Пустошь

– Значит, плохо смотрели.

– Нам нужна еда, – говорит маленький. – Припасы у нас кончились, и наш уровень жизни…

Я не испытываю ни малейшего сострадания к человеку, произносящему эти слова. Но при одном взгляде на мальчика, которого он медленно сводит в могилу, все у меня внутри сжимается. Трясущимися руками я сую обоим пацанам по два батончика и по бутылке воды. Возможно, потом, когда меня будут мучить голод и жажда, я пожалею о своем решении. Тогда я снова вспомню этих несчастных исхудалых мальчиков.

– Надо лучше заботиться о своих персонажах, – говорю я, застегивая рюкзак. – Они же еле держатся на ногах!

Когда я углубляюсь в лес, тот, что повыше, произносит:

– Терпеть не могу этих заступников.

Каждые несколько часов я делаю короткий привал – всего на пятнадцать минут. Когда наступает второй вечер пути и за плечами у меня как минимум семьдесят километров, я заставляю себя отдохнуть по-настоящему: ложусь на траву, молясь, чтобы она не оказалась ядовитой, и стягиваю кроссовки. Ноги стерты до волдырей, и я тут же жалею, что сняла обувь.

– Еще десять километров, – говорю я вслух. – Максимум – пятнадцать. Я обязана дойти.

С первыми лучами солнца я отправляюсь в путь. И зачем я отдыхала так долго? Все равно не сомкнула глаз. Всякий раз, как хрустела опавшая листва или ветер шевелил ветви деревьев, я вскакивала, сжимая в руке пистолет.

Четыре часа спустя я все еще иду. Солнце беспощадно жжет мне шею, живот сводит от голода. Я знаю, что прошла как минимум пятнадцать километров. Все мышцы болят так, будто меня избили. Кожа горит. А я по-прежнему в «Пустоши»… Слезы катятся из моих сощуренных глаз и текут по сухим щекам, словно капли дождя. Я плачу впервые на своей памяти, и ощущение это болезненное – и душевно, и телесно. Я прислоняюсь к дереву, не обращая внимания, что шершавая кора обдирает с обгоревшей спины кожу.

И тут я замечаю, что между деревьями что-то блестит.

Долго, очень долго я просто стою и смотрю. Сосущее чувство под ложечкой сменяется нервной дрожью.

– Пожалуйста… – шепчу я.

Я осознаю, что бегу со всех ног, только когда выскакиваю из леса и оказываюсь на дороге.

Впереди пейзаж пересекает серебристый забор из проволочной сетки. Единственная ограда, которую мне доводилось видеть в «Пустоши», окружала тюремный двор для прогулок. Быть может, за этим забором тоже ждет свобода?

Я забываю о стертых стопах и усталых ногах. Пересохшее горло больше меня не беспокоит. Я бегу, размахивая руками, а горячий ветер развевает мне волосы.

Добежав до забора, я просовываю пальцы в сетку и прижимаюсь к нему всем телом. Я помню только последние три года своей жизни, и за это время я плакала дважды. Причем первый раз – минут пятнадцать назад.

Проходит некоторое время, прежде чем я достаточно успокаиваюсь и начинаю соображать. Я иду вдоль забора в поисках выхода: дырки, в которую можно пролезть, защелки – чего угодно. В шести метрах надо мной забор увит колючей проволокой – о том, чтобы перелезть через него, не может быть и речи.

Я перебираю оружие Эйприл, пока не натыкаюсь на плоскогубцы. Провожу рукой по нижнему краю забора и уже хочу ухватиться плоскогубцами за проржавевшую секцию, как вдруг у меня за спиной раздается мужской голос:

– Тебе ведь известно, что побег запрещен законом?