Исполнение

— Ваше величество, — Дитрих вежливо склонился, — честь для нас, что вы соизволили уделить нам время. Но почему вы с таким сомнением говорили о своём чиновнике? С какой стати он стал бы над вами шутить?

— Да потому что слишком много он о себе возомнил, — фыркнул король, — с драконами он общий язык на ура находит, этого у него не отнимешь, но из-за этого же он стал чувствовать себя важным и незаменимым. И позволять себе… лишнее. Впрочем, это мои проблемы.

Освальд Шестой повернулся к Фалкесте, которая бесстрастно смотрела на короля.

— Я даю вам слово, уважаемая, что не имею по отношению к вам никаких злобных намерений. У меня и без того слишком много головой боли, чтобы ещё и ворошить дела тридцатилетней давности. Да и, если уж выражаться торговым языком: прошлый принц Дитрих выторговал вашу жизнь в обмен на то, что улетел к драконам… и, как я понимаю, стал тем, кем стал. Но, в то же время, и обеспечил нашей стране процветание. Так что опасаться вам нечего. То, что у кого-то слишком хорошая память, ещё ни о чём не говорит.

Отвернувшись от бывшей фрейлины, Освальд повернулся к Дитриху. И того просто поразило, с какой болью, с какими горечью и тоской он на него смотрит.

— Когда-то давным-давно, наверное, для нас обоих в прошлой жизни, когда ты без конца шутил надо мной и над тем, сколько я встречаюсь с девушками, я постоянно думал: «Ну, погоди. Вот стану я королём, и тогда ты будешь передо мной кланяться и обращаться ко мне «ваше величество»», — тихо сказал король, наверное, впервые за очень долгое время изливая душу хоть кому-то, — и жизнь в очередной раз показала, что мечты могут сбываться так, что лучше бы и не сбывались. Признаться, когда отец прилетел двадцать два года назад и сообщил нам о том, что случилось… мы с Отто и не поверили даже. Хотя, конечно, пришлось поверить. И всё же… когда ты улетел, нам стало намного труднее. Драконы, как, в принципе, и всё в этом мире, не оказались панацеей от всех бед. Их присутствие решало часть проблем — но и добавляло новых. Однако пока отец держал их в узде, а мы с Отто худо-бедно разгребали внутреннюю текучку, было ещё ничего. Но когда он вернулся от драконов… это стало для него страшным ударом. Он как мог, крепился, держался… но, в конце концов, угас. Даже наша мать вернулась из Митрании и ходила за ним эти два года. Ничего не помогло.

Ну а потом — Отто, конечно, отказался от престола. Все понимали, что тот ему не нужен. И свет клином сошёлся на мне. А я тоскую, очень тоскую по тем временам, когда был принцем с минимальным списком обязанностей. Ибо головной боли у меня сейчас в двадцать раз больше. И это при том, что мне прекрасно известно, что в народе как король я имею далеко не блестящую репутацию.

Дитрих не знал, что на это ответить. Подсознательно он понимал: этот человек ощущает огромное давление на себя, постоянно находится в тисках ответственности, которую на него возложили. И ему так хочется увидеть в нём того самого Дитриха, который был его братом… Который, оказывается, потешался над тем, как Освальд в молодости бегал на свидания… Но дракон не знал, как на это реагировать. Он чувствовал себя участником какого-то дурацкого спектакля. Вот только сам уже сменил костюм и готов был отыгрывать новую роль, а прочие актёры по какой-то причине продолжали считать, будто он остается в старой. А это не так…

— Я не знаю, что на это сказать, — тихо ответил принц, — мне жаль, что так получилось… но теперь я тот, кто я есть. И этого уже не поправить.

— Да мне-то тебя в чём обвинять, — грустно заметил король, коротким кивком прося Фалкесту подождать в сторонке и жестом предлагая Дитриху пройтись. Тот кивнул, и они двинулись вдоль королевских могил.

— Наверное, это даже честно, — признался Освальд, — в прошлой жизни ты сотворил для нашего государства такое чудо — и вложил в это колоссальное количество сил. А потом согласился — пусть и под определённым давлением, но согласился стать тем, кого драконы заберут себе навсегда. Так неужели ты не заслужил за свои страдания награды? Ну и вот… летаешь, не болеешь почти, наверное, жить долго будешь… Для тебя оно, конечно, само собой разумеющееся, да только, наверное, каждый человек мечтает о таком.

— Жить долгую жизнь — это тоже искусство, — заметил Дитрих, — да, болезни тела нас практически минуют — но зато мы… по ряду причин подвержены болезням разума. Больше половины драконов не могут дожить даже до пятисот лет по одной безмерно простой и в то же время практически неизбежной причине: они сходят с ума. Так что у каждого свои трудности и места, где можно споткнуться. Не стоит завидовать тому, о чём понятия не имеешь.

— Ну так это всё тонкости, — усмехнулся Освальд, — этого же никто не знает. Зато все видят цветного красавца, который рассекает небо взмахами широких крыльев. Как тут не позавидовать.

Дитрих хотел было снова возразить, но в этот момент у него словно перехватило дыхание. Казалось, его обдало холодом — и это посреди летнего дня. Он огляделся. Большинство могил осталось позади — рядом с ними был только старый полуразрушенный склеп.

— Простите, — спросил Дитрих, — а кто похоронен здесь?

— Никто здесь не похоронен, — ответил Освальд, — этот склеп стоит тут очень давно. Он пуст — это проверяли неоднократно. Но при этом сколько бы его ни порывались снести или отреставрировать — работы постоянно срывались. В конце концов, на него просто махнули рукой. Стоит тут и стоит — хлеба вроде не просит. Место ещё много. А почему ты спросил?

— Да… на меня из него как будто холодом могильным повеяло, — ответил Дитрих, настороженно оглядывая развалины, — давайте уйдём отсюда, ваше величество.

— Да мне и вообще пора уходить, — кивнул Освальд, — дела, дела… моя прогулка и так затянулась сверх меры, но в кои-то веки я могу себе это позволить. И да, вот ещё что: если тебе или твоей спутнице захочется посетить дворец — вам не станут чинить препятствий. Я распоряжусь… и прослежу, чтобы особо ретивые держали нрав и рот на замке.

— Благодарю за гостеприимство, ваше величество, — снова поклонился Дитрих. И хотя Освальд чинно кивнул в ответ, должным образом принимая должное уважительное отношение в адрес своей персоны, на дне его глаз снова на мгновение мелькнула боль от безвозвратной потери. Но он тут же отвернулся и быстрым шагом направился прочь с кладбища.

— Он выглядел не особо счастливым, — осторожно сказала Фалкеста, подходя к принцу, — впрочем, это можно сказать о каждом, кто видит и узнаёт тебя. Так уж складывается жизнь, что когда ты жертвуешь человеком, даже во имя какой-то важной цели — то совсем не ожидаешь того, что однажды он вернётся и самим своим существованием будет укорять тебя, терзать память и отравлять жизнь.