Больше никогда

22
18
20
22
24
26
28
30

— Никак нельзя. Доктор Мендес с меня шкуру спустит. Серьезно, она каждый раз присутствующих проверяет, а я итак уже из-за газеты три занятия прогулял. Я просто не могу пропустить еще одно.

Они вышли на угол Белмонт-авеню и Фордхэм-роуд и остановились, ожидая зеленого сигнала светофора. Несмотря на поздний час транспорт шел сплошным потоком, поэтому о переходе в неположенное время не могло быть и речи.

Вплоть до четвертого курса Джон жил в Фордхэмском кампусе — эдаком сияющем пышной зеленью академическом оазисе в центре самого большого города в мире. Ладно, не то чтобы в центре — на самом деле Бронкс был самой северной частью Нью-Йорк Сити, сразу за Манхэттеном и Куинсом, и единственным районом, примыкающим к материку. До того, как Джон в бытность свою старшеклассником посетил Фордхэм, он всегда ассоциировал Нью-Йорк с Манхэттеном и даже не подозревал о существовании окрестностей, поэтому был поражен, оказавшись в районе, который сам по себе был куда интереснее Кливленда[2]. Перемена обстановки до сих пор кружила голову. Фордхэмпский кампус представлял собой мешанину старых — уходящих к девятнадцатому веку — зданий и новых достроек в обрамлении деревьев и газонов и вроде как не выбился бы из общей картины даже в сонном городишке где-нибудь в Новой Англии. Но стоило выйти за кованые ворота, как по ушам била какофония машин и автобусов, снующих, а в час-пик ползущих по Фордхэм-роуд, пешеходов, заправок, магазинчиков фаст-фуда, автомобильных мастерских и народов. Жители в округе сплошь были итальянцами, прибывшими сюда в начале двадцатого века, латиноамериканцами, прибывшими в шестидесятых, и албанцами — в восьмидесятых. По одной стороне улицы расположились универмаг Спирс, площадь Фордхэм Плаза и железнодорожная линия Метро-Норт-Трэйн, по другой — Департамент автомобильного транспорта, зоопарк и ботанический сад. «Маленькая Италия», наполненная закусочными, винными магазинами, ресторанами, булочными, магазинчиками макаронных изделий и случайными уличными ярмарками, процветала, и Джон в этом семестре поправился на два с лишним кило, оказавшись в непосредственной близости от каноли[3].

В такой поздний час людей почти не было, только автомобили.

Свет сменился, и Джон с Кевином побежали через улицу, потому что красная стрелка уже мигала, когда они еще преодолели только полпути.

— Почему ты вообще выбрал занятие в понедельник утром? — не отставал Джон. — Ты же в курсе, что приходишь поздно по воскресеньям.

— Это единственное занятие по средневековой литературе, которое я мог взять.

Они повернули на Камбреленг.

— А почему бы тебе не взять средневековую литературу в следующем семестре?

— Потому что доктор Мендес уйдет в отпуск, а значит — привет, Папаша О’Салливан.

Джон, который специализировался на истории и не был в курсе, что творится на английском отделении, поскреб подбородок (мама, будь она здесь, мигом подкатила бы с бритьем):

— Ясненько, ну и…?

Кевин сделал большие глаза:

— Ну и? Он, кажется, преподавал еще в мрачное средневековье.

— Средневековье.

— Чего?

— Не мрачное средневековье, — истово вступился Джон. — Его так больше не называют. Его называют…

— Чувак, в Римской Империи была канализация в домах, а в Священной Римской Империи из окон писали. Именно что мрачное средневековье.

Джон заскрипел зубами и хотел уже ответить достойно, но Кевин вернулся к прежней теме:

— Богом клянусь, Папаша О’Салливан работает здесь с тысяча девятьсот сорок шестого.