот стыдился своего участия в расправе над женщиной и впоследствии счел приговор несправедливым.
Другими членами суда были Фернан Жубер, командир батальона 230-го полка ополчения, родившийся в 1864 году, капитан жандармерии Жан Шатен, родившийся в 1861 году, Лионель де Кейа, капитан 19-го эскадрона снабжения, родившийся в 1862 году, лейтенант 237-го полка ополчения Анри Дегюссо, родившийся в 1860 году, и адъютант артиллерии 12-го полка Бертомм. лейтенант Андре Морне выступал в роли государственного обвинителя, адъютант Ривьер – в роли секретаря, а семидесятичетырехлетний мэтр Эдуард Клюне – в роли адвоката Мата Хари.
Публике было разрешено присутствовать в начале первого заседания. Мата Хари сказала, что ее зовут «Зелле, Маргарета Гертруда», ей «сорок лет, она родилась в Леувардене (Голландия), разведена, танцовщица» и до своего ареста жила в Париже, «на бульваре Капуцинов, 12» (адрес «Гранд-Отеля»). На самом деле после своего возвращения из Испании она жила уже не там, а в отеле «Плаза» на авеню Монтень. Именно этот адрес был указан в телеграмме голландского МИД. Однако арестовали танцовщицу в «Палас-Отеле» на Елисейских полях, куда она, очевидно, переехала из отеля «Плаза».
Сразу после того, как был зачитан порядок слушания дела и состав военного суда, по предложению обвинителя Морне публика была удалена из зала, поскольку «всеобщее знание содержания процесса может угрожать общественному порядку. Жюри также считает, что разрешение на публикацию отчетов о деле Зелле тоже может угрожать общественному порядку. Потому единогласно было решено, что существует причина, чтобы: 1) вывести публику с процесса и 2) запретить публикацию протоколов». На всякий случай были выставлены посты, не позволявшие публике подойти к дверям зала суда ближе, чем на семь-восемь метров.
Лейтенант Морне, которому уже после Второй мировой войны доведется стать, уже в качестве генерального прокурора, обвинителем на процессе маршала Петена, упрекнул Мату Хари в том, что ее всегда видели в обществе мужчин в военной форме и что она, очевидно, не показывала никакого интереса к гражданским лицам. Это обвинение было совершенно несправедливым, ибо любовников среди лиц сугубо гражданских у нее тоже было предостаточно, хотя бы тот же Жюль Камбон и барон ван дер Капеллен. Но обвинению хотелось привязать ее любовные похождения к военному шпионажу.
Мата Хари объяснила, что военный мундир всегда обладал для нее большой притягательностью, да и замуж она вышла за офицера. Массар так цитирует ее слова на суде: «Все, кто не офицеры, – провозглашала она, – меня не интересуют. Офицер – существо особое, кто-то вроде артиста, живущего на свежем воздухе среди разрывов снарядов и всегда одетого в соблазнительный мундир. Да, у меня были многочисленные любовники, но все они были красивые солдаты, храбрецы, всегда готовые сражаться и одновременно всегда любезные и галантные. Для меня офицер составляет особую породу. Я никого не любила, кроме офицеров, и меня никогда не интересовало, был ли он немецким, итальянским или французским».
Мата Хари утверждала, и ее утверждение кажется вполне резонным: «То обстоятельство, что я была в близких отношениях с некоторыми лицами, никоим образов не означает, что я занималась шпионажем. Я никогда не занималась шпионажем в пользу Германии. За исключением Франции, я не шпионила ни для одной другой страны. Будучи профессиональной танцовщицей, я, естественно, могла общаться и с некоторыми людьми в Берлине, но без тех мотивов, которые вы, видимо, связываете с этим. К тому же ведь я сама назвала вам имена этих людей».
Следующие вопросы касались поездки Маты Хари в Виттель. Как и на следствии, она призналась, что хотела попить целебной минеральной воды, чтобы поправить расстроенное здоровье, и встретиться со своим любовником, русским капитаном Вадимом Масловым.
Морне обвинил ее во лжи и изобразил оскорбленную невинность. Ведь тогда же она написала письмо своему любовнику барону ван дер Капеллену, что чувствует себя прекрасно.
Затем обвинитель заговорил о двадцати тысячах франков от консула Крамера и о двух переводах через банк «Комптуар д’Эскомпт». Мата Хари повторила все то, что говорила на следствии. Морне ей не поверил, поскольку, как и Бушардон, верил, что немцы обычно платили своим агентам мало денег. Если фон Калле заплатил ей тысячи песет или франков, то это могла быть только оплата за очень серьезные услуги разведывательного характера. Обвинитель и судьи предпочли забыть, что во всех спецслужбах мира оплата из агентурных денег самых разнообразных расходов резидентов, включая плату за любовные утехи, была вполне обычным делом.
А ведь гораздо более удачливая Марта Ришар могла бы подтвердить слова Маты Хари. В мемуарах она написала, что когда она сказала фон Крону, что навсегда уезжает во Францию, то он предложил ей «ограненный драгоценный камень, который купил у ювелира в Барселоне». Она же, чтобы досадить ему, сообщила немецкому послу, что была любовницей фон Крона, пообещав: «Я принесу вам доказательство, что он содержал меня на деньги, которые были предназначены для оплаты агентуры».
Еще Морне возмутился, что от немцев она приняла двадцать или тридцать тысяч франков, а от французов потребовала миллион. Мата Хари парировала – на этот раз она всерьез собиралась помочь французам, и информация, которую она планировала добыть, таких денег стоила.
На вопрос, почему она скрыла от Ладу, что получила предложение от Крамера еще в Голландии, но зато рассказала фон Калле, что ее завербовали французы, она ответила, что незачем было сообщать Ладу о предложении Крамера. Хоть она и взяла деньги, но никакой информации немцам не предоставила. А у Калле сам полковник Данвинь просил ее добыть информацию. А еще она надеялась получить от Калле разрешение на проезд в Гаагу через Германию, поскольку после ареста в Фальмуте зареклась добираться туда через Ла-Манш.
И, в свою очередь, Мата Хари задала жюри риторический вопрос: разве вернулась бы она в Париж, если бы чувствовала себя хоть чуть-чуть виноватой в шпионаже в пользу Германии, после того, как ее уже раз арестовывал Скотланд-Ярд? Ведь не сумасшедшая же она, в самом деле!
У суда не было ни одного решающего доказательства. Не вызывали сомнений контакты Маты Хари с немецкими дипломатами, равно как и факт получения ею двадцати тысяч франков от Крамера (остальные десять тысяч франков оставались под вопросом, во всяком случае, доказательств, что они поступили от немцев, не было). Но по-прежнему не было однозначного ответа на вопрос, занималась ли она шпионажем и нанесла ли хоть какой-то ущерб безопасности Франции. Впрочем, презумпция невиновности на этом процессе отдыхала. Судьи отнюдь не собирались, как это положено по закону, толковать все сомнения в пользу подсудимой.
ebooksa