— А не желает ли мадемуазель прокатиться со мной в лучшую нашу ресторацию? Черепахового супа, конечно, не обещаю, но покушаем плотно: из «Поморской легенды» голодными не уходят. Вуле ву?
— Мы долшны сопираться! — раздался надтреснутый старушечий голос где-то в дальнем углу грим-уборной. — Са нами тройка приходить послесафтра!
Ширококостная худощавая женщина лет пятидесяти в бязевом чепце подошла к Михайле и Мими, которые стояли подле дверей, скованные внезапной неловкостью.
— Ай-ай, господин! Пошалели бы парышню: вы видеть — она усталая!
— Суа кальм, Лизелотта, успокойся! Господин Мишель не желает ничего дурного — он просто хочет быть ле мэтр хоспиталье… как это по-русски? А-а, радушный хозяин!
— Точно так, мадемуазель! — Дьяк изобразил самую галантную улыбку, на какую только был способен. — Покушать предлагаю. Чтоб Россия запомнилась. Сувенир!
— Мы не будем обижать хозяев, Лизелотта! Господин Мишель подождет в коридоре, пока мы шанже… платья другие наденем… А соберемся завтра: до отъезда время еще есть.
Вскоре Мими и Козырь вышли из служебного подъезда Царского театра. Актриса держалась за крепкую руку думского дьяка, а за ней, словно тень, следовала ее служанка. Стоявшие неподалеку сани издали гудок; с места рулевого вылез человек атлетического сложения и, ни слова не говоря, бросился открывать дверцы. Когда Михайла и его гостьи уже сидели в санях — дьяк с актрисой сзади, Лизелотта впереди, рядом с рулевым, — приближенный государя не удержался от замечания:
— Все-таки невежа ты, Ванька! Мог бы хотя бы поздороваться с дамами. С какой радости тебя Фрол Тимофеевич так расхваливал, в толк не возьму.
— Хм… — послышалось с переднего сиденья.
Ресторация «Поморская легенда» находилась прямо над гаванью, хотя и на изрядном расстоянии от нее, так что крики грузчиков и рыбных торговцев до ушей господ посетителей не долетали. Впрочем, в начале зимы жизнь в гавани и без того едва теплится, и потому Мими и ее спутнику не было нужды беспокоиться о том, что их уединение каким-то образом будет нарушено. Они сидели в просторной комнате с видом на море; на покрытом накрахмаленной скатертью столе между ними стояли тарелки с рыбой и мясом, кувшинчики с соусами и прохладительными напитками, блюда с зеленью. В ведерке со льдом лежала бутылка крымского шипучего вина.
— Мими, не уезжай! — горячо шептал Михайла Козырь. — Ты словно второе солнце здесь, без твоей красоты мне не жить! Давай поженимся, голуба моя! — Он целовал ее обнаженную руку, постепенно продвигаясь по ней губами все выше и выше, однако, достигнув предплечья, вынужден был остановиться: угол стола уперся ему в живот.
— Нет, Мишель, нет! — смеялась парижанка. — Мы не можем создать ле марьяж! Ты же царский работник, а я играю на сцене. Это против всех правил! Тебя разжалуют!
— Пусть разжалуют, пусть! — Дьяк, казалось, совсем обезумел. — Денег не нужно мне больше, я свой кус уже откусил! Поедем на Урал, там будем жить!
— На Урал?! — Мими вдруг перестала смеяться, в ее голосе зазвенел металл. — Жить где? В ле избюшка? Ты сошел с ума, мон ами!
Козырь отпрянул от стола и ошеломленно уставился на свою несостоявшуюся супругу.
— Ты не чуешь моей страсти! — с горечью произнес он.
— Пуркуа? — Металлический звон исчез из ее речи столь же внезапно, как и появился. — Ну, почему, мой храбрый шевалье? Я знаю, ты любишь… А-а, дьявольщина! Пусть я скоро уезжаю, но эту ночь я готова подарить тебе. Сувенир! — Мими опять расхохоталась.
— Сувенир… — завороженно повторил думский дьяк.
Лучи заходящего солнца пробивались сквозь окна султанского дворца, окрашивая пышный ковер багряным. Туша Остапа Третьего, единоличного властелина Блистательной Порты, неподвижно лежала на мягкой кушетке. Глаза султана, однако, были полны жизни; внимательный наблюдатель без труда уловил бы в них отблеск неукротимой внутренней энергии, которой славился Остап. В данную минуту властелин Порты с живейшим интересом взирал на своего визиря Ахмеда, явившегося с докладом.